Чинуа Ачебе - Стрела бога
— Доброе там колдовство или злое, я все равно загляну сейчас внутрь, — проговорил он, неся сундучок перед собою на вытянутых руках, словно некое щедрое жертвоприношение. Со двора он вышел не через свое оби, а через дверь в окружающей усадьбу стене из красной глины. За ним шел его второй сын, Обика, который только что явился. По пятам за Обикой шел Нвафо, а женщины и малыши опасливо следовали за ними на почтительном расстоянии. Эзеулу оглянулся и попросил Обику принести ему мачете. Он вынес сундучок за пределы своей усадьбы и поставил его у обочины дорожки. Оглянувшись назад, он увидел Нвафо, женщин и ребятню.
— А ну-ка, все обратно домой! Любопытной мартышке достается пуля в лоб.
Они попятились, но не вернулись во двор, а столпились у входа в оби. Обика передал мачете отцу; тот немного подумал, — отложил мачете и послал Обику за копьем, которым пользуются при уборке ямса. Сундучок по-прежнему содрогался от яростных толчков изнутри. На какой-то короткий миг Эзеулу поколебался: не будет ли самым разумным оставить сундучок здесь до прихода его хозяина? Но что бы это означало? Что он, Эзеулу, боится той неведомой силы, которую его сын запер в сундучке. Такое о жреце Улу рассказывать никогда не должны.
Он взял у Обики копье и просунул острие в щель под крышкой. Обика уговаривал его оставить копье, но отец и слышать об этом не хотел.
— Отойди-ка в сторону, — сказал он. — Видишь, как бесится? Может, ты думаешь, что там дерутся два петуха?
Он стиснул зубы и налег на копье, стараясь отодрать крышку от сундучка. Крышка не поддавалась, и старый жрец весь облился потом, прежде чем ему удалось сломать запор. То, что они увидели, способно было ошеломить всякого человека. Эзеулу остолбенел. Женщины и дети, наблюдавшие издалека, подбежали ближе. Шедший мимо сосед Эзеулу Аноси зашел посмотреть, что происходит, и скоро вокруг собралась большая толпа. В сундучке с отломанной крышкой лежал в изнеможении королевский питон.
— Сохрани нас великий бог, — проговорил Аноси.
— Какое ужасное святотатство! — воскликнула Акуэке.
— Если это колдовство, пусть оно потеряет свою силу, — вымолвила Матефи.
Эзеулу выпустил из рук копье.
— Где Одаче? — спросил он. Никто не отвечал. — Я спрашиваю, где Одаче? — Голос его был страшен.
Нвафо сказал, что Одаче ушел в церковь. Священный питон теперь поднял голову над краем сундучка и начал выползать, величественно и неторопливо.
— Сегодня я убью этого щенка своими собственными руками, — сказал Эзеулу, поднимая мачете, которое сперва принес Обика.
— Не дай великий бог свершиться такому, — пробормотал Аноси.
— Я сказал свое слово.
Зарыдала мать Одаче, вслед за ней заголосили и другие женщины. Эзеулу медленно пошел с мачете в руке к себе в оби. Королевский питон уполз в кустарник.
— Что толку плакать? — обратился Аноси к Угойе. — Лучше пошла бы поискала сына да предупредила его, чтобы не возвращался сегодня домой!
— Верно, Угойе, — подхватила Матефи. — Отошли его к своим родичам. Еще повезло, что питон не издох.
— Вам и вправду повезло, — пробормотал под нос Аноси, продолжая свой путь в Умуннеору, куда он направлялся купить у приятеля семенного ямса. — Я всегда говорил, что эта новая религия до добра не доведет.
По дороге он останавливал каждого встречного и рассказывал, что натворил сын Эзеулу. Еще до полудня эта история достигла ушей Эзидемили, бог которого, Идемили, был покровителем королевского питона.
Пять лет прошло с тех пор, как Эзеулу обещал белому человеку послать в церковь одного из своих сыновей. Но выполнил он свое обещание лишь два года назад. Ему хотелось удостовериться в том, что белый человек пришел не на короткий срок, погостить, а для того, чтобы выстроить себе дом и жить в нем.
Поначалу Одаче не хотел идти в церковь. Но Эзеулу позвал его к себе в оби и поговорил с ним, как мужчина со своим лучшим другом, и мальчик вышел от него с гордостью в сердце. Никогда раньше он не слышал, чтобы его отец разговаривал с кем-нибудь так доверительно, на равных.
