Роберт Уоррен - Приди в зеленый дол
Теперь он мог топтать эту землю, плевать на неё — ничто его здесь не интересовало. Он поселился в лачуге, где прежде жил старик Бадж. И однажды утром, вскоре после возвращения, сидя орлом над дырой того самого нужника, в который когда-то побросал свои учебные пособия, Сай, безудержно расхохотавшись, вдруг понял: чтобы исполнить последнее предначертание судьбы, которой он следовал с таким упорством, ему осталось только жениться на Глэдис Пигрум.
Возвращение Сая Грайндера не вызвало никаких перемен в жизни Кэсси. Просто настала очередная фаза долгого процесса, текущего незримо, тайно, словно подземный поток, процесса, который в один прекрасный день привёл к тому, что она приняла наконец и казавшееся ей невероятным бегство Сая Грайндера, и вообще жизнь. Даже его женитьба на Глэдис Пигрум не потревожила её. Все шло своим чередом. Сай Грайндер был создан природой в точном соответствии с потребностями Глэдис Пигрум. В великой головоломке мира все стало на свои места.
Ко времени возвращения Сая Грайндера сама Кэсси была уже почти восемь лет замужем.
В тот год, после бегства Сая Грайндера на запад, Кэсси жила под неусыпным материнским оком, чувствуя, что своей личности, своего места в мире у неё нет. Её понимание мира и самой себя шло только через познание Сая Грайндера; с его исчезновением исчезла и Кэсси Килигру. Иной раз ей казалось, что даже кожа её помертвела, как помертвела душа, потому что, прикасаясь к вещам, она будто не ощущала их. Потом её послали присматривать за тётушкой, сестрой отца, бывшей замужем за Сандерлендом Спотвудом: тётушка заболела чахоткой.
В глазах миссис Килигру союз фамилии Килигру с фамилией Спотвуд был единственным достоинством её мужа, неудачника и недотёпы; чтобы скрепить этот союз, она предложила послать Кэсси в дом Спотвуда и, без труда преодолев сопротивление Густава Адольфа, провела свою идею в жизнь.
Последствия этого события оправдали и даже превзошли ожидания миссис Килигру: и трех месяцев не прошло с того дня, как Джозефина Килигру-Спотвуд легла в схваченную январским морозом могилу на фамильном кладбище Спотвудов, а Кэсси уже заняла место покойной в постели Сандера. Местные сплетники засвидетельствовали этот брак задолго до его освящения. Всякому в долине было известно, что Сандерленд Спотвуд не тот человек, чтобы позволить приличиям или законам стать на его пути.
Главными чертами Сандерленда считались прямота, грубость, бессмысленная удаль и скотство, и поступки его в общем подтверждали такую репутацию. Впрочем, других качеств в долине Спотвудов от него и не требовалось. Но ни один сплетник даже не подозревал, с какой хитростью Сандер способен преследовать свою цель, если этого требуют обстоятельства. В первые две недели бледная, робкая девочка, присланная ухаживать за тётей, двигалась по дому неслышно, как тень; встречая в коридоре мистера Спотвуда, она прижималась к стене, а за ужином не поднимала глаз. Он был с ней вежлив, но держался на расстоянии; он словно не выходил из горестного оцепенения и только изредка, будто очнувшись, спрашивал Кэсси: «Ну как она?» Или: "Ей не хуже?
Так прошли первые две недели; затем он стал предпринимать жалкие попытки развлечь девушку — он мол, понимает, что молодая девушка не может жить среди вечного горя. Иной раз пускался рассказывать какую-нибудь историю или невинный анекдот, причём его забота о Кэсси казалась тем более трогательной, что порой, будто впадая вдруг в угрюмое забытьё, он не мог вспомнить, о чём рассказывал, и секундой позже, встрепенувшись, с виноватой улыбкой пытался загладить свой промах. Он начал называть её «дорогая Кэсси» и «моя милая Кэсси» и уже останавливал на ней взгляд своих больших синих глаз, всегда влажных, точно полных слез.
Однажды вечером, в начале декабря, в тот день, когда доктор Такер сказал, что ждать осталось недолго, Сандер попросил её посидеть с ним после ужина в «кабинете». И прежде чем она успела ответить, у него как бы вырвалось: «Я понимаю, что вам не хочется сидеть со стариком, но я просто не в силах оставаться один!» А потом, сидя у камина, он вдруг разрыдался, в отчаянии раскачиваясь на стуле. Она глядела на него широко раскрытыми чёрными глазами, и вдруг он соскользнул со стула и стал на колени, словно собирался молиться. Но он не молился. Точно огромный краб, нет, точно раненый медведь, он подполз к её креслу. Когда он поднял к ней своё искажённое горем лицо, она снова подумала, что он будет молиться. Но вместо этого он уткнулся лицом в её платье.
