Николя Барро - Улыбка женщины
— Но это нормально для англичанина, — отозвался Адам.
— Ну да… Как он вообще, твой брат… Я имею в виду, как у него с чувством юмора? А говорить он может? Думаешь, у него получится выглядеть убедительно?
— О… well,[15] да… видишь ли… — В голосе Адама послышалась неуверенность.
— Что? Только не говори мне, что твой брат эмигрировал в Южную Америку.
— Нет-нет! Мой брат вообще никогда не ступал на борт самолета. — Тут Адам снова сделал паузу, однако на этот раз в его молчании чувствовалась напряженность.
— И? — наседал я.
— Well… — наконец ответил он. — Есть одна маленькая проблема…
Я застонал. Уж не приказал ли наш английский лжеавтор долго жить?
— Он ничего не знает о книге, — спокойно закончил Адам.
— Что?! — закричал я, и перед глазами у меня поплыли гигантские буквы. — Ты так ему ничего и не сказал? Или это шутка?! — Внутри у меня все клокотало.
— Нет, не шутка, — сухо ответил Адам.
— Но ты ведь говорил мне, что он нашел твою затею забавной. «How very funny» — разве это не его слова?
— Ну, если честно, то мои… — виновато пробурчал мой друг. — Тогда незачем было посвящать его в нашу тайну: ведь книга никогда не издавалась в Англии. И потом, мой брат все равно ничего не читает. В лучшем случае специальную литературу о технических новинках по установке зубных имплантатов…
— Боже мой, Адам, — оборвал его я, — у тебя вообще есть нервы? Как насчет снимка? Я имею в виду, ведь это все-таки его фото.
— Ах, это! Видишь ли, Сэм носит сейчас бороду, и его вряд ли кто-нибудь узнает на этом снимке.
Адам снова успокоился. Я — нет.
— Ну, прекрасно! How very funny! — передразнил я. — И что теперь? Сбреет ли он бороду? Если вообще согласится играть в эту игру, после того как ты ему ни о чем не сказал. Что ты за человек! Невероятно! Ну все, с меня хватит. Я начинаю паковать вещи…
Я бросил взгляд на книжные полки, забитые рукописями, которые мне еще предстояло посмотреть. На огромный рекламный плакат последней выставки Боннара в Гран-Пале, на котором был изображен идиллический пейзаж французского юга. На бронзовую статуэтку, привезенную мной из Галереи Боргезе в Риме и изображавшую убегающую от Аполлона Дафну в момент ее превращения в дерево.
Я тоже представил себя убегающим, только не от бога, а от впавшего в ярость Жана Поля Монсиньяка. Отчего я не могу стать деревом?
«У вас хорошие глаза, — сказал он мне, когда принимал на работу. — Открытые, честные. Мне нравятся люди, которые смотрят прямо в глаза».
Я меланхолично перевел взгляд на симпатичное белое окошко с двойными рамами, из которого виднелись крыши соседних домов, шпиль церкви Сен-Жермен, а в погожие дни — кусочек голубого неба, и глубоко вздохнул.
— Не трусь, Андре, — раздался голос с другого конца провода, — мы все уладим.
«Мы все уладим» — таков, очевидно, был его девиз. Но не мой. По крайней мере, не тогда.
— Сэм мне кое-чем обязан, — продолжал Адам, не обращая внимания на мое молчание. — Он действительно славный парень и, конечно, не откажет, если я его попрошу, поверь. Я позвоню ему сегодня вечером, а потом свяжусь с тобой, о'кей? — (Я обернул телефонный провод вокруг пальца.) — И когда он должен приехать? — спросил Адам.
— В начале декабря, — ответил я, глядя на свой палец.
— Да? Ну так у нас в запасе еще две недели! — обрадованно воскликнул Адам.
Мне оставалось только удивляться.
В отношении меня время было неумолимо. А он, похоже, умел с ним договариваться.
— Я позвоню, как только поговорю с братом. Нет никаких причин сходить с ума, — подбадривал меня Адам. И закончил разговор сакраментальной фразой: — Don't worry.[16] Мы все уладим.
День завершился скучно. Я пытался разобрать кучу бумаг на столе, но не слишком в этом преуспел.
Ко мне заглянула Габриэль Мерсье, для того чтобы уведомить, что месье Монсиньяк, по ознакомлении с романом никому не известного владельца кафе, не видит никакой возможности сделать из его автора «Донну Леон в мужском обличье». «Владелец кафе-мороженого пишет романы! Это само по себе привлекает внимание, так ведь? — презрительно заметил Монсиньяк. — Между тем это вполне средняя проза. Даже читать неинтересно! Просто наглость требовать за нее такие деньги. Они с ума посходили, эти американцы!»
