Жан Фрестье - Выдавать только по рецепту. Отей. Изабель

— Это Сюзанна, — сказала Генриетта. — Нельсон заперся вместе с ней.

Теперь стучали в две двери; Говард в столовой наносил гулкие удары; Сюзанна в своей комнате выбивала дробь маленькими кулачками. Это был там-там на два голоса, барабан войны.

Мне приходилось спасать слишком много народу. Все находились в опасности. Мне предстояло решить неразрешимую проблему, дурацкую загадку, как та, про перевозчика, которому надо перевезти через реку волка, козу и капусту, чтобы ни козу, ни капусту не съели.

— Ступайте к себе в комнату, — сказал я Генриетте. — Запритесь. Мне надо спасать Сюзанну.

Удержав одну дверь, мне требовалось выломать другую; эта нелепость была моим долгом. Я принялся за это изо всех сил. Толкая плечом, я думал о том, что меня ждет в комнате Сюзанны, если мне удастся туда проникнуть. Я мог бороться с Говардом. Но с Нельсоном! У меня не было никаких шансов; я получу страшные удары.

По счастью, узкий коридор не позволял мне взять достаточный разбег. По счастью, мои усилия были тщетными. Я остановился, только совсем обессилев. Когда я остановился, в доме снова настала тишина. Никто уже не стучал. Только я один и шумел. Я оказался в глупом положении, как ребенок, который слишком хорошо спрятался и вдруг понял, что его больше не ищут, а его друзья начали другую игру.

Двери не поддавались на шум; теперь они устояли перед тишиной. Было неизвестно, какая новая ужасная игра за ними скрывается.

Тяжело дыша, я позвал Генриетту.

Теперь я звал на помощь. Меня услышали, меня втаскивали на борт; я почувствовал руку в своей руке.

Я оказался в объятиях Генриетты; она целовала меня, я отвечал на ее поцелуи. Я совершал любовные жесты, но не думая об этом. Мое желание не поспевало за моими действиями, и, как только что в руках Говарда, я оказался безоружным в руках Генриетты, лишенный чувства, которое могло бы оправдать мои поступки, и эти поцелуи, эти неурочные ласки казались мне ни к чему не годными. Я не мог извлечь из них радости, когда мне так хотелось страдать.

Генриетта говорила шепотом, словно боялась разбудить уснувшее чудовище — насилие, внушавшее ей ужас.

— Вы ранены. У вас из спины идет кровь.

— Это пустяки. Я упал на вилку.

Да, такова и была моя смехотворная драма, драма моего масштаба, где раны наносятся вилкой, ложная драма для ложно живущего. При такой ране и речи не может быть о том, чтобы страдать.

Комната Генриетты была голой, как больничная палата. Желтый теплый свет, падавший с потолка, не давал тени. И мышь не смогла бы схорониться в этой комнате, настолько ярким и голым был свет.

Я лег на низкую кровать, рядом с Генриеттой. В доме царила нечистая, шепчущаяся тишина. Она говорила о том, что все, даже — увы! — Сюзанна устроились в своем несчастье как можно молчаливее и удобнее.

Я провел рукой по лицу, пожалел о том, что не обнаружил на нем никакой зияющей раны. Я не выбыл из борьбы; я еще мог бы сражаться. Речь шла не о том, чтобы победить, но о том, чтобы быть полностью побежденным. Долг навязывал поражение. Я встал.

— Куда вы?

— Я обругаю Нельсона через дверь. Он выйдет и прикончит меня одним ударом.

— Это безумие. Во-первых, он не выйдет; он не понимает по-французски.

— Это верно. Но надо же что-то делать. Я пойду позову на помощь.

— Это невозможно. Вы устроите скандал; весь город узнает, что случилось с Сюзанной.

— Это верно. Сделать ничего нельзя.

Я вернулся к Генриетте. Лег щекой на желтый пуловер моей подруги, на мягкую шерсть, пахнущую лимоном. Генриетта крепче прижала меня к груди.

Ее губы никогда не задерживались, не расплющивались. Они оставались напряженными и влажными. Мне захотелось до них дотронуться; я прикоснулся к ним пальцем. Губами. Понемногу желание догоняло мои движения, облекалось ими, растекалось по ним.

Однако я не поддался ему. Я боялся страданий. Я боялся того, что, если я зайду далеко, мне придется исследовать болезненную область, где будут сравниваться тела Сюзанны и Генриетты, желание, которое они внушали, наслаждение, которое они доставляли. Я не мог проявить интерес к телу Генриетты без того, чтобы по аналогии или противопоставлению не возник болезненный образ обнаженной Сюзанны, лежащей, словно на склоне горы, прижавшись к огромному американцу.

Положив голову на желто-лимонный пуловер, я не слишком страдал.

