Игорь Ушаков - Семейная сага
Катерина. 1928, 17 сентября
Вот и девятый класс… Опять уроки, уроки, уроки. Уж
скорей бы кончить школу!
С Мишей видимся редко. После его дня рождения виделись только четыре раза по воскресеньям да и то накоротке. Один раз посидели на его любимой скамейке в парке над обрывом. Он набросил на меня свой пиджак и обнял, тихонечко прижав к себе. Но он всё же странный: я всё ждала, что он меня поцелует, а он — как ледяной. Чувствую, что он от меня с ума сходит, но все время только в небо смотрит да вдаль. Еще оживляется немного, когда стихи свои читает, хотя делает это с робостью и стеснением. Неземной он какой-то, хотя и очень добрый и хороший. Очень мне хочется его полюбить, чтобы где-то внизу живота немело и будто кололо маленькими иголочками. Но не могу же я все брать на себя — и обнимать его, и целовать! Ведь я же женщина, а он мужчина, а не наоборот!
А в школе интересно. За лето все повзрослели. Я среди наших девчонок держусь немного отчужденно, все знают, что я дружу с Мишей Макаровым, а его во всей школе уважают —
он и учился хорошо, и в спорте был не последний, а уж какой он товарищ преданный — об этом почти легенды ходят.
Анатолий вьется вокруг меня, как муха над мёдом. Ведет себя, как мальчишка, делает все так, чтобы я на него внимание обратила. А я, как все: когда смешно — смеюсь, когда глупо — фыркаю. Натали бесится. Она совсем было его у себя в кармане держала. В конце прошлого учебного года даже вела себя, как королева с пажом: "Анатоль, я хочу…" или
"Анатоль, а не можешь ли ты…" Вот и доигралась! Ну, да так ей и надо, воображале.
С Анатолием мы помирились, но я его к себе не очень- то подпускаю. Если он пытается меня взять за руку или обнять за талию, я его обжигаю таким взглядом! Он после этого, как кутенок, приседает и хвостик поджимает. Вот теперь я могу им крутить, как хочу! Могу, да не надо мне теперь этого: что- то лопнуло, какая-то пружинка сломалась в моем отношении к нему.
Но все равно приятно иметь такую власть над человеком. Только вот удивляют меня эти парни: почему нужно сначала по морде получить, чтобы потом, наконец, нормально себя вести?
Михаил. 1928, 5 октября
Работы полно. Изя — заведующий фотомастерской —
стал меня обучать всем своим премудростям: как отснятую пленку обрабатывать, как раствор для проявления готовить, как фотографии печатать и проявлять. Химию в школе я никогда не любил — она для меня была какой-то неодушевленной. А здесь — живое дело, все любопытно, все интересно. В общем-то мне моя работа понравилась.
Сам Изя — хороший парень, всего лет на пять старше меня. Отец его удачливый нэпман, он и организовал дело для сына. Однако времена заметно меняются, коммерция опять начинает притесняться. Тем, кто побогаче, власти не дают спокойно жить. Поэтому и отец Изи свое дело почти свернул, да и у сына хозяйство не процветает, a тлеет, или же он
умышленно не дает ему роста — ведь ниже взлетишь, ниже падать придется!
С Катей своей вижусь, к сожалению, не часто. А вот вчера столкнулся с ней, когда она шла вечером с тем самым Анатолием Дубравиным. Она правда, извинившись перед ним, подбежала ко мне, поздоровалась со мной за руку, была немного перевозбуждена, но я ее понимаю: неудобно немного
— идти с одним, встретить другого… Проснулось что-то вроде ревности: почему на него время есть, а на меня вечно не хватает?
Чувствую, что она ускользает из моих рук, как Жар- птица… Или это я зря нагоняю на себя тревогу? Ведь нам вместе так было хорошо!
О тебе опять мечтаю,
Жизнь свою, как стих, читаю,
И, как свечка, тихо таю, Но в тоске не причитаю. Только грустно дни считаю… С веток лист, шурша, слетает. Исчезают птичьи стаи.
Песнь дождя звучит простая,
Ноты осени листая…
Катерина. 1929, 1 января
Собрались мы вчера с друзьями на Новый год. Были
только наши, из класса. Были на вечеринке и Анатолий, и Наталья. Та пришла разодетая, как принцесса: юбка в обтяжечку, какая-то модная кофточка, прическу сделала "под фокстрот" и даже какими-то духами от нее несет… Ну, по правде-то, духи очень приятные, тонкие, у меня от них даже голова чуть-чуть закружилась… Может, это зависть? Просто самой захотелось быть тоже также элегантно одетой?
