Мириам Дубини - Танец падающих звезд
— Чего тебе? — каркнул старик, не двигаясь с места.
Он не мог видеть ее с порога. Серена молчала в надежде, что Таццина войдет в дом.
— Я спрашиваю: чего тебе?
Ей Грету. Здесь, сейчас, рядом с ней. Все. Больше ничего. Она не хотела ничего знать о письме. И о том, как оно попало в руки этого пугала. Она не хотела знать ничего о том, чего она не знала. Ей не нужна была правда — ей нужна была ее дочь. Покой, что приносит правда, слишком тяжел. Успокоение во лжи легче. И наступает незамедлительно. Серена вышла на свет:
— Простите. Я ошиблась. Прошу прощения за беспокойство.
Она повернулась спиной к единственному человеку на свете, который мог бы ей помочь, и вернулась домой. Еще более напуганная. Еще более одинокая.
— Эми?
— Эмма?.. — ответил изумленный голос.
— Ты спал?
— Нет.
Эмилиано спустил ноги с вишневого дивана и замолчал. Он в первый раз разговаривал с Эммой по телефону. И не знал, что сказать.
— Чем занимаешься?
— Держусь подальше от семейного ужина. Ты?
— Держусь подальше.
Молчание.
Как сильно бьется сердце. Разве оно должно так биться?
— Ты где? — спросила Эмма.
— На диване.
Это была его первая ночь в мастерской, и он не был уверен, что стоит говорить об этом Эмме. Она поняла, что он не хочет ничего объяснять. И не стала задавать других вопросов.
— Слушай… помнишь ту золотую цепочку, которую ты у меня…
— Помню.
— Я бы хотела продать ее. Мне нужны деньги. Ты можешь мне помочь?
Он мог, он прекрасно знал, что нужно делать. Но это означало снова вернуться туда, откуда он только что выбрался.
— Зачем тебе деньги?
— Мне надо отправить их Грете. В Неаполь. Она умоляла меня выслать ей двести евро.
— Ты не можешь попросить их у отца?
— Нет, не могу! — обиделась Эмма. Потом раскаялась. Не самый подходящий момент, чтобы ссориться. — Я не хочу, — уточнила она.
— Зачем она поехала в Неаполь?
— Сколько вопросов! Я просто хочу знать, ты можешь мне помочь или нет. Если нет, я сама справлюсь.
— Каким образом?
— Пойду в магазин, где покупают золото. Я видела много таких в Риме.
— Они тебя обманут. Дадут тебе самое большое пятьдесят евро. Они воры.
— А ты кто?
Она не сдержалась. Она разозлилась и затевала ссору. Эмилиано обладал способностью выводить ее из себя как никто другой в мире.
— Я тот, кто спит на диване.
— Что ж, спокойной ночи!
Эмма почти положила трубку, когда вдруг услышала его веселый смех.
— Почему ты смеешься?!
— Я представил, какая ты красивая.
Эмма улыбнулась. Почти против воли.
— Увидимся завтра, во второй половине дня. Я позвоню тебе и скажу, где. Цепочку не забудь.
— А… хорошо…
— Спокойной ночи, Эмма.
Эмилиано нажал на кнопку, не дожидаясь ее ответа. Вытянулся на диване и снова рассмеялся, медленно скатываясь в сон без снов.
— Тебе нравится здесь? — спросил Ансельмо, кивнув на деревянную постройку в нескольких шагах от моря.
Грета поднялась по двум ступенькам и осторожно ступила на пол из досок, покрытых белым налетом морской соли. Они казались вполне прочными. Дом примыкал к высокой скале, а перед ним был пустой берег и волны, покрытые лунными крапинками.
— Нравится.
Она села прямо на деревянный пол и сняла с плеч рюкзак. Он еще не коснулся белых от соли досок, как у Ансельмо зазвонил телефон.
— Твоя мать.
— Я не хочу с ней говорить, — сухо ответила Грета.
Она ненавидела мать. За то, что та все эти годы скрывала от нее письма, за то, что заставила поверить, что отец забыл о ней. А он не забыл и писал ей, не получая ответа. Ансельмо отключил телефон, не задавая лишних вопросов. Он понимал, что чувствует Грета. Ему не нужны были объяснения. Он поднялся на деревянный настил и молча сел рядом с ней. Грета обхватила руками колени. Она не хотела думать о матери. Не сейчас.
Прибой накатывал на берег, осыпая его серебристым жемчугом брызг и унося все мысли далеко в морскую тьму, раскинувшуюся до самого горизонта. Грета доверила прибрежным волнам свою печаль, и Серена с ее ложью исчезла на дне Неаполитанского залива.
— Все хорошо? — спросил Ансельмо.
— Да.
Хорошо. Ей было хорошо. С ним рядом и с ветром вокруг.
