Эльчин - Белый верблюд
На арене громко разговаривали друг с другом два клоуна, у одного был огромный красный нос, у другого - брюки до колен, большой клетчатый пиджак, а сам он был совершенно рыжий.
Красноносый сказал Рыжему:
- Счастливо оставаться, дорогой друг... Я ухожу...
- Уходите?
- Да. Навсегда ухожу из цирка. Прощайте!
- О, нет. До встречи!
- Мы больше не встретимся!
- Почему?
- Как почему? Я ухожу из цирка навсегда!
- Из цирка вы никуда уйти не сможете!
- Почему же?
- Потому что весь мир - это цирк! Куда бы ни пошли, все равно окажетесь участником представления! Годжа прошептал:
- Он прав...
Я, кивнув головой, подтвердил слова, которые прошептал Годжа, но, конечно, ничего не понял из разговора Красноносого с Рыжим...
...прекрасные были дни...
...но мне было все равно, потому что я был переполнен радостью цирка, потому что к запаху древесных опилок, к конскому запаху примешался аромат роз, потому что из глаз моих не уходила алость волнистой линии, проведенной под "Письмом любви", и эта алость была прозрачной, и я как будто смотрел и на арену, и на Адилю, и на каштановые толстые и длинные косы Адили сквозь прозрачную алость.
Красноносый сказал:
- Ну что ж? В том цирке, о котором вы говорите, я больше не буду клоуном, не стану смешить людей. Довольно! Теперь пусть другие будут клоунами, а я буду смеяться! Я теперь изобретатель! Я сделал такое открытие, которое принесет мне огромный доход!
- Вы изобретатель? И что же вы открыли?
- Да так, кое-что...
Красноносый сунул руки в карманы брюк, едва доходящих до колен, горделиво стал прохаживаться по арене; глядя на нас, он нам подмигивал, и мы смеялись, и Годжа смеялся, и Адиля смеялась, и я хотел, чтобы Адиля всегда вот так смеялась.
Рыжий спросил:
- Ну скажите нам, что вы такое открыли? Красноносый, снова подмигнув нам, сказал:
- Завидует, э-э-э!.. Рыжий сказал:
- Значит, вы нас обманываете! Ничего вы не открыли!
- Открыл!
- Что?
- Это одно из самых великих открытий на свете! По-вашему, возможна жизнь без будильника? Рыжий подумал немного, потом сказал:
- Нет!
- Верно! Хоть и Рыжий, а голова неплохо работает!
- Что вы говорите?
- Ничего... Я изобрел нечто лучшее, чем будильник! Работать будет безотказно!
- Очень странно... А что же за устройство у вашего изобретения?
- На первый взгляд очень простое.
- Э, на свете все просто: и родиться, и умереть...
- А просыпаться рано утром?
- Да, это трудновато...
Адиля смеялась, и, когда Адиля смеялась, на щеках у нее появлялись ямочки, и мне казалось, что ямочки на щеках Адили появляются только для нас с Годжой.
- Мое изобретение таково: берете свечу. Вот так.- Красноносый вынул из кармана белую свечу.- Я подсчитал, что эта свечка полностью сгорает за десять часов. Поэтому, видите, я линиями разделил свечу на десять частей. В двенадцать ночи вы ложитесь в постель. Утром, допустим, в шесть часов вы должны встать. Отрезаете от свечи четыре части, остается ровно шесть частей. Потом зажигаете, кладете себе в рот. Свеча горит у вас во рту, а вы себе спите. Как только наступает шесть часов утра, вы чувствуете жар на губах и тотчас просыпаетесь! Ну, как?
- Занятно...
- Да гениально это! У вас язык не поворачивается сказать гениально! Потому что вы не хотите, чтобы я ушел из цирка!
- Нет, дело в том, что ваше изобретение не всем подходит...
- Не подходит? Почему?
- Потому, что, например, я сплю не на спине, а, наоборот, ничком...
- Ну и что?
- Как, ну и что? Как вы положите свечку мне в рот?
- Как?
- Вот именно!
- Ничего, пусть это вас не беспокоит! Я и для такого случая средство нашел...
Красноносый подошел и что-то шепнул на ухо Рыжему, никто ничего не услышал, но все закатились от хохота, и Годжа смеялся, и Тамара смеялась, только Адиля не смеялась, я издалека увидел, как Адиля покраснела, и спросил Годжу:
- Чему все смеются? Годжа, смеясь, ответил:
- Не обращай внимания...
Я кивком головы согласился с Годжой: мол, хорошо, не буду обращать внимания, но одно я понял, раз Адиля не рассмеялась, раз Адиля покраснела, значит, в этой шутке было что-то неприличное, и, значит, Адиля - не как Шовкет, а раз Адиля такая хорошая девушка, раз Адиля не такая, как Шовкет, тогда и тетя Ханум должна знать это, и мне очень захотелось, чтобы сейчас тетя Ханум была здесь и увидела, что Адиля не смеялась, что она покраснела.