Позже, ночью, услышав шаги в коридоре, я не пошевелился. Поскольку Генриетта ничего не сказала, я притворился, будто сплю.

Так я потерял Сюзанну.

Поутру ее комната оказалась пустой. Она сняла простыни с постели, свернула и положила на стул; она сдала простыни, как служанка сдает фартук. Простыни были готовы для стирки.

Меня не удивил ее уход. Сюзанна звала меня, стучала в дверь, она сделала все, что могла. А я ничего не сделал. Изменила мне Сюзанна или нет, она теперь могла только презирать меня, ей оставалось только уйти.

Я принялся ходить по дому, словно делал обход. Я не мог ни присесть, ни отдохнуть. Я расставлял часовых вокруг своего несчастья. Но мое несчастье не было официальным; мне приходилось останавливаться, когда на меня смотрела Генриетта. Тогда я заводил веселый разговор, говорил о происшедшем в ироническом тоне. Надо было сбить с толку Генриетту, показать ей, будто я не придаю никакого значения уходу Сюзанны. Те моменты, когда Генриетта взглядывала на меня, были лучшими из всех. Но когда я оставался один, я не мог сидеть неподвижно.

Я вошел в комнату трагедии, в комнату жертвы. На столе я нашел серебряный браслет. Я взял его, завернул в платок, как делают сыщики. Мне нужны были не памятки, а вещественные доказательства. Я хотел обрести уверенность в том, что Сюзанна действительно существовала. Ее отсутствие уже ставило под сомнение этот факт. Сюзанна побывала здесь; Сюзанна унесла Сюзанну.

Я не стал бы пытаться вернуть ее. Нельзя вернуть женщину, которая вас презирает. Мне было бы достаточно знать, но только наверняка, что Сюзанна меня когда-то любила.

Я искал повсюду прощальное письмо и не находил. Я открыл ящик собственного письменного стола. Письма там не было, но я заметил, что в моих бумагах рылись. Пачка рецептов на мое имя — «Доктор Лувьо, интерн больницы Мсаллаха» — исчезла. Сомнений быть не может! Сюзанна станет подделывать мою подпись. Эта мысль ужаснула меня. Сидя за столом, я воображал себе такую картину: комиссар полиции вызывает меня в участок. Я украдкой взглянул в зеркало над камином, чтобы посмотреть, какая физиономия будет у меня-заключенного.

Я вспомнил, что перед этим самым зеркалом поцеловал Сюзанну в первый раз. В тот вечер у нас в интернате было много гостей. Я ненадолго ушел к себе в комнату. Сюзанна позвала меня из коридора:

— Мишель, где вы?

— У себя в комнате.

Она вошла, поправила прическу перед зеркалом, жеманно изогнув кисть, затем, повернувшись ко мне, подставила губы. Это было четыре месяца назад.

Меня снова звали.

— Мишель!

— Да, я в моей комнате.

Но теперь вошла Генриетта. После бессонной ночи у нее были синяки под глазами. Она прижалась своей щекой к моей. Сначала я слегка отстранился.

«Ах да, верно: я поцеловал ее вчера вечером».

Раз уж я поцеловал ее однажды, оставалось только продолжать. Она восхитительно вкусно пахла. Она пахла поджаренным хлебом и лимоном.

Я снова начал ходить по дому. Мне казалось, что я уже не смогу остановиться. Ходьба заменяла мне слезы. В конце концов я вышел вон. Я дошел пешком до Азру и, чтобы удлинить свой путь, сворачивал на все короткие дорожки через горы. В Азру мы с Сюзанной часто купались прошлым летом. Я нашел там в избытке доказательств существования Сюзанны: начальная школа, окна которой выходили на пляж; бакалейная лавка, где между двумя чашами весов вырисовывалась красная феска Бекуш Амара. Все это не было игрой воображения.

На обратном пути я задержался на горных тропинках, проходящих над морем Там скрывались зенитные батареи. Люди в касках, в радионаушниках смотрели на море в бинокль. Их, казалось, могли интересовать только сильно удаленные предметы. Они обостряли свое зрение и слух при помощи приборов.

«А вот я смотрю себе под ноги, — подумал я. — У меня нет бинокля. Когда мне захочется посмотреть вдаль, мне придется идти».

У себя под ногами я видел море, дно морского шельфа, где вокруг скал суетились рыбы.

— Сегодня днем я прогулялся довольно далеко, — сказал я Генриетте. — Мне это очень помогло. Когда Сюзанна жила здесь, она постоянно сидела дома. И мне приходилось составлять ей компанию.

Мне хотелось говорить о Сюзанне.

— Кстати о Сюзанне, что же я скажу Жану Карриону? Он доверил мне свою жену, а я ее потерял.

— Вовсе не обязательно ему об этом говорить, — сказала Генриетта. — В общем-то это дело вас не касается.