Роберт Элли - Последнее танго в Париже
Он убрал руки; Жанна опустилась на колени на матрас, схватившись за горло и тяжело дыша. Она не была уверена в том, что он всего лишь хотел ее напугать.
Звук шагов удалявшегося торговца едва коснулся их слуха.
— Ты когда в первый раз кончила? — спросил Пол. — Сколько тебе тогда было?
— В первый раз?
Вопрос ее успокоил и в чем-то ей даже польстил. Как трудно его было понять и каким он выглядел одиноким — силуэт на фоне окна, серый, как мокрый шифер. Он стоял набычившись, будто готовился отразить нападение.
— Я сильно опаздывала в школу, — начала она. — И вдруг почувствовала вот здесь, — она приложила руку к влагалищу, — какое-то острое ощущение. Я кончила на бегу. Тогда я побежала еще быстрей, и чем скорее бежала, тем больше кончала. Через два дня я опять попробовала бежать, но ничего не вышло.
Пол не обернулся. Жанна легла на живот, рука ее так и осталась между ног. Было так непривычно раскрывать ему нечистые тайны, которыми она не могла поделиться с Томом.
— Почему ты меня не слушаешь? — спросила она.
Вместо ответа Пол вышел в соседнюю комнату. Он чувствовал, что нервы у него натянуты до предела. Присев на край стула, он стал наблюдать за Жанной. Она сжала ягодицы и принялась вращать бедрами, имитируя половой акт.
— Знаешь, — вздохнула она, не глядя на Пола, — у меня такое чувство, будто я со стеной разговариваю.
Она продолжала мастурбировать с растущим наслаждением.
— Твоя отрешенность подавляет меня. В тебе нет ни великодушия, ни терпимости — ты эгоист. — Голос ее звучал холодно, безжизненно. — Я ведь тоже, знаешь, могу быть сама по себе.
Пол смотрел, как ритмично изгибается ее молодое тело, и на глаза у него навернулись слезы. Он оплакивал не потерю ее надуманного детства и не убогое начало собственной жизни. Он оплакивал свою оторванность от рода людского.
Жанна выгнулась в оргазме и вытянулась на матрасе, опустошенная и обессиленная.
— Аминь, — произнес Пол.
Он долгое время сидел не двигаясь. Жанна наконец поднялась, собрала одежду и ушла в ванную, не взглянув на Пола.
В ванной на стоячей вешалке висел его пиджак.
Материал в мелкую ломаную клетку цвета перца с солью показался Жанне довольно заурядным; поддавшись порыву, она нашла ярлычок и выяснила, что пиджак был куплен в «Printemps», огромном универмаге неподалеку от Оперы. Поколебавшись, она обшарила боковые карманы, обнаружила несколько монет, использованный билет на метро от станции «Бир-Хаким» и сломанную сигарету. Поражаясь собственной смелости, она залезла в нагрудный карман, где оказалась пачка стофранковых купюр, но не было ни документов, ни удостоверения личности.
Дверь неожиданно распахнулась, вошел Пол. Он был в брюках и держал в руке старый кожаный портфель. Поставив его на раковину, он вытащил крем для бритья, мыло, длинный кожаный ремень, залоснившийся от правки множества лезвий, и опасную бритву с костяной рукояткой.
— И зачем я торчу с тобой в этой квартире? — спросила она его.
Не обращая внимания на Жанну, Пол стал намыливать лицо.
— Любовь? — предположила она.
— Скажем так: трахаемся на лету в сверхбаллоне на ходу.
Жанна не совсем поняла его слова, но догадалась, что это какая-то непристойная метафора, раскрывающая его взгляд на устремления человека.
— Значит, ты считаешь меня шлюшкой?
Английский аналог последнего слова дался Жанне с трудом, и Пол ее поддел:
— Чем-чем? Шлюпкой?
— Шлюшкой! — заорала она. — Шлюшкой, шлюшкой.
— Нет, ты всего лишь милая старомодная девушка, пытающаяся преуспеть в жизни.
Его тон оскорбил ее.
— Предпочитаю быть шлюшкой.
— Ты зачем лазила у меня по карманам? — спросил он.
Жанна ухитрилась скрыть удивление.
— Чтобы узнать, кто ты такой.
— Чтобы узнать, кто ты такой, — повторил он. — Что ж, если посмотришь как следует, то увидишь — я прячусь за молнией ширинки.
Она стала накладывать тени. Пол привязал ремень к крану и начал умело править бритву.
— Мы знаем, что он покупает одежду в большом универмаге, — сказала Жанна. — Этого мало, ребята, но это начало.
— Это не начало, это конец.
Настроение, в котором они пребывали в круглой гостиной, улетучилось. Холодный кафель ванной действовал отрезвляюще, но Жанна не хотела сдаваться. Она небрежно поинтересовалась у Пола, сколько ему лет.