— Мир меняется, — сказал ему отец. — Мне это не по душе. Но я уподобляюсь птице энеке-нти-оба. Когда друзья спрашивали ее, почему она все время в воздухе, она отвечала: «Люди сегодня научились стрелять без промаха, а я научилась летать без отдыха». Я хочу, чтобы один из моих сыновей присоединился к христианам и стал бы у них моими глазами. Если все это — пустое, ты вернешься. Но если в их вере что-то есть, ты принесешь домой мою долю. Жизнь подобна пляшущей маске: если хочешь разглядеть ее как следует, не стой на одном месте. Мой дух говорит мне, что те, кто не подружится с белым человеком сегодня, завтра станут твердить: «Если бы мы только знали!»
Угойе, мать Одаче, была недовольна тем, что ее сына собираются принести в жертву белому человеку. Она пыталась отговорить мужа, но тот только сердился на нее:
— Какое тебе дело до того, как я поступаю со своими сыновьями? Вот ты говоришь, что не хочешь, чтобы Одаче следовал диковинным обычаям. Но разве ты не знаешь, что в доме великого человека должны быть люди, придерживающиеся всевозможных диковинных обычаев? Там должны быть хорошие люди и дурные; честные работники и воры; примирители и разорители. Это и отличает оби великого человека. В подобном доме, какую музыку ни выбивай на барабане, всегда найдется танцор, который сумеет сплясать под нее.
Если после разговора с отцом Одаче и не до конца поборол в себе нежелание обучаться новой религии, оно полностью прошло, как только он начал ходить в церковь. Он обнаружил, что схватывает всё на лету, и уже мечтал научиться говорить на языке белого человека так же свободно, как говорил их учитель, мистер Молокву, с мистером Холтом, когда тот посетил их церковь. Но еще более сильное впечатление произвел на Одаче другой человек — миссионер из Вест-Индии по имени Блэкетт. Говорили, что знаний у этого черного еще больше, чем у белого человека. Одаче считал: если ему удастся узнать одну десятую часть того, что знал Блэкетт, он станет в Умуаро большим человеком.
Пятнадцатилетний Одаче делал успехи в учебе и пользовался любовью учителя и прихожан. Он был моложе большинства других новообращенных. Учитель, мистер Молокву, возлагал на него большие надежды и собирался уже крестить его, когда вдруг был переведен в Окпери. Новый учитель был родом из дельты Нигера. Языком белого человека он владел как своим собственным. Звали его Джон Гудкантри.
Мистер Гудкантри рассказывал новообращенным умуарцам о первых христианах дельты Нигера, которые боролись с дурными обычаями своих соплеменников, разрушали святилища и убивали священных игуан. Он поведал им о своем сородиче Джошуа Харте, принявшем мученический конец в Бонни.
— Раз мы христиане, мы должны быть готовы умереть за веру — говорил он. — Вы должны быть готовы к тому чтобы убить питона, подобно тому как речные жители убивали игуану. Вы же называете его отцом родным. Ведь питон не что иное, как змея; он и есть тот змей, который ввел в грех нашу прародительницу Еву. Тот, кто боится убить питона, пусть не считает себя христианином.
Первым среди умуарцев убил и съел питона Джосайя Маду из Умуату. Однако история эта не получила огласки за пределами узкого кружка христиан, большинство из которых, впрочем, отказалось последовать его примеру. Оппозицию возглавил Мозес Уначукву, первый и самый знаменитый новообращенный в Умуаро.
Уначукву был плотником, единственным в этих краях. Он обучился плотничеству у белых миссионеров, создавших при миссии в Ониче школу по обучению ремеслам. В молодости его мобилизовали и заставили носить поклажу для солдат, которых послали уничтожить Абаме в отместку за убийство белого человека. То, что Уначукву увидел во время этой карательной экспедиции, убедило его в могуществе белого человека. Вот почему, когда его отпустили домой, он отправился не обратно в Умуаро, а в Оничу, где поступил в услужение к плотнику-миссионеру Дж. П. Харгривсу. После более чем десятилетнего пребывания в чужих краях Уначукву вернулся в Умуаро вместе с группой миссионеров, которые добились успеха — после двух неудачных попыток, предпринятых в прошлом, — в насаждении новой веры среди его соплеменников. Уначукву полагал, что своим успехом эта третья миссионерская кампания обязана прежде всего ему. В своем пребывании в Ониче Мозес усматривал параллель пребыванию ветхозаветного Моисея в Египте.
Будучи единственным плотником на всю округу, Мозес Уначукву один, почти без посторонней помощи, построил в Умуаро новую церковь. Ныне он являлся не только чтецом из мирян, но и церковным старостой при пасторе. А поскольку в Умуаро пастора еще не было — его заменял наставник по катехизису, — титул этот имел лишь почетный характер. Но все же титул показывал, каким уважением пользуется Мозес Уначукву среди прихожан новой церкви. Прежний наставник по катехизису, мистер Молокву, во всем советовался с ним. Мистер Гудкантри, напротив, с самого начала пытался игнорировать его. Но Мозес был не из тех, кто легко позволит себя игнорировать.
