Ада Самарка - Дьявольский рай. Почти невинна
На обратном пути нам посигналил красный «фольксваген» (а у меня уже отваливались руки, заплетались ноги и во рту пересохло). Высунувшись из открытого окна, Цехоцкий, опираясь на руль сказал, чтоб забрасывали свои сумки в багажник и садились.
На пляже играли в мячик. Все книжки про Лолит и нимфеток считают своим долгом описать игру в мячик. – Видики смотрит… а еще там такие фильмы классные есть.
Танька стала так, чтобы я отражалась в темно-зеленых очках не только у папаши, но и у загорающего неподалеку Альхена. Играть предложила она, именно после того, как с фосфоресцирующими отпечатками на своей нимфетской коже прибежала ко мне из объятий Дьявола. Бросает мячик самыми безжалостными приемами – так, что я нахожусь в состоянии постоянного прыжка. Я очень старалась потянуть носочек и прогнуться в спинке. А проклятый кусок резины все норовил улететь за поле игры, куда-то в сторону тентов, и я, вертя задом, деловито ползала между лежаками, пока мячик все катился прочь от меня и замирал, заставляя и меня замирать в полуметре от неподвижной ноги Альхена, который, глядя будто бы куда-то вдаль, ни разу даже не наклонился, чтобы поднять его и коснуться лбом моей торчащей рыжей челки. С радостным воплем я хватала беглеца и неслась обратно, с приливом ярости бросаясь в игру.
Мы начинали считать очки. Тогда больше внимания волей-неволей перепадало синему предмету, который раньше был чем-то второстепенным во время обмена горячими взглядами сквозь четыре солнцезащитных стекла.
И когда я, наконец, не поймав разгоряченный мячик, нагнав его и швырнув, позволила себе из положения «упор сидя» глянуть в волшебное подтентовье, то…
Это было, как бы вам объяснить, похоже на какое-то моментальное замерзание, обморожение: вместо пышного костра там белели снежные горки, вместо кипящей жизни и страсти воцарилась гнетущая темнота и ни одного следа былого взаимопонимания. Когда я посмотрела в ту сторону, то вся магия, все звенящее волшебство, пойми, читатель, все самое прекрасное было разрушено убийственной сценой, развернувшейся перед моими все еще отражающими остатки отжившего пламени глазами.
Аналогов нет. Желтые, кажущиеся ненастоящими длинные волосы, колышущиеся на легком ветру, при особом преломлении рассеченного тентом света переходящие в золотистый солнечный луч. Стройное, гибкое, воздушно-утонченное тело, грациозная поступь, идеальное, нежно загоревшее личико классической славянской красавицы, что-то ироничное в очерке губ, что-то надменное в очерке светлых бровей. И взгляд, как луч Маяка, безучастно, не останавливаясь, пролетел по моей скрюченной фигуре. И Альхен, о, Альхен обнимает ее своей загорелой лапой, уже давным-давно не глядя на ниц лежащую Адору с упавшими на бетон очками. Мяч просвистел в сантиметре от моего уха и приземлился в лужу за моей спиной, обдав грязным теплым душем, и, по всей видимости, покатился в сторону перил, так как Танька завопила, тыча пальцем куда-то за меня. Я поймала мячик около самого края бетонной стены.
– На, Тань, я чего-то не хочу больше играть.
Рассекая искрящуюся волну, я нырнула на самое дно, перебирая пальцами едва различимые без маски камешки, стабилизируя свои разбушевавшиеся чувства. А когда вынырнула, то ничто не отягощало мое сознание, не заставляло думать о его взгляде. Это как не задумываешься, когда ставишь одну ногу впереди другой.
Как лунатик, пошла в беспапашкинские просторы, очутившись на скале над лифтовым козырьком в обществе Таньки. Оказывается, играем в карты.
– Слушай, а это что, Надя приехала?
Танька удивленно посмотрела на меня из-за веера карт.
– Нет. С чего ты взяла?
– А кто тогда вон та блондинка, с твоей мамой сейчас разговаривает?
– А, это Оксана, она приезжала сюда в прошлом августе. Нас тогда уже не было. Оставался только Саша. Я ее совсем не знаю.
– Ясно. – (Но не утешительно).
– А мы этой зимой в Питер ездили.
– Я была там в прошлом июле, – безучастно соврала я.
– У него там такая квартира! Знаешь, сколько ванных?
– Сколько?
– Две! А комнат пять!
– Что, переехал?
– Нет, он уже много лет там живет.
А это еще что? Значит, рассказы про скромный труд тренера кунг-фу и комнату в коммуналке на Лиговке – брехня?
– А где же он работает?
– В офисе. Знаешь, у них там видик стоит и столько мультиков всяких – я почти все пересмотрела. Там есть «Аладдин» и «Русалочка», и «Чип и Дейл».
– Я понимаю, что в офисе. А чем именно он там занимается?
Когда мы в очередной раз прогуливались с папашей по набережной в классическом молчании, мой напряженный взгляд под разными ракурсами сканировал гепардовскую спину – уж больно неуклюже согнувшись, он целовался со своим белокурым солнышком. Она лежала на животе на его красном полотенце и, изогнувшись, тянулась к нему, как прекрасный розовый с белым вьюнок.