Анатолий опять начал бурно ухаживать за мной, забросив Наташку. Мы танцевали с ним и чарльстон, и танго под старенький граммофон. Причем он приглашал меня почти на каждый танец.
Наша "Натали" опять рвала и метала. Она неестественно громко хохотала, похлопывала мальчиков по щечкам с таким видом, будто одаривала их королевскими милостями. Анатолий не был удостоен такой чести. В то же время она вроде бы ненароком очень часто посматривала в нашу сторону. Но вот и наша аристократка не выдержала: когда кто-то объявил "белый танец", она подошла и увела от меня Анатолия. Они, танцуя, о чем-то довольно бурно говорили, потом вдруг посредине танца Наташка бросила Анатолия, выбежала в прихожую, нервно сорвала свою шубку и выскочила в коридор, ведущий на улицу.
Анатолий, хмыкнув, вернулся ко мне. Я его ни о чем не спрашивала, он мне ничего не рассказывал. Перед полуночью чокнулись за старый год, потом сразу после двенадцати выпили за новый год. Было весело, но я решила пойти домой, чтобы мама зря не волновалась. Анатолий, конечно, спросил меня, можно ли меня проводить. Я не отказала. Мне было интересно играть с ним в кошки-мышки, чувствуя своё сильное положение.
Я накинула пальто на плечи, не надевая его в рукава, поскольку до дома было совсем недалеко. Когда мы вышли за дверь в темный коридор, освещенный тусклой лампочкой, что горела где-то около парадной двери на улицу, Анатолий вдруг повернул меня к себе лицом, взяв меня за локти, и приблизил к себе. Я не успела ничего сообразить, только вдруг почувствовала, что у меня нет сил сопротивляться… Он в волнении стал нашептывать мне что-то, что я не слышала, потому что все поплыло у меня перед глазами, как тогда, когда мы были с ним одни на берегу Волги. Ноги мои буквально подкашивались… Я потеряла контроль над собой и не могла произнести ни слова… Мое пальто свалилось с плеч… И хоть в коридоре было достаточно морозно, я этого не чувствовала…
В это время раздались голоса за дверью квартиры, из которой мы только что вышли. Видимо, кто-то еще собирался уходить из гостей. Голова моя тут же отрезвела, я оттеснила Анатолия и подняла упавшее на пол пальто. На этот раз я его надела в рукава, показав, что "сеанс окончен".
Слава Богу, слава Богу, что ничего не произошло! Я не знаю, что со мной случилось? Опять проснулось какое-то животное желание… Я ругала себя последними словами…
До дома своего я почти бежала, Анатолий за мной едва поспевал. Вот я уже дома. Открыв входную дверь, я исчезла в подъезде.
Сердце мое бешено стучало. Я тихонечко разделась и нырнула под одеяло. Ксения уже спала. Мама, наверняка, не спала, дожидаясь меня, но сделала вид, что спит.
Я ничего не могла понять. Как вернулось ко мне это плотское желание к человеку, которого я уверенно выкинула из своего сердца? Но ведь, действительно, оба раза с ним мне было так, как не было ни с кем! Что это? Или животный инстинкт сильнее здравого размышления?
Вот, называется, и поиграла в "кошки-мышки"! Начала кошкой, а кончила мышкой!
Михаил. 1929, 3 марта
Жизнь моя сломалась… Катя меня избегает, я ее вижу
все время в компании с ее школьными друзьями. Чаще всего это все тот же Анатолий Дубравин. Понятно, почему он нравится девочкам: он яркий и, видимо, неглупый парень. Нельзя сказать, чтобы Катя очень бы к нему льнула, как это обычно делают другие девочки, она вроде бы даже сторонится его, но он настойчив.
А я опять потерял уверенность и веру в себя. Остается только ждать и надеяться на лучшее. Но все же, прощая Кате все, я невольно чувствую в ее поведении некоторое предательство… А может, это просто заурядная ревность? И почему, собственно, она должна меня любить? Ведь любовь, как говорится, от Бога. А я вот вдобавок и в Бога не верую… Ну, да про Бога все это ерунда — если он есть, то что ему делать больше нечего что ли, как заниматься попечительством над молодыми парнями и девушками? Ха-ха!
Конечно, Катя никогда не говорила мне, что любит меня. Она чиста предо мной. Да и я, лопух, ни разу не признался ей в любви… А может, это и лучше? Это не
накладывает никаких жестких моральных обязательств, не давит ни на нее, ни на меня, что позволяет мне продолжать встречаться с ней хоть изредка. А ведь я без нее совсем не могу жить! Чувствую все время Атлантову тяжесть глубокой тоски на плечах своих.
И стихи слагаются грустные…
Дождь,
