Иосиф Гольман - Любовь заказывали? (сборник)
Ладно, не последний раз встречаются – Глеб собирался восстановить родительский дом и некоторое время жить здесь, в Синдеевке.
Он подвез даму к свежепокрашенному одноэтажному строению – детдому. Раньше этого здания в деревне не было. Теперь – появилось. Не самое шикарное – в Синдеевке построились несколько екатеринбургских богачей, – но вполне достойное.
На скамеечке у мощных, из доски-сороковки, ворот сидела пожилая женщина, видимо, няня. И стояли двое детей, скорее даже подростков.
Увидев выходящую из машины Майю, подростки – девица и парень – неуклюже бросились к ней, издавая радостные звуки. Их руки и ноги двигались нескоординированно, отчего дети напоминали двух крупных медвежат. Раскрытые рты были радостно растянуты, но слова образовывались медленно, с трудом. И еще более сложно связывались во фразы.
Глеб теперь рассмотрел их глаза.
Его передернуло от неожиданности.
Можно как угодно нарядить дауна. Можно увешать его золотом и усадить в лимузин. Можно – одеть в смокинг и бабочку. Все равно глаза – выдадут.
Только улыбки на их лицах были настоящие, без дефектов.
Троица обнялась и несколько секунд стояла неподвижно.
А Глеба вдруг снова проняло: столько счастья на лицах он давненько уже не видывал.
Его самого уж точно вот так никто не встретит. Даже самый последний даун…
12
Не прошло и месяца, как Федя и Марина – так звали подростков – столь же радостно встречали и Глеба. Они вообще были очень дружелюбны, эти ребята, которых мать-природа безо всякой их просьбы «наградила» лишней, сорок седьмой, хромосомой.
Поначалу Железнов их побаивался. Не в том смысле, что ожидал от ребят опасностей. А так, как малые дети из российской глубинки пугаются, впервые увидев, как теперь принято говорить, афроамериканца.
Дауны – названные в честь английского доктора, полтора столетия назад описавшего это заболевание, – резко отличаются от нормальных детей. Плоское лицо, узкие, скошенные вниз глаза. Искривленные мизинцы. Куча болезней внутренних органов.
И конечно, умственная отсталость. Степень – разная, в зависимости от хитрых сочетаний хромосомного дефекта. Глеб из быстрого, на ходу, рассказа Майи мало что понял про «трисомию» и «мозаичность», но именно от этого «трисомийная» Марина имела беспощадную запись «олигофрен в степени идиотии», а «мозаичный» Федя – пугающий приговор «имбецил».
Впрочем, Майя рассказала, что подобные приговоры, особенно вынесенные в условиях российских больниц, частенько удается пересмотреть в сторону смягчения. Так, Маринка, «осужденная» на чисто растительную жизнь, имела не такой уж малый словарный запас, а ее улыбка сильно скрашивала страшное, неживое выражение лица с неестественным румянцем на щеках. Федя же умел читать и писать, причем делал это достаточно бегло. Конечно, он не все понимал в прочитанном. Но разве много людей разберутся в диссертации Эйнштейна, написанной почти сто лет назад? И что, сильно мы от этого переживаем?
Подобные мысли появились у Глеба не сразу. Поначалу он был настроен иначе. Затеи Майи, променявшей столичный уют на общество детей-изгоев, казались ему, может, и благородными, но очень уж… вычурными, что ли… Неестественными.
Все равно эти дети не вернутся в общество. Так стоит ли на них гробить жизнь?
Он даже как-то неосторожно позволил себе озвучить свою позицию. И чуть было не стал для Майи врагом.
Опять не так. Врагом он, конечно, не стал, потому что сложно себе представить, чтобы Майя кого-то ненавидела. Обидчиков своих детей она просто не замечала. Именно как на пустое место смотрела эта юная, но сильная женщина на людей, не считавших людьми ее воспитанников. Она как будто отвечала им тем же.
Причем – невзирая на ранг. Один из высоких екатеринбургских чиновников, построившихся в Синдеевке, как-то посетовал ей на неприятное соседство. И потребовал ограничить «уродов» их внутренним двором. Ему не хотелось, чтобы его собственные дети видели эти «унылые лица».
В ответ услышал много интересного. Причем с такой презрительной интонацией, с какой вряд ли вообще с ним когда-либо говорили.
Разъяренный начальник обещал стереть с лица земли «синдеевский дурдом». И даже предпринял к этому определенные шаги. Вполне бы, кстати, мог преуспеть: подготовили, проголосовали – и порядок. Подумаешь, два дурдома слили в один! Так даже лучше: и управлять проще, и экономичнее.