В завершение этой главы напишу, что строго повелела себе вести тщательный учет всех своих имрайских похождений, если они, конечно, возникнут (в чем я уже начинала изрядно сомневаться). Во всяком случае, потрепанная, с исписанной обложкой тетрадочка в своем втором из сорока шести дней задиристо сообщает: «Ничего, я вам всем еще покажу!»
Tag Drei (день третий)
Приведу вам одну цитату: «…Маленькой Вирджинии еще не стукнуло четырнадцати, когда ею овладел Эдгар … Провели медовый месяц в Санкт-Петербурге, на западном побережье Флориды». Это такой вот непонятный ответ на мое «гадание по книжке».
С мокрыми волосами и папашей на пирсе, с целым пляжем между нашими воинствующими мыслями я разместилась на оставшихся трех досках верхнего яруса разрушенного волнореза. Надела наушники, под голову положила свернутое валиком полотенце и, вытянувшись, ощутила дивное блаженство. В это нежное утреннее время меня никто не трогал и не сгонял с солнца. Так, наверное, прошел примерно час (если судить по количеству отыгравшей на кассете музыки).
Когда я случайно ногой смахнула вниз свою снятую за ненадобностью панамку и подняла ко лбу козырьком повернутую ладонь, то лицо мое зажглось новой Авророй. Представьте только, как эти нежные оранжево-розовые блики играют на моем веснушчатом лице, высекая теплую нежную улыбку.
Он вынимал из рюкзака свое полотенце и смотрел на меня. Он расстилал его на лежак и смотрел на меня. Он смотрел на меня из-под своей черной майки, какую снимал, оквадратившись мускулами пресса. Он смотрел на меня из-за плеча, когда снимал кроссовки. Он смотрел на меня, выходя из переодевательной кабинки. Он просто смотрел на меня, опираясь о перила в десяти метрах от меня. Купание в этих взглядах напоминало мне барахтанье в теплых прозрачных волнах. Эти взгляды были будто осязаемые.
Ну а потом меня согнали с пирса, сказав, что пора домой, что солнце припекает, что жарко (и что йог сраный своего добавляет – говорилось в немом подтексте).
Я искупалась на дорожку и, обсушивая себя на тех же перилах, обнаружила, что их полку прибыло. Пришло Создание вместе с Верой и Рыжей. Ну, разумеется, «привет-привет», «здрасьте-здрасьте», фальшивенькие личики, кривые ухмылочки. А потом papan что-то передумал идти: солнышко спряталось за упорно не видимое мной облачко, а Альхен бесследно исчез (он сидел прямо подо мной, на другой стороне пирса, скрытый сладким изъяном в радиусе родительского локатора, тем самым для неприятеля совершенно невидимый). Я улыбнулась и сказала, что пойду прыгну с пирса. Спустилась по лесенке, прошла под полосатой тенью нависшего над нами второго яруса, коснулась кончиками пальцев горячей ткани его плавок и через мгновение уже шумно падала в теплую воду, все еще чувствуя под коленом будто случайное скольжение его напряженной руки.
После swim я решила не форсировать события и не вызывать подозрений, поэтому вела себя очень благоразумно: на прогулки не рвалась, валялась на животе, почитывая какую-то книжульку. Но краем глаза все-таки смогла заметить, что при появлении Создания – в халатике и большой соломенной шляпе, мой Гепард не набросился на нее с поцелуями, как было вчера. И она вместе с Верой, как обычно холодной и отрешенной, удалилась из поля нашего зрения куда-то за лодочную станцию.
Мы снова перлись в «Марат», на рынок. И сквозь эту покалывающую жару я решила обернуться. Дьявол сидел на красных перилах, там, где десять минут назад сидела я. Рядом паслось Создание, расцветая в вечной весне его уносящих бесед. Ладно, пусть…
Сначала мы хотели поселить сестренку с семейством в обнадеживающе далекой «Украине». Эта перспектива настолько обрадовала меня, что у нас с папашей даже воцарилось некоторое прохладное перемирие. И мы были в относительно хороших отношениях до тех пор, пока он не вышел из приемного отделения. Я ждала его на улице под кипарисом – с сумками и кепками. Корпус – знакомый по бесчисленным открыткам «Южный берег Крыма», такое помпезное советское здание с белыми колоннами и мужеподобными бабами на крыше – сейчас активно ремонтировался, и веселые смуглые югославы то и дело поглядывали на мои чудовищно короткие шорты. На узкой дорожке между кипарисами и колоннами появился папаша, своей бородой навевая мысли о турецком султане. Лицо у него было не очень довольное. Все внутри меня опустилось, я прислонилась к одной из колонн и мокрая краска тут же отпечаталась на шортах и голой спине. Увидев испорченную одежду, папаша сказал «idiot» и сообщил, что один день в этом санатории стоит больше, чем два в нашей янтарной обители у Цехоцких. Но там – ах, как жаль – нам сообщили, что мест нет, и все закрыто… И вообще…