Мадам Мерсье с ним согласилась. Она вообще ни разу не возразила шефу за двадцать пять лет совместной работы. Итак, рукопись отвергли.
В половине шестого мадам Пети принесла договоры на подпись и какую-то корреспонденцию. Она любезно пожелала мне доброго вечера и намекнула, что сегодняшняя почта осталась в кабинете секретаря.
— Да-да, — покорно закивал я.
В лучшие дни мадам Пети лично клала на мой стол адресованные мне письма. При этом, как правило, даже спрашивала, не желаю ли я кофе («Как насчет чашечки кофе, месье Шабане?»). Но сегодня она злилась, поэтому, само собой, лишила меня этой привилегии. Мадам Пети была не просто видной секретаршей с неимоверно большим по парижским меркам бюстом. У нее имелись принципы.
Обычно я находился в издательстве с десяти утра до половины восьмого вечера. Перерыв иногда затягивался часов до трех, особенно если приходилось обедать с автором. «Месье Шабане на рандеву», — деловито отвечала мадам Пети, если кто-нибудь в это время меня спрашивал. После пяти в издательстве наступало затишье, и тогда, собственно, начиналась работа. Время летело, и, если у меня было много дел, я мог задержаться почти до девяти. Но сегодня я решил уйти пораньше. Слишком утомил меня этот день.
Я выключил стоявший под окном старый радиатор, упаковал рукопись мадемуазель Мирабо в портфель и погасил свет, дернув металлическую цепочку цвета меди над настольной лампой.
— Ну, на сегодня все, — пробормотал я, открывая дверь кабинета.
Однако Провидение распорядилось иначе.
— Простите, — раздался рядом голос, который сегодня в обед хорошо потрепал мне нервы. — Где я могу найти месье Шабане?
Она словно из-под земли выросла. Вовсе не восьмидесятипятилетняя сумасшедшая старуха, надоедавшая мне своим потерянным письмом. Обладательницей голоса оказалась стройная молодая женщина в темно-коричневом пальто, сапогах из замши и небрежно намотанном вокруг шеи шарфе. В полумраке коридора ее волосы ниже плеч отливали золотом.
Она шагнула мне навстречу, ее темно-зеленые глаза смотрели вопросительно.
Был четверг, почти половина седьмого вечера. Мне показалось, что я видел ее раньше, но так и не смог вспомнить где.
Я замер, уставившись на фигуру с русыми волосами, как на привидение.
— Я ищу месье Шабане, — серьезно повторила она и вдруг улыбнулась. Словно солнечный луч заиграл на стенах темного коридора. — Вы не в курсе, он еще здесь?
Боже мой, я узнал эту улыбку! Я уже видел ее года полтора назад. Это была та самая обворожительная улыбка, с которой начинается вся история в моей книге.
С романами не все так просто. Откуда берутся их герои? Может, они выжидают где-нибудь в авторском подсознании, а при определенных обстоятельствах выходят наружу? Или витают в воздухе? Являются ли их прототипами реальные люди?
Что здесь правда, а что вымысел? Что происходило на самом деле, а чего никогда не было? Влияет ли действительная жизнь на фантазию или наоборот?
Иллюстратор и карикатурист Дэвид Шригли сказал как-то раз: «Когда люди спрашивают, откуда я беру свои идеи, я отвечаю, что не знаю. Это глупый вопрос. Если бы я знал, откуда пришла ко мне идея, она больше не была бы моей. Она принадлежала бы другому, а я оказался бы в роли плагиатора. Идеи берутся ниоткуда, просто возникают в голове. Не исключено, что их посылает Господь Бог, Темные Силы или еще кто-нибудь».
У меня есть на этот счет своя теория.
Всех пишущих можно разделить на три группы.
Одни пишут только о себе, и среди них встречаются великие литераторы.
Другие обладают завидным талантом придумывать истории. Вот они сидят в поезде, смотрят в окно — гоп! — и сюжет готов!
Но есть еще третьи, своего рода импрессионисты среди литераторов. Им дано отыскивать истории. Они ходят по земле с широко раскрытыми глазами и собирают ситуации, голоса, сцены, словно вишни обрывают с дерева. Жесты, улыбки, чья-то манера приглаживать волосы или завязывать ботинки. Каждая история такого романиста — это моментальный снимок. Картина, развернувшаяся в сюжет.
Наблюдая сонным вечером за парочкой в Булонском лесу, он представляет себе дальнейшую жизнь этих двоих. В кафе его внимание привлекают о чем-то оживленно спорящие подруги. Он еще не знает, что скоро одна из них уведет у другой любовника. А в метро он задается вопросом: куда, собственно, едет эта женщина с грустными глазами, прислонившаяся головой к стеклу?