Они будут спать здесь. Одни. В первый раз. Всю ночь до рассвета. Она почувствовала тепло Ансельмо на своих сомкнутых руках и ногах. Если она сейчас посмотрит ему в глаза, сердце в ее груди разлетится на куски и она взорвется в ночи, превратившись в звездную пыль. Поэтому лучше смотреть на звезды.
— Они кажутся такими близкими, — робко шепнула Грета.
Ансельмо поднял глаза в небо:
— Точно.
— Как будто их можно коснуться рукой.
Шум ветра, гул моря.
— Я как-то дотронулся до одной.
Грета посмотрела на него недоверчиво:
— Правда?
— Нет. Вру.
И он поцеловал ее.
— Зато я касался прекрасной родинки, — добавил Ансельмо, положив палец на черную точку в центре ее подбородка.
Сердце в ее груди разлетелось на куски, и она взорвалась в ночи, став звездной пылью. Ансельмо сложил ладони и в эту чашу нежно собрал все осколки Греты. Она отчетливо увидела, как мир вокруг них исчезает, тает по кускам. Деревянный дом, унесенный ветром, ветер, проглоченный морем, море, выпитое луной, луна, пробитая звездами, звезды, потерявшиеся в песке, песок, ссыпавшийся в воронку пустой клепсидры. И в пустоте на нее опустился тихий сон. И еще один поцелуй.
Все будет хорошо
Лючия нервно допила последний глоток горячего молока, и ее завтрак закончился на четверть часа раньше обычного.
— Сегодня я еду в школу на велосипеде! — Громко объявила она своим старшим братьям.
Адриано и Чезаре обменялись удивленными взглядами. Их родители уходили из дома очень рано, чтобы вовремя открыть фруктовую лавку на Кампо де Фиори, поэтому Лючию в школу всегда отвозили братья. По очереди. Сегодня была очередь Адриано и его полицейского мотоцикла.
— А у мамы ты разрешения спросила?
— Да, вчера вечером. Она разрешила, только я должна ехать по безопасным улицам.
— Хотел бы я знать, какие улицы в Риме безопасны…
Лючия подробно расписала свой маршрут. Адриано одобрительно кивнул. Он хорошо знал город, каждый день объезжая его на своем служебном мотоцикле темно-синего цвета.
— Неплохо. Ты должна добраться минут за десять.
— Знаю, мама тоже так сказала. Когда я приеду в школу, я отправлю ей сообщение.
— А что, мама умеет читать сообщения? — удивился Чезаре.
— Да, мама уже большая, — совершенно серьезно ответила Лючия. — И я тоже уже не маленькая девочка.
Братья рассмеялись.
— Ладно, только я все равно провожу тебя, хотя бы сегодня утром, так мне будет спокойнее.
— Но… — попыталась возразить Лючия.
— Никаких «но». Я старший брат.
Лючия слышала эту фразу от Адриано с самого рождения и прекрасно знала, что возражать не имеет смысла.
— Тогда поехали, а то я опоздаю.
— Приятной прогулки, моя большая сестра, — пожелал Чезаре, целуя ее в лоб.
— Спасибо! — просияла счастливая Лючия и поскакала вниз по лестнице.
— И это ты называешь велосипедом?! — воскликнул Адриано, в изумлении оглядывая «Грациеллу», украшенную цветами и шариками, с ангелами на изогнутой раме и бумажными розами в корзинке.
— Это самый красивый велосипед в мире! — ответила Лючия, немного обидевшись.
— Это ты его так?
— Кое-что я… — сказала она, краснея.
— А остальное?
— А остальное нарисовал… один мой друг.
Адриано оторвал удивленный взгляд от велосипеда и перевел его на сестру:
— Что еще за друг?
— Его зовут Коррадо, но все называют его Шагалычем, потому что он рисует так же хорошо, как художник Шагал. А может, даже лучше. На велосипеде труднее рисовать, чем на бумаге.
— Постой, ты хочешь сказать, что твой друг… художник?
Адриано сложил руки, словно умоляя сестру ответить «нет», но она гордо произнесла прямо противоположное:
— Да! Он еще футболки расписывает!
— Да кто он такой? Сколько ему лет? Кто его родители? Где вы познакомились? А мама в курсе?
Не зная, на какой из этих вопросов ответить сначала, Лючия решила не отвечать ни на один:
— Это не твое дело. Поехали, а то я опоздаю.
Адриано застыл у дверей дома. Может, он и хотел что-то сказать, но у него не было слов, а на лице появилось какое-то новое выражение. Нечто среднее между возмущением и грустью. Он молча сел на мотоцикл и поехал за сестрой.
— Ты стала богатой и знаменитой? — пошутила Эмма, когда увидела Лючию в сопровождении эскорта в парадной форме.
