Алексей Олин - Иисус говорит: peace!
Я судорожно вздохнул. Руки дрожали.
А после возник этот звук. Он нарастал и нарастал. Я повернул голову.
Источником звука был дед. Он сидел на песке и хохотал во все горло, слезы текли по его щекам, он тыкал куда-то пальцем, чуть успокаивался и снова принимался смеяться.
– Ну, ты… ха-ха-ха… отмочил номер… ха-ха… ой, ты рыбак! не могу! сбросил щуренка! не могу!…
Я заревел. Нет, не от обиды на деда. Заревел, потому что упустил по собственной трусости своего первого настоящего щуренка…
– Прости! но не могу! – заливался дед. – Да не плачь, еще наловим! Х-ха! Ой, не умереть бы щас…
Умер он ровно через пять лет, когда опять была Троица, в два часа ночи. Обширный инфаркт. Похоронили на городском кладбище. Почему-то. Бабушка туда часто ходит, носит цветы, разговаривает, просит прощения. Я два раза был. Нет там моего деда.
…Но мы, конечно, успели наловить. Он ведь пообещал.
Иногда он мне снится. Сидит на кухне, папироса в зубах, сеть чинит.
– Вредно тебе курить. Ну, деда, сердце ведь у тебя…
– Дай, дай папиросочку, – скалится дед, – у тебя брюки в полосочку!
15.
– Винтажный пиджачилло! – оценила Алиса. – Стиляга!
– Это не винтаж. Это секонд-хэнд. Разные вещи.
– А тебе никто не говорил, что ты зануда?…
Мы шли и общались в таком ключе. На подколах и подковырках. И это было нормально. Защитная реакция, думал я, попытка скрыть определенную нервозность. Причем оба понимаем, что зря скрываем, выходит только хуже, но привычка острить не по делу – сложно изживаема. Интересно, на каком этапе эволюции возникло чувство юмора?
Хороший вопрос.
– Интересно, на каком этапе эволюции возникло чувство юмора?
Алиса покосилась на меня.
– Глядя на тебя, можно подумать, что эволюции вообще не было.
Я фыркнул против воли. И машинально провел указательным пальцем под носом, на всякий случай, ибо каждому известно: когда фыркаешь против воли – может выскочить неожиданная сопля! Она вовсе не желательна при первом совместном походе с симпатичной девушкой на концерт. У нее, само собой, тоже случаются подобные казусы. Нет, стоп, не думай об этом! Это уже интим. Никакого интима на первом свидании. Чего?
– Слушай, а у нас с тобой что-то типа свидания?
– С ума сошел? Я просто хочу сходить на Никонова, посмотреть на халяву.
Мы направлялись в клуб “Mod”, что на Конюшенной. Леха Никонов будет играть с ребятами спагетти-панк. И читать стихи. Вокалист и музыкант с него нулевый, но поэт настоящий. Как Есенин или Маяковский. Проштампуют еще нас на входе.
– А ты раньше на его концертах не была?
– Недосуг.
– И мне не до них, – сказал я. – ПТВП в Новгород прошлой весной приезжали. Выступали в клубе “Фобос”.
– О-о! Ну и как? Клуб соответствовал названию?!
Я усмехнулся. Алиса читала не только сценарии Тарантино.
– На сто процентов. Страшный клуб. Рядом с катком. Зимой там был административный листок на двери туалета: “Вход в коньках строго запрещен!”.
Алиса фыркнула и почесала нос. Я сделал вид, что не заметил этого.
– На ПТВП народу тогда, весной, набилось туева хуча, и очень жарко было, потому что вентиляция сломалась. И половины концерта не прошло, как бабка-вратарь…
– Кто?
– Вахтерша.
– А-а. Продолжай…
– Бабка-вратарь вызвала ментов.
– Почему?
– На концерте было много несовершеннолетних. И все пьяные. И группа, кажется, удолбалась перед выступлением в говно. Вахтерше это не понравилось. Менты, само собой, к молодежи примчались быстро. Врубили свет в зале, отключили Лехе микрофон…
– А он что?
– Взял другой микрофон. Когда и его отключили, взял третий, который барабаны подзвучивал. Тогда вообще аппарат отключили, но Никонов послал их всех и продолжал петь и читать стихи без сопровождения. Обливался потом и читал.
– И что потом было?
– Потом его менты стащили со сцены и куда-то поволокли. Дальше я не знаю.
– Мне многие его стихи, – сказала Алиса. – Кажутся грязными. Поэтому не ходила.
– Многие его стихи и есть грязные. Как и песни. Но есть и несколько чистых. Я их тоже не сразу услышал. Зато когда услышал… да на фоне прочего…
– Что изменилось?
– Они настолько чистые, что за них можно всю остальную грязь простить.
Мы дошли до Грибанала и повернули к Спасу, который на крови. Вечер был замечательный. Небо отодвинулось от крыш, апрель набирал силу. Ветер был сырой, но уже не такой холодный. Сновали под ногами деловитые голуби. В канале курсировали утки.
