Чинуа Ачебе - Стрела бога
Кампания мистера Гудкантри против священного питона дала Мозесу первую благоприятную возможность открыто поставить под сомнение эрудицию наставника. При этом он опирался не только на Библию, но и — что было довольно странно в устах новообращенного — на мифы Умуаро. Слова его обладали большой убедительностью, потому что, будучи родом из деревни жреца Идемили, он, как видно, лучше других знал, что такое питон. С другой стороны, его обширные познания в Библии и пребывание в Ониче, откуда распространилась новая религия, придавали ему большую уверенность в себе. Он прямо заявил новому учителю, что ни Библия, ни катехизис не призывают новообращенных убивать питона — существо, исполненное дурных предзнаменований.
— Разве зря обрушил Господь на его голову проклятие? — вопросил он и затем без какого-либо перехода углубился в предания Умуаро. — Сегодня в Умуаро шесть деревень, но так было не всегда. Наши отцы рассказывают нам, что раньше их было семь и седьмая носила название Умуама. — Некоторые из прихожан согласно закивали головами. Мистер Гудкантри слушал с терпеливым и презрительным выражением на лице. — И вот однажды шестеро братьев из Умуамы убили питона и попросили одного из них, Ивеку, сварить им ямсовую похлебку с мясом питона. Каждый принес Ивеке по клубню ямса и по миске воды. Когда он приготовил ямсовую похлебку один за другим стали приходить его братья. Каждый брал по клубню ямса. Затем они принялись наполнять до краев свои миски похлебкой. Но тут-то и вышла осечка: похлебки хватило только на четверых.
Слушатели Мозеса Уначуквы улыбались, один только мистер Гудкантри словно окаменел. Одаче знал эту историю в детстве, но совсем забыл ее и теперь слушал, с улыбкой вспоминая забытое.
— Братья заспорили и передрались. Вскоре в драку ввязались все жители Умуамы. Дрались они не на живот, а на смерть и почти полностью перебили друг друга. Немногие уцелевшие бежали из своей деревни, переправились через большую реку в страну Олу и рассеялись по ней. Жители остальных шести деревень, видя, что произошло в Умуаме, пошли к прорицателю узнать причину этого бедствия, и тот сказал им, что бог Идемили велит, чтобы королевский питон был животным неприкосновенным, вот это божество и покарало Умуаму. С того самого дня шесть деревень постановили, что отныне убивать питонов в Умуаро запрещено и что убийство питона будет приравниваться к убийству родича.
В заключение Мозес по пальцам пересчитал деревни и племена, где тоже наложен запрет на убийство питона. Затем заговорил мистер Гудкантри.
— Истории, подобные той, что ты рассказал, неприлично слышать в храме Божием. Но я позволил тебе продолжать, чтобы все могли убедиться в ее глупости. — По церкви прокатился приглушенный ропот, который мог означать как одобрение, так и несогласие. — Ответить тебе я предоставлю твоим же соплеменникам. — Мистер Гудкантри обвел глазами немногочисленную группу прихожан, но никто не спешил брать слово. — Неужели ни один из вас не может высказаться во славу Божию?
Одаче, который до сих пор был, скорее, на стороне Уначукву, ощутил внезапное озарение. Он поднял руку и тут же захотел снова опустить ее. Но мистер Гудкантри уже заметил его жест.
— Да?
— Неверно, что Библия не призывает нас убивать змею. Разве не велел Бог Адаму растоптать того змея, который ввел в грех его жену? — Многие прихожане похлопали ему.
— Ты слышал, Мозес?
Мозес встал, чтобы ответить, но мистер Гудкантри не собирался предоставлять ему другую такую возможность.
— Ты называешь себя первым христианином в Умуаро, ты причащаешься Святых Даров, и все же всякий раз, когда ты раскрываешь рот, с языка у тебя сходят одни только языческие мерзости. Сегодня ребенок, у которого материнское молоко на губах не обсохло, учил тебя понимать Священное Писание. Не свершилось ли здесь по слову Господа нашего, сказавшего, что первые станут последними, а последние первыми? Ни единое слово Христово не отменится до скончания мира! — Он повернулся к Одаче. — Когда придет время крестить тебя, ты будешь наречен Петром: «…на сем камне Я создам Церковь Мою».
Часть присутствующих снова захлопала. Мозес тотчас же вскочил на ноги.