Однако неожиданно машина застопорилась, и не где-нибудь, а в Москве, на самом верху. Прыткому же чиновнику в кабинете его начальника недвусмысленно объяснили, что проще ему самому покинуть Синдеевку, слившись с кем-нибудь таким же умным, чем еще раз задеть местных имбецилов.
Глеб бывал в детдоме довольно часто, сначала – по поручению Еремеичева, постоянно присылавшего бедолагам какие-то лесные вкусности, а потом и по собственной инициативе. Не сразу признался себе, что ему нравится, когда его хоть кто-то радостно встречает. Хоть идиоты ему улыбаются.
А еще позже мысль об идиотах сама по себе отошла на задний план, потому что нормальному человеку и собаку приятно приласкать. А здесь были не собаки. Здесь были, безусловно, люди.
Не сразу, но Железнов это понял. Сначала нутром, потом – мозгами.
Эти дети на нормального мужика воздействовали неотразимо. Потому что базовый инстинкт нормального мужика – вовсе не трахнуть красивую тетку, хотя и это не возбраняется. Базовый инстинкт нормального мужика – защитить и сохранить слабого. А эти ребята были максимально слабы и беззащитны. Соответственно максимально тревожили базовый инстинкт Глеба.
Кстати, в «дурдоме» был и вовсе здоровый народец. Так, по зеленому двору, оглашая его звонкими воплями, постоянно носились три «близнеца»: Славка, Колька и Ленка. Лет им было от девяти до одиннадцати, вечно чумазые, несмотря на все усилия довольно многочисленного персонала и лично Майи.
Железнов долго собирался спросить, как эта троица получила свои диагнозы. Но все случай не представлялся.
Представился же он с неделю назад, когда в детдом приехала очередная комиссия. Банду было не узнать: скорбно-депрессивные личики, тупая печаль на челе, ответы невпопад и, безусловно, дебильный смех не по делу.
«Вот же паразиты», – шепотом откомментировала вовсе не расстроенная Майя. Потом, когда гости уехали, объяснила. Конечно, дети нормальные. Конечно, умные. Но – прошедшие все этапы сиротского пути, начиная с Дома малютки. Тут кто угодно имбецилом станет. Ведь человек не машина. Чтобы задействовать данные Богом десять в четырнадцатой (!) степени нейронов, маленьким человечком нужно постоянно заниматься. Не задействуешь – вместо головы будет просто кусок органической массы.
Этой троицей, хоть и с опозданием, все-таки занялись. И безграничные резервы мозга помогли им догнать здоровых сверстников. Попади они в другой «дурдом» – так бы и остались дебилами и имбецилами.
– И что теперь с ними будет? – поинтересовался Глеб. Они сидели на большом, нагретом солнышком камне – ледник много таких протащил по Уральским горам.
– Не знаю, – вздохнула Майя. – Поставь им сейчас реабилитирующий диагноз, они уедут в обычный детдом. А они знают, что это такое. Вот и придуриваются.
– Но делать-то что-то надо?
– Родителей им новых искать. Усыновителей. Да только с нашими диагнозами на них заявок нет. Это ж не Европа!
– А может, действительно в Европу? – задумался Железнов, и к патриотизму подходивший крайне прагматично.
– Может быть, – согласилась директорша. – Только вполне посадить могут, за торговлю детьми.
– Да уж, – согласился Глеб. – Лучше пусть на родине – имбецилами.
– И обидно опять же, – продолжила Майя. – Неужели мы сами своих детей вырастить не сможем?
– Ты – сможешь, – улыбнулся Железнов. – Кстати, как тебе все это удается? – показал он рукой на новый свежепокрашенный корпус. – Может, ты мафия московская?
– Ага, – сразу согласилась Майя, теряя интерес к разговору. – Ну, я пошла. Дел по горло.
И пошла. Обычной своей деловой походкой. По зеленой молодой травке, в синих джинсах в обтяжку и желтой курточке.
Но почему-то теперь Железнов долго смотрел ей вслед. А мысли были какие-то не деловые. Во всяком случае, уж точно не про заказ тарно-упаковочного оборудования для будущего синдеевского колбасного цеха.
Весна, что ли, действует?
13
Дел было по горло и у Глеба.
Во-первых, он выполнял текущую работу по еремеичевским делам – теперь они стали и его делами. Ягодный сезон уже начался, за всем нужен был глаз да глаз.
Во-вторых, он готовился уже осенью открыть колбасное мини-производство. Еремеичев от своих слов не отказался, Железнов получал в этом предприятии долю. Часть ее оплатил деньгами, вырученными за «Спортейдж», часть договорились компенсировать работой.
