Михаил Климов - Другая дверь
А вот лучше в начале своего пребывания в прошлом им быть вдвоём или Славе остаться одному, это уже его, Прохорова проблема, которую, правда, решать пока рановато…
Тем более, что совсем не факт, что он вот так прямо и рванёт в этот самый Крайстчерч. У него в голове роились и другие планы. Он пока даже приблизительно не представлял, где искать Надежду, но точно знал, что этим займётся. Проще всего было просто сгонять в Москву, постучаться в знакомую дверь, но попасть из огня да в полымя, из родной тоски современного мира в чужую каторжную? «Поведут с верёвкою на шее полюбить тоску…»
Нет, к этому Прохоров был не готов.
Тогда может договориться с праправнуком, чтобы он съездил? Написать Наде письмо с доказательствами того, что оно его, Прохорова, поскольку почерка она не знает?
Но ему-то, Федерико, это зачем нужно?
Да и вообще – для чего он эту машину строил?
Чтобы доказать себе, что может? Глупо, а на глупца он не похож…
Чтобы представить всему учёному миру и получить Нобелевскую?
Да тоже какая-то версия хилая – честолюбием от праправнука не пахло…
Смотаться назад, чтобы подружиться с Эйнштейном и подсказать ему его теорию относительности?
Или чтобы переспать с какой-нибудь Айседорой Дункан?
Ну, кто ж его знает…
Понять пока трудно, даже невозможно, но время покажет, если сам реципиент (не факт, что термин уместен, но почему-то выскочил из памяти) не расколется…
В общем – в долгий ящик…
А возвращаясь к тому, как двигалась подготовка, к тому, что касается остального – одежды и документов, нужно сказать, что тут нашему герою просто не повезло.
Документ он хотел приобрести не немецкий (довольно трудно себе представить интеллигентного немца, который не говорит и не читает-пишет на своем родном языке), а русский или английский.
А попадалась всё время одна немчура…
Был в одном магазине предложен и русский паспорт, но на имя какой-то Евграфовой Олимпиады Станиславовны, судя по сочетанию имени, фамилии и отчества – солидной, в теле купчихи, а выдавать себя за даму, тем более такую солидную, совсем не хотелось.
В остальном на вопрос «русские документы» выкладывались какие-то счета, бухгалтерские книги и списки личного состава воинских частей, стоявших тут при совке и сгинувших, не забрав с собой даже архивов. Наверное, если бы Прохоров был не антиквар, а архивист, или два в одном, следовало собрать всё это. Потому что – ценнейший исторический материал, кучу диссертаций можно защитить на таких подборках…
Но…
Но Слава никак не мог приучить себя к тому, что современность – это просто ещё не дозревшее прошлое и что и сегодня можно что-то считать антиквариатом в смысле редкости, важности и неизученности…
Поэтому он каждый раз с благодарной улыбкой, но отрицательно качал головой и шёл в следующий магазин.
Лелея надежду на завтрашний блошиный рынок…
С одеждой тоже всё не задалось: в каком-то смысле тришкин кафтан. Модель подходит, размер не тот. Размер тот – только судя по лейблу, годы тридцатые. Время годится и размер тоже – не село, Прохоров в костюме и штанах выглядит огородным пугалом.
И так до бесконечности…
А ещё ведь все время приходится объяснять недоумевающим продавцам, зачем солидному русскому старинная одежда нужного размера. В изначальную версию для кино, несмотря на тросточку в руках, почему-то никто не верил, поэтому пришлось использовать слово, которое подсказал русский таксист, глядя на мучения своего пассажира. «Wettespiel» – победно говорил теперь Прохоров в ответ на недоуменный взгляд продавца…
Но, наверное, таксист не был большим специалистом в немецком. Потому что в ответ брови продавцов взлетали ещё выше, однако по некотором размышлении своих хозяев опускались обратно, а затем всё лицо расплывалось в улыбке. Слово составленное, как пояснил всё тот же таксист из двух немецких «спор» и «игра», для них было явно новым, но они его понимали, и начинали искать и помогать…
Однако и дружелюбие немцев никак не спасало, если нет нужного товара, как ни старайся, всё равно его не продашь…
Прохоров без сил (настолько, что даже пытаться читать не стал) вернулся в гостиницу и снопом повалился на постель, всю надежду свою вложив в завтрашний поход на Тиргартен.
А там как раз и поджидала его катастрофа…
17
Это утро было в точности похоже на предыдущее, только с другим знаком. Спал Прохоров, как убитый, выспался отлично, головной боли не было, а настроение зато – отвратительное.