— Неужто ты принимаешь меня за человека, которого можно засунуть к себе в мешок и унести с собой? — вопросил он. — Я был у самых истоков этой новой религии и своими собственными глазами видел тех белых людей, которые принесли ее сюда. Вот почему я без обиняков скажу тебе сейчас: меня не собьет с пути истины тот посторонний, который вздумает причитать на похоронах громче родни покойного. Ты не первый учитель, которого я вижу в своей жизни, и не второй, и не третий. Если ты умен, то займешься тем делом, ради которого тебя послали сюда, и оставишь в покое питона. Можешь говорить, что это я тебе посоветовал. Ведь никто из нас не жаловался тебе на то, что питон преградил ему путь, когда он шел в церковь. Если ты хочешь делать здесь свое дело, ты прислушаешься к моим словам, если же ты желаешь уподобиться ящерице, расстроившей похороны собственной матери, то можешь и впредь вести себя так, как сейчас. — Обернувшись к Одаче, он продолжал: — Пускай тебя нарекут Петром, или Павлом, или Варнавой — меня это мало заботит. И мне не о чем говорить с мальчишкой, которому впору собирать для матери кокосовые орехи. Но раз уж и ты тоже стал нашим учителем, я буду ждать того дня, когда ты наберешься храбрости убить у нас в Умуаро питона. На словах трус куда как смел, а когда доходит дело до драки, он пускается наутек.
В этот-то момент и принял Одаче свое решение. В хижине его матери, на верхней части стены, под крышей, почти постоянно жили два питона, большой и маленький. Они не причиняли никакого вреда и вылавливали крыс; один только раз их заподозрили в том, что они спугнули наседку с яиц и поглотали яйца. Одаче решил размозжить одному из них голову ударом палки. Он сделает это тайком и так осторожно, что, когда питон наконец издохнет, люди подумают, будто он издох сам по себе.
Прошло шесть дней, прежде чем Одаче улучил удобный момент, и за это время пыл отваги в его сердце несколько поостыл. Он остановил свой выбор на питоне поменьше. При помощи палки он столкнул его со стены, но не мог заставить себя размозжить ему голову. Вдруг ему послышалось, что кто-то идет, и он заторопился. С быстротой молнии подхватил он питона, как это не раз делал у него на глазах их сосед Аноси, и отнес его к себе в спальню. Тут Одаче осенила новая поразительная идея. Он открыл сундучок, который смастерил для него Мозес, вынул из него рубашку и полотенце и посадил туда питона. У него словно камень с души свалился. Питон задохнется, а он, погубив животное, не будет виновен в его убийстве. В раздвоенности своей теперешней жизни он счел этот поступок весьма удачным компромиссом.
Эдого, старший сын Эзеулу, в тот день рано ушел из дому: он должен был закончить вырезывание маски для нового духа предков. Всего пять дней оставалось до праздника Тыквенных листьев, когда этот дух должен был, как ожидалось, вернуться из глубин земли и появиться перед людьми в виде маски. Te, кто станет сопровождать духа, строили большие планы в связи с его приходом; они выучили свой танец и теперь беспокоились насчет маски, которую вырезывал для них Эдого. В Умуаро имелись и другие резчики, помимо Эдого, причем среди них были мастера и получше его. Но за ним закрепилась репутация человека, который делает работу в срок, в отличие, скажем, от Обиако, искусного резчика, который брался за инструмент только при виде приближающихся заказчиков. Будь это любой другой вид резьбы, Эдого уже давно бы закончил работу, так как занимался бы ею каждую свободную минуту. Но вырезывание маски — дело особое; он не мог трудиться над маской дома, на глазах у непосвященных — женщин и детей; для такой работы необходимо уединиться в доме духов, построенном специально для этого в дальнем углу базарной площади Нкво. Никто из тех, кто не был посвящен в тайну масок, не осмеливался приближаться к этой хижине, обращенной входом к лесу, в противоположную от базара сторону. Когда по определенным дням к хижине звали женщин, чтобы они отскребли ее внешние стены из красной глины и заново раскрасили их белыми, зелеными, желтыми и черными узорами, рядом всегда были мужчины, охранявшие вход.
Внутри хижины было темно, но через короткое время глаза привыкли к полумраку. Эдого положил на пол заготовку для работы — кусок белого дерева окве — и снял с плеча свой мешок из козьей шкуры, в котором лежали инструменты. Помимо того, что хижина духов была нужна для соблюдения тайны, сама ее атмосфера, как это всегда ощущал Эдого, помогала вырезыванию масок. Со всех сторон его окружали тут старые маски и прочие принадлежности духов предков; некоторые из них были вырезаны, когда еще не было на свете его отца. Они-то и вызывали в душе особый настрой, придававший силу и ловкость его пальцам. Большинство масок принадлежало свирепым, воинственным духам с рогами и большими, как пальцы, зубами. Всего лишь четыре маски принадлежали духам-девам — они отличались изящной красотой. Эдого с улыбкой вспомнил, что сказала ему Нваньинма после того, как он женился. Это была вдова, с которой он водил дружбу в свои холостяцкие дни. Ревнуя к более молодой сопернице, Нваньинма сказала ему, что только у одной женщины с годами не обвисают груди — у духа-девы.