– Здесь можно купаться?
– Где?
– В канале.
– Конечно.
– Что, правда?
– А почему бы и нет, – пожала плечами Алиса. – Зараза к заразе не пристает.
– Глядя на тебя, можно подумать, что пристает, – парировал я.
– Не остри.
– Сама не остри.
Показался Русский музей. Как верно пел Борис Борисович: даже в Русском музее не забаррикадируешься от красоты. Я взглянул на носы своих ботинок. Они были в грязных брызгах. Перевел взгляд на обувь Алисы. Она была идеально чистой. Как им это удается? Ведь идем вместе, темп одинаковый, по одним и тем же лужам…
– А ты поэзию любишь, что ли? – спросила Алиса.
– Я стихи хорошие люблю. Теперь настоящие поэты почти вывелись. Потому что музыкальные тексты, пусть и такие мощные, как у БГ, Макаревича или Кормильцева из Наутилусов, – это все же не стихи. Бродский был, но умер. Стихов гениальных оставил достаточно, а подражателей – даже больше, чем твой Тарантино. Вывелись именно поэты. Пишут, пишут. Верлибрами разными друг в друга кидаются. Петушатся. А как припрет: сочиняют за штуку-другую баксов поганенькие памфлетики на заказ для политических партий… Хорошие стихи писать сложно! Не только в техническом плане. Чест-ным надо быть, абсолютно честным, чтобы это делать… Жить надо, как пишешь…
Алиса поморщилась.
– Ты щас говоришь, как моя тетушка говорила, когда у нее климакс начался.
Я закусил губу. Стало обидно. Но Алиса права. Та же высокопарная болтовня.
– Смотри, – дернула она меня за рукав. – Котяру вон под фонарем видишь?…
– Ну, вижу.
– Без “ну”. Тень от него клевая, да?
– Похожа на тень располневшего Бэтмэна.
Алиса пихнула меня в бок.
– Что?! – сказал я. – Она действительно похожа на тень располневшего Бэтмэна!
– Шутка, повторенная дважды, смешнее вдвойне?
Положительно мне симпатична эта девушка.
Мы опять повернули. А на концерте в “Фобосе” я лично не присутствовал.
Я увидел рыжее здание, затянутое целиком зеленой сетью: напоминало плесневую вуаль на конопатой невесте. Еще был синий заборчик с редкими промежутками, через которые следует попадать в разные помещения неформального типа. У одного такого промежутка толпились эмоподобные подростки. Ничто не ново под луной.
– Пришли, – констатировал я. – Трэш-бар.
– По сравнению с ними, – сказала Алиса, кивая на толпу подростков. – Ты уже выглядишь старпером.
– Да пошла ты, дура! – ласково сказал я.
– Сам пошел, идиотина! – не менее ласково ответила Алиса.
И мы двинулись вперед.
16.
– Куда ты на красный прешь, дебилоид?! – заорал, высунувшись из вишневой “девятки”, мужик с густыми, как у Сталина, усами и запоздало бибикнул.
– Не ори.
– Че ты сказал?! – воинственно бросил мужик, но из машины вылезать не стал: поосторожничал. – Ты не вякай там!…
Видок у меня был тот еще: опухшее небритое лицо, воспаленные глаза, забинтованные пальцы торчат из рукавов плаща. Окружающий мир не вписывался в мое сознание. Я ограничился разгибанием среднего забинтованного пальца в его сторону. На светофоре уже вовсю горел зеленый. Мужик что-то продолжал кричать вслед, но я не слушал. И я думал, что было бы совсем неплохо, если бы он меня сбил. Проблемы, реальные и нереальные, перестанут тогда существовать. Наступит тишина.
Я бы погрузился в Море Спокойствия. Никакой тебе дружбы и любви. Ни-че-го.
Днями я бродил по опустевшим городским улицам. Часами сидел на набережной и смотрел, как хлопья снега кружатся, кружатся в стылом воздухе, падают в черную воду Волхова и исчезают. Ни-че-го. Алкоголь прекратил действовать. Пришла эта тупая ноющая боль. Я чувствовал, как сотрясается на виске жилка. Отзвук. Где-то внутри головы неутомимый кузнец бьет громадным молотом точно между полушариями: скоро они расколются надвое, будто половинки грецкого ореха. Скоро. Скорей бы…
Это была ломка. Наркотик по имени Полина закончился. И я был не в курсе, когда новая доза. И будет ли она вообще.
Как и всякий наркоман, я был готов унижаться и просить, стоя на коленях. Но никому мои колени не нужны. И деньги не нужны. А что? Что?!
…Я лежал на борозде между половинками дивана, куда набивается всякий сор вроде шелухи от семечек. За окном – кусочек грязно-фиолетового неба, черные ветки тополей и красные глаза телевышки. Может, мы с ней не стыкуемся по гороскопу? Я – Лев, она – Рыба. Что мы вместе? Вместе мы типа: морской лев. Ластоногое животное семейства ушастых тюленей. Не царь зверей.