Я думал обо всем этом, в сердце моем царили радость, веселье, но и давешнее беспокойство почему-то не оставляло меня, а на арене скакали лошади, и каждый раз, когда дрессировщик щелкал длинным кнутом, я вздрагивал, мне казалось, что сейчас и Белый Верблюд выбежит на арену, вместе с лошадьми пробежится по кругу арены, а потом подойдет и ляжет перед Адилей. Однако вскоре беспокойство прошло, бег холеных лошадей со сверкающими, расчесанными гривами по кругу арены заставил меня забыть обо всем, я опять с головой погрузился в радостное настроение цирка, снова ощущал аромат роз, и прозрачная алость была у меня перед глазами.
Когда представление окончилось, Годжа спросил:
- Ну, как?
- Хорошо!..- сказал я.
- Я часто буду водить тебя в цирк.
После представления Адиля и Тамара встали с мест, вместе с толпой зрителей двинулись к выходу, а я держал Годжу за руку, и в моем сердце было немного печали, потому что и запах древесных опилок, и конский запах, и Красноносый, и Рыжий уже превращались в воспоминание, потому что и аромат роз, и то "Письмо любви", и волнистая красная линия, проведенная под словами "Письмо любви", превращались в воспоминание, и, наверное, тогда впервые за свою семилетнюю жизнь маленький Алекпер почувствовал, как "сейчас" переходит в "было", бессознательно ощутил, что воспоминания навсегда остаются в прошлом и прошлое остается в вечности. Наверное, было так...
Вместе с людьми мы вышли в фойе, и в это время Адиля, выбрав момент, слегка повернула голову и один миг, всего один миг смотрела на Годжу, но в этом мгновенном взгляде Адили словно таился аромат розы, и я невольно подумал, интересно, кто-нибудь когда-нибудь посмотрит так на меня? И в моем сердце появилось волнующее предощущение далекого будущего, в этом волнении было что-то заветное,, что-то родное, неосознанность этого волнения была светлой, была радостной.
Разумеется, и Годжа увидел этот мгновенный безмолвный взгляд: я почувствовал, как рука Годжи сжала мою руку, мне показалось, что мгновенный безмолвный взгляд Адили пронизал все тело Годжи, я тоже сжал руку Годжи, и Годжа, взглянув на меня, снова сказал:
- Я часто буду водить тебя в цирк.
Адиля с Тамарой были впереди нас на десять - пятнадцать шагов, и из здания цирка первыми вышли они, а потом и мы. Я тотчас понял, что что-то случилось, понял, что произошло что-то худое. Адиля с Тамарой стояли посреди улицы, вернее, застыли посреди улицы, и я увидел, как, обходя людей, быстрыми шагами к Адиле направляется тетя Ханум. Младшие братья Годжи - Джебраил с Агарагимом - тоже были рядом с тетей Ханум.
Меня охватил ужас, от которого волосы встают дыбом, и даже теперь я не могу понять, как тетя Ханум узнала, что Адиля тоже в цирке.
Годжа, выпустив мою руку, пошел вперед, к Адиле, и я немного успокоился, думая, что Годжа защитит Адилю, что Годжа не позволит, чтобы тетя Ханум, как ястреб, снижающийся кругами, кинулась на Адилю, но Годжа, сделав два шага, поглядел на мать, остановился и дальше не пошел.
Тетя Ханум встала перед Адилей, Тамара взяла Адилю за руку, как будто хотела защитить Адилю от этого ястреба, но тетя Ханум не обратила на Тамару никакого внимания, грозным взглядом из-под широких бровей посмотрела Адиле прямо в глаза, еще крепче сжала тонкие губы, а потом сказала:
- Что, девушка! Ребенка в цирк заманиваешь?! Думала, я не узнаю? Что ты за ведьма, а?! Ну да яблоко от яблони недалеко падает!..
Только что вышедшие из цирка люди останавливались, кто с удивлением, кто с любопытством смотрели то на тетю Ханум, то на девушку с длинными косами, и я, хотя и не видел в темноте, но чувствовал, что лицо Адили пылает, чувствовал, что Адиля в полном отчаянии и не знает, что делать.
- Что за бесстыжая девка ты, а?! - сказала тетя Ханум.
Адиля вдруг словно пришла в себя и как безумная бросилась от нас. Тамара с криком: "Адиля!.. Адиля!.." - помчалась за подругой.
Тетя Ханум прикрикнула на Годжу:
- А ну иди впереди меня!
Годжа посмотрел на тетю Ханум, на беззвучно стоявших рядом с ней Джебраила и Агарагима, потом медленно подошел к братьям, и я почувствовал, что Годжа не хочет смотреть на меня, но мне это было уже безразлично: Годжа мог смотреть на меня, мог не смотреть, я больше не любил его.
В тот весенний вечер по безлюдной и чужой улице я шагал рядом с Годжой, с Джебраилом, с Агарагимом, тетя Ханум шла за нами, но мне казалось, что человек, шедший за нами, это не тетя Ханум, которую я каждый день вижу во дворе, для которой вдеваю нитку в иголку, чьи гостинцы ем, а тот хлещущий бичом дрессировщик в цирке.