Она чувствовала, как слезы капают ей на юбку. Чувствовала, как он сотрясается в почти беззвучных рыданиях. Огромные плечи вздрагивали. Разобраться в своих ощущениях ей было не под силу, но страдания этого могучего человека разрывали ей сердце. Сама не сознавая что делает, она положила руку на его густые русые кудри. В ту же секунду, словно она замкнула электрическую цепь, он обхватил её за ноги и издал громкий горестный стон, потом вдруг вскочил на ноги, крича: «Нет! Не прикасайся ко мне!» тем хриплым, сдавленным голосом, который потом, много лет спустя, она вспоминала, слыша его прерывистый хрип.
Она откинулась на спинку кресла, а Сандер, шатаясь, вышел из комнаты. Потом она закрыла глаза, и ей все чудилось дыхание Сая Грайндера, и у неё кружилась голова.
Когда среди ночи Сандерленд Спотвуд пришёл к ней в постель, она почти не сопротивлялась. Это было как сон — сон, виденный ею давным-давно.
Свадьбу сыграли в конце апреля, в 1933 году, в гостиной особняка Килигру; кроме близких были приглашены только священник методистской церкви и Маррей Гилфорт — шафером; весь вечер он поглядывал на не поднимавшую глаз невесту, пытаясь догадаться, как развивались события с тех пор, как, приехав в день похорон, он отворил дверь и её бледное лицо выплыло к нему из полумрака прихожей и он вдруг с пронзительной жалостью увидел в этом лице судьбу девушки и свою судьбу. Слушая бормотание священника и глядя на неё, он догадывался, что и ей тоже дано предчувствовать свою судьбу. Но он ошибался: в день свадьбы Кэсси ещё не знала, что её ожидает. Однако уже к июню у неё уже не осталось на этот счёт никаких иллюзий. Летними вечерами Сандер сидел на веранде со стаканом разбавленного виски, неподвижно уставясь куда-то под деревья, где в раскалённой темноте мелькали светляки. Он открывал рот только для того, чтобы велеть ей принести графин свежей воды. А под конец грузно поднимался со стула и говорил: «Пошли».
Но в иные вечера он и этого не говорил; просто вставал и брёл в тёмный дом. Тогда она часами сидела в темноте одна, глядя на светляков. Где-то далеко в устье по-летнему притихшего ручья кряхтели и хлюпали лягушки.
7 декабря 1941 года в два часа дня Кэсси с мужем сидели за воскресным обедом. День был не по сезону тёплый, огня не разводили: в камине дымилась лишь горстка углей. Массивные челюсти Сандера методично жевали мясо с картошкой. На губах у него блестели капли соуса. Его голубые глаза навыкате бессмысленно глядели в пространство: он был всецело поглощён процессом еды. По случаю воскресенья он крепко выпил перед обедом. Радио, включённое на полную громкость, передавало народные мелодии из Нэшвилла. Внезапно музыка прекратилась.
Потом раздался голос: «Как только что заявил президент Рузвельт, самолёты японских военно-воздушных сил совершили нападение на Пирл-Харбор, Гавайские острова. Нападение было…»
Челюсти прекратили своё устрашающее движение, глаза засверкали. Потом челюсти снова сжались, всего раз; кадык подтянулся, помогая глотке пропустить недожеванную массу. Опрокинув стул, Сандер вскочил из-за стола.
— Смерть негодяям! — завопил он. — Бей жёлтую сволочь!
Взор его пылал. Слушая радио, он взад и вперёд ходил по комнате. Вдруг он остановился и, пригнувшись, сверкая выпученными глазами, обнажив крупные зубы в кровожадной усмешке, начал медленно поводить из стороны в сторону дулом воображаемого пулемёта, приговаривая сквозь сжатые зубы: «Та-та-та-та-та».
Потом, неожиданно, прямо в неё: «Та-та-та-та-та».
Выпрямился и, не отрывая от неё глаз, провозгласил:
— Мне ещё нет сорока, и я силён как бык.
Она, не отвечая, равнодушно смотрела на него.
— Что ты на меня уставилась? — сказал он. — Ты отлично знаешь, что я силён как бык. Говори!
— Да, — сказала она.
— Молчишь, — говорил он, распаляясь, — молчишь, лишь бы поиздеваться надо мной. Прекрасно знаешь, что я силён как бык, и нарочно молчишь, чтобы поиздеваться. Говори! — приказал он. — Полностью говори, черт бы тебя побрал!
— Ты силён как бык, — равнодушно повторила она.
— Отлично сказано! — взревел он. — Уж ты-то испытала мою силу! Пойду давить жёлтую сволочь! В лепёшку! К чертям эту вонючую ферму, к чертям этот поганый дом, к дьяволу…
Он обвёл комнату взглядом горящих, вылезающих из орбит глаз, взглядом, который, казалось, косил все вокруг. Потом снова вытаращился на неё, как будто собирался что-то сказать, но ничего не сказал, налил себе полстакана чистого виски и со стаканом в руке вышел.