— В субботу стукнет девяносто девять, — ответил он.
— Вот так? На вид тебе столько не дашь.
Он стал бриться, снимая пену долгими аккуратными взмахами бритвы.
— Ты учился в колледже? — спросила она.
— О да. Обучался в университете Конго. Изучал траханье китов.
— Цирюльники обычно не учатся в университетах.
— Ты хочешь сказать, что я похож на цирюльника?
— Нет, но это бритва профессионального парикмахера.
— Или психа.
Голос у него был совсем не шутливый.
— Значит, ты хочешь меня порезать? — предположила она.
— Этим я бы расписался у тебя на лице.
— Как делали с рабами?
— Рабам клеймят задницы, — сказал он. — А мне ты нужна свободной.
— Свободной… — Ей странно было слышать это слово. — Я не свободна.
Она посмотрела в зеркало на отражение Пола. Он, высоко задрав подбородок, осторожно водил бритвой по кадыку. В минуту такой незащищенности его мужественность казалась уязвимой.
— Знаешь что? — спросила она. — Ты не желаешь ничего обо мне знать, потому что ненавидишь женщин. Чем они так тебе насолили?
— Они притворяются либо что знают, кто я такой, либо что я не знаю, кто такие они. А это очень скучно.
— Я не боюсь сказать, кто я такая. Мне двадцать лет…
— Господи Иисусе! — произнес он, оборачиваясь. — Пожалей свою бедную головку.
Жанна хотела продолжить, но он поднял бритву.
— Заткнись! Ясно? Тяжело, я понимаю, но придется тебе с этим смириться.
Жанна смягчилась.
Пол бросил бритву в портфель, ополоснул лицо, вытерся, затем схватил раковину за края и подергал, шатается или нет.
— Такие раковины очень редки, — тихо сказал он. — Теперь они совсем не встречаются. По-моему, именно эти раковины помогают нам оставаться, вместе, а ты как считаешь?
Он наклонился и короткими пальцами осторожно дотронулся до каждой из ее туалетных принадлежностей.
— По-моему, я счастлив с тобой.
Он неожиданно и нежно поцеловал Жанну, повернулся и вышел из ванной.
— Encore![11] — крикнула она ему вслед. — Еще раз, еще!
Довольная его признанием, она быстро управилась с туалетом; оделась и весело крикнула:
— Иду, я почти готова.
Она открыла дверь и вышла на скудно освещенную площадку.
— Мы можем жить вместе? — спросила она, зная, что теперь он не станет возражать.
Но она не получила ответа. Пол уже ушел.
Глава девятая
Темные цветы сомкнутым строем встали перед окном, погребли под собой ванну и раковину, захватили комод. Только постель оставалась свободной. Пол остановился в дверях и окинул взглядом плоды Матушкиных усилий. В комнату входить не хотелось. Ему было тошно от густого приторного запаха хризантем, как и от соболезнований лысого портье Раймона, который держался с достоинством профессионального гробовщика.
— Очень красиво, — произнес Раймон, первым входя в комнату, — правда?
— Не хватает только Розы.
— Вашей теще нужно было хоть чем-то заняться. Комната хорошая, тихая, вот только шкаф подвел — древоточцы в нем так и кишат, слышно даже, как они жрут дерево.
Раймон прижался ухом к платяному шкафу и издал нечто, долженствующее изобразить звук жующих челюстей.
— Эту комнату я всегда сдаю латиноамериканцам, — сообщил он со злорадной ухмылкой. — От них чаевых не дождешься. Только и слышишь: «No tengo dinero. Manana, manana»[12].
— Нет, мистер, свободных мест нет, разве что в покойницкой, — невесело пошутил Пол.
Раймон хохотнул, словно всхлипнул:
— Хорошее дело, хозяин. Посмеяться всегда полезно.
Пол повернулся и спустился в холл. Густо накрашенная женщина неопределенного возраста в выглядывавшей из-под пальто блестящей юбке склонилась над раскрытой регистрационной книгой, подыскивая среди постояльцев возможных клиентов. Она была из постоянных жильцов, дружила с Розой, так что Пол мирился с ее присутствием. Проходя мимо, он захлопнул книгу и прошествовал к себе в комнату, оставив дверь открытой.
— Сегодня никого новенького и интересного, — заметила проститутка. — Хочешь пари, какая лошадка победит на скачках?
Пол не ответил. Он достал из-под плитки жестянку с кофе и закопченный чайник и принялся варить кофе.
— У нас с бедняжкой Розой была знакомая, которая подсказывала, на кого ставить, — продолжала женщина, не заботясь о том, слушают ее или нет. — Для Розы пари было развлечением. А лошадки ей очень даже нравились. Мы с ней собирались купить одну на пару.