И причин для этого было.
Во-первых, болело все тело. Вчерашние упражнения – согнуться, разогнуться, влезть в машину, вылезти из машины, согнуться, разогнуться, влезть в машину, вылезти из машины, плюс примерно пять километров пешком – вполне хватило, чтобы непривычные уже к таким напряжениям ноги, руки, а также остальные мышцы дружно взвыли и отказались слушаться…
Когда-то давно такой пробег для Славы был почти ежедневной нормой, так, чуть голени и бедра постанывают к вечеру. Однако семь часов здорового сна снимали ту усталость разом.
Но те времена давно прошли…
– Ты знаешь, – говорил нашему герою в Москве знакомый врач, – возраст проявляется не только в том, что ты быстрее устаёшь, но и в том, что медленнее восстанавливаешься…
Прохоров знал…
И очень хорошо знал…
Особенно после своих двух инфарктов, после которых ему тем же врачом разрешались только небольшие, хоть и обязательные физические нагрузки. А большие – ни-ни, и после таких дней, как вчера, Слава понимал почему…
Потому что усталость плюс бесконечный адреналин в крови – это как-то чересчур, и держался Прохоров только на палящем желании как можно скорей попасть в вожделенное «туда».
И это была ещё одна причина для отвратительного настроения нашего героя. Всякие мелочи вчерашнего дня, вроде неудач в покупках мы вообще поминать не будем. Но вот надежда и страх в одном флаконе – это да…
Надежда на попадание в нужное время (с местом, куда потом двинуться – решим)…
И страх ошибиться на пару десятков лет. Пяти или семилетняя девочка Надежда Мандельштам нашего героя интересовала мало, и ждать двадцать лет, когда зять с дочерью прибудут в Новую Зеландию – не климатило. А если в другую сторону – тоже здорово – Надежда уже в сталинской тюрьме, вокруг ликующие, только что пришедшие к власти фашисты – куда как весело…
А ещё – надежда на то, что удастся вписаться в ту эпоху…
И страх попасться с чем-то несуразным первому же полицейскому и провести остаток дней хорошо, если в немецкой тюрьме, а ведь можно оказаться и на русской каторге?
А к тому же надежда на то, что вдруг машина Федерико работает не день в день и тогда может случиться, что Володя с Маринкой и детьми еще в Берлине (молчаливо предполагалось, что место прибытия при перемещении во времени не меняется). И можно дойти до «Клаузевиц» и упасть к ним на хвост – они-то уже две недели в той эпохе, уже прижились как-то, а он – новичок…
И страх, что в тот момент, когда он попадет в прошлое, именно в этой комнате будет, хорошо, если обед простой бюргерской семьи, и семья, прежде чем завизжать и начать кидаться тяжёлыми предметами, в изумлении уставится на незваного гостя. А что если пьяная драка трое на трое? Почему бы шестерым пьяным немцам не объединиться, чтобы прирезать или просто прибить трезвого и непрошеного русского?
Такие антитезы можно было бы ещё приводить и приводить, но автор надеется, что и так уже понятно, почему и с этой стороны нашему герою было не сладко. Попробуй, поживи, когда то, что тебя сильнейшим образом тянет и манит, одновременно тебя же и пугает до судорог…
В общем – вода в раковине и душе не мокрая и не той температуры, завтрак невкусный, кофе жидкий и не бодрит, идти до Тиргартена далеко, а ехать на машине глупо, и ничего купить сегодня не удастся, это и так понятно.
И придется двигать в прошлое неподготовленным…
И хотя сам Тиргартен его порадовал, несмотря на почти зиму, продавцов было множество, а Прохоров боялся, что по холодной (по местным понятиям) погоде никто не придет, все же настроение не улучшилось.
Бесконечные ряды с советским и гедеэровским фарфором, значками, целым и битым стеклом, дурацкими картинками, никому уже не нужными компакт-дисками, старыми бумагами, и даже мебелью тянулись так далеко, что Славе вчерашняя перспектива оказаться к обеду без сил начала казаться не только реальной, но и единственно возможной.
В бумажном ряду его ждало очередное разочарование. Единственный русский паспорт, который удалось найти, был нужного года, и на мужчину, и даже время выдачи подходило. Вот только возраст в нем был указан – восемьдесят шесть лет, на что сам Прохоров никак не тянул. Да и рост владельца никак не подходил – десять с половиной вершков это, как помнил наш герой, значило два аршина плюс эти самые десять с половиной, те, на сегодняшний день примерно метр девяносто. Слава с его метром семьюдесятью тремя явно в эти аршины и вершки не вписывался.
