Эмиль Брагинский - Берегись автомобиля
Деточкин чувствовал это спиной, обернуться он не смел. Выйдя на перрон, Деточкин все-таки не удержался и посмотрел назад. Подберезовиков шел следом. Стараясь не бежать, Деточкин покинул станцию метро. На улице было почти темно. Толпы не было, и на этот раз смешаться было не с кем. Деточкин повернул налево. Подберезовиков повторил его тактический маневр. Деточкин поддал жару. Подберезовиков не отставал. Деточкин свернул за угол и перешел на примитивный бег. Невдалеке показалось спасительное здание районного Дворца культуры. Оно было построено в эпоху архитектурных излишеств.
Деточкин спрятался за одно из них. Он стоял за колонной, не выглядывал и не дышал. Выждав несколько минут, он крадучись вошел во Дворец. Первым, кого он увидел, был Подберезовиков.
У каждого следователя обязательно есть увлечение, которому он посвящает время, свободное от розыска преступников. Шерлок Холмс, например, играл на скрипке, Максим Подберезовиков – в самодеятельности.
Чтобы сохранить равновесие, испуганный Деточкин оперся на Доску почета активистов-аккордеонистов. Подберезовиков молча смотрел на Деточкина. Он продолжал мучительно вспоминать, где он видел этого человека. С ним происходило то же, что часто бывает с каждым. Навязчивое желание восстановить в памяти дурацкий мотив, название скверной книги или фамилию гражданина, с которым тебя ничто не связывает, нередко портит в общем счастливую жизнь. Пока не вспомнишь то, что тебе не нужно, не можешь делать то, что тебе необходимо. Подберезовиков напрягся. Его усилие не пропало даром.
– Я узнал вас! – издал торжествующий клич Максим. Лицо Деточкина стало серым, как фотография на Доске почета.
– А это не я!
– Не отпирайтесь... Это вы говорили: «А судьи кто?» Обмякший Деточкин неудержимо сползал вниз.
– Я про судей ничего такого не говорил!
– Говорили, говорили, – Подберезовиков подхватил Деточкина. – Это ж вы играли Чацкого?!
– Ах, Чацкого! – До Деточкина дошел наконец смысл слов Подберезовикова. – Я совсем забыл.
И Деточкин захохотал. Глядя на него, засмеялся и Подберезовиков. Они дружно ржали, испытывая взаимную симпатию.
– Так вы на репетицию... – заливался Деточкин.
– Ага! – покатывался Подберезовиков.
– Значит, будем играть вместе... – корчился Деточкин.
– В одном спектакле, – умирал от смеха Подберезовиков.
Веяния времени коснулись и коллективов самодеятельности. Их стали укрупнять. Создавались Народные театры.
Самодеятельный коллектив милиции, где выступал Подберезовиков, слили с самодеятельностью таксомоторного парка, где подвизался Деточкин. Все вместе стало называться Народный Большой театр. И сегодня милиционеры впервые встречались с таксистами.
Главный режиссер собрал энтузиастов сцены в пустом зале.
– Товарищи! – заявил режиссер. – Есть мнение, что Народные театры вытеснят наконец театры профессиональные! И это правильно!.. Естественно, что актер, не получающий зарплаты, будет играть с большим вдохновением. Кроме того, артисты должны где-то работать. Неправильно, нехорошо, если они весь день болтаются в театре, как это было с Ермоловой и Станиславским. Насколько бы лучше играла Ермолова вечером, если бы днем стояла у шлифовального станка...
Деточкин и Подберезовиков, которые сидели рядом, рассмеялись.
– Товарищи! – продолжал режиссер. – Звание Народного театра ко многому обязывает. Кого вы только не играли в своих коллективах, лучше не перечислять! Не пришла ли пора, друзья мои, замахнуться нам на Шекспира?
– И замахнемся! – поддержал зал.
Создание Народного театра прошло безболезненно. Когда народные артисты дружной гурьбой высыпали из Дворца, совершенно нельзя было разобрать, кто из них милиционер, а кто таксист.
– Я люблю сцену! – возбужденно рассказывал Деточкин своему новому приятелю Максиму Подберезовикову. – Выходишь под луч софита в другом костюме, в гриме и парике – никто тебя не узнает!
Максим охотно с ним согласился.
– Я рад с вами познакомиться! – искренне сказал Юрий Иванович.
– Мы еще встретимся! – пообещал Подберезовиков.
Они разошлись, помахав друг другу рукой.
Пятнадцать минут спустя Деточкин, достав из кармана ключ, успешно отпирал дверь чужой квартиры. Он вошел в прихожую, беззвучно закрыл дверь и замер. Он не услышал ничего, кроме аритмии собственного сердца. Потом он поглядел на вешалку. На ней одиноко висело женское пальто. Деточкин не взял его. Даже наоборот. Он снял свой плащ и повесил рядом. Затем скинул ботинки и сунул ноги в шлепанцы. Вдоль стены Деточкин подкрался к комнате и... боязливо постучал. Никто не отозвался. Он отважился постучать вторично. И опять никакого ответа. Тогда Деточкин расхрабрился. Он слегка приотворил дверь и, извиваясь, протиснул в щель свое худосочное тело.
В комнате пахло чем-то яблочным, сдобным и семейным. Втянув носом воздух, Деточкин решил остаться здесь навсегда...
Люба, упакованная в уютный домашний халат, сидела за столом и с аппетитом уплетала пирог собственного производства. Деточкину нравилось смотреть, как вкусно ест Люба.
У каждого бывает внутренний враг. Своим врагом Люба считала надвигающуюся полноту, хотя Деточкин категорически не разделял этой точки зрения. Люба истязала себя спортом и крутила до одури металлический обруч хулахуп. Ровно в одиннадцать часов утра Люба останавливала свой троллейбус и, к ужасу пассажиров, быстренько делала производственную гимнастику. Ценная инициатива передового водителя была поддержана управлением и внедрялась по всем маршрутам.
Но ничто не помогало Любе. Она ограничивала себя во всем, кроме еды.
– Явился? – сказала Люба, налегая на пирог. – Где пропадал?
– Добрый вечер, Люба. Я был в командировке.
– Садись, если пришел, – разрешила Люба.
– Спасибо, – Деточкин присел на краешек стула.
– Пей чай!
– Спасибо.
– Ешь пирог!
– Спасибо. Большое спасибо! – изблагодарился Деточкин. Люба пододвинула к нему варенье.
– Спасибо, – еще раз повторил затюканный Деточкин. Чтоб как-то начать беседу, он неуверенно сказал: – В Москве тепло. Можно сказать, жарко. А в Тбилиси просто жара!
– Я так и думала, что ты был в Тбилиси.
– А куда еще ехать?
– Тебе виднее. Может, ты в этом Тбилиси уже штампик в паспорт поставил?
Изумленный таким оборотом дела, Деточкин полез в пиджак и предъявил Любе свой неженатый паспорт.
– Это ничего не значит, – вздохнула Люба, – можно и без печати.
– Что ты, Люба! Без печати ничего нельзя!
– Нет, Юрий Иванович, что-то ты от меня скрываешь...
– Понимаешь, Люба, – стал запинаться Юрий Иванович, – я вот первый раз поехал... в командировку... был уверен, что больше никогда не поеду... А потом еще раз поехал, как получилось – сам не знаю... Характер у меня, что ли, такой... вспыльчивый... Ну и делаю глупости. Сам понимаю – глупо, и все-таки еду... в командировку...
– Подумай, что ты несешь! – вскричала Люба.
Стало очень тихо. Оба, и Люба и Деточкин, размышляли о неудавшемся счастье.
– Юрий Иванович! – официально заявила Люба. – Верни мне ключ!
– Насовсем? – дрожащим шепотом спросил Деточкин.
– Да, насовсем, – подтвердила Люба.
Глядя в непреклонные глаза, Юрий Иванович встал и положил ключ в тарелку, рядом с пирогом. Затем потоптался на месте, ожидая помилования. Затем попятился к выходу, не теряя надежды, что его остановят. Надежда не оправдалась, и он оказался в коридоре. Там он снял шлепанцы и долго-долго надевал ботинки. Никто ему не мешал. Взяв свой плащ, Деточкин вышел на лестничную площадку. Траурно хлопнула дверь.
Оставшись одна, Люба заплакала. Это было банально, но естественно.
Раздался звонок. Люба пошла отворять.
У двери сиротливо стоял Деточкин.
– Ты зачем звонишь? – горько спросила Люба.
– Но у меня же теперь нет ключа...
Глава шестая, в которой выясняется, что жить можно не только по паспорту, но и по доверенности
Еще в школе Дима учил: коллектив – великая сила! Один в поле не строитель! Задумав вложить свои сбережения в недвижимую собственность, Дима возглавил дачно-строительный кооператив из себя самого и своего тестя.
Благодарное отечество выделило подполковнику в отставке Сокол-Кружкину тридцать соток Подмосковья. Получив надел, Семен Васильевич пошел по стопам Мичурина. Правда, в отличие от великого селекционера он не был новатором и пристрастился исключительно к одной культуре – «клубника ранняя». Семен Васильевич добивался высоких урожаев «клубники ранней» на собственном участке. Признательные москвичи платили ему за это на новых рынках немалые деньги. То, что участок был оформлен на имя тестя, в общем устраивало зятя. Конечно, лучше иметь дачу на свое собственное имя, но придут люди в синей форме и невежливо спросят:
– Откуда у вас деньги?
К подполковнику в отставке они не придут.
Бежевая «Волга» тоже была записана не на Димино имя, а на жену. Дима ездил по доверенности. Доверенность была основой его существования. Он все делал по доверенности. Каждый раз, когда он должен был купить для дачи очередной гвоздь, Сокол-Кружкин нотариально подтверждал ему свое доверие. А гвоздей требовалось много! В нотариальной конторе Дима слыл своим человеком.
