Петр Алешкин - Русская трагедия
— Почему? — кинулся к ней Анохин. Сердце его сжало холодным ужасом от страстных, искренних слов девушки, от ее несчастного вида, от ее слез. Почему? Что с тобой? — опустился он на колени на деревянный пол, обхватил, прижал к себе девушку.
— Ты вернешься в Москву к семье, к детям… А я… я…
— Мне некуда возвращаться, — перебил он ее тоже негромким шепотом. — Я совсем одинок. Я потерял все. Ближе тебя у меня нет никого, никого. Я родился бы заново, если бы ты согласилась стать моей женой…
— Я согласна… Но как это возможно? И возможно ли?
Дима прижал ее к себе еще крепче и хотел сказать, что они останутся здесь, но ему вдруг вспомнились, пронзили слова спецназовца о Гале, его жене. Он испугался, содрогнулся от своей мысли, поднял голову, сжал Светины мокрые щеки своими ладонями и стал вглядываться в ее глаза, шепча, запинаясь, горячо:
— Ты ведь… в Гудзон… не только из-за меня? Да? Да?
Она кивнула, но глаз не отвела, сказала:
— Я расскажу потом… потом… Я не готова сейчас, прости…
— У меня тоже… перед твоим звонком, — усмехнулся он горько, выпуская ее лицо из своих ладоней, — была мысль повеситься…
Светлана вдруг быстро, другим тоном, словно ее осенила внезапная догадка, какая-то надежда, произнесла:
— А может быть, ничего и нет! Все не так плохо, как я надумала… Мне надо срочно позвонить в Москву!
Светлана, приблизив телефон к свече, набрала номер и прижала трубку к уху. Анохин видел в ее потемневших глазах нетерпение, надежду и страх. Он заметил, как она вздрогнула, услышав в трубке голос подруги.
— Светик, это ты? — Как ни прижимала Света телефон к уху, тонкий голос ее подруги был хорошо слышен Анохину в необыкновенной ночной тишине. — До тебя дозвонились из милиции?
— Зачем это я им понадобилась?
— Я же тебе говорила, что твои духи и крем они зачем-то брали, а вчера опять явились, о тебе расспрашивали. Мне пришлось им твой томский телефон дать… Алло, ты слышишь?
— Слышу… Чего они хотят?
— Они выпытывали, не дружила ли ты с Левчиком…
— Ну ладно, хватит о нем! Он мне неинтересен. А еще какие новости?
— Тут их ужас сколько! — И Ксюша начала рассказывать об институтских делах.
Потом Светлана положила телефон на стол и обмякла как-то в кресле, опустилась, замерла на минуту. Видимо, забыла о Диме, о том, где она находится.
Анохин чувствовал, что ей не до него сейчас, и тоже молчал, смотрел на нее. Он слышал весь разговор, догадался, что над Светланой нависла какая-то опасность. И связана она с Левчиком, толстяком с философского. Наконец она подняла голову, набрала другой номер, глубоко вздохнула, видимо, готовясь к разговору, преобразилась, напряглась и воскликнула радостно и ласково:
— Мамчик, привет! Как вы там?
— У нас-то все хорошо. А как у тебя?
— Чудесно! Погода — прелесть!
— Тут почему-то тобой милиция интересовалась! Ты ничего там, в Москве, не натворила?
— Мам, что я могла натворить? — обиженно спросила Светлана. — Ты разве меня не знаешь?.. Что они спрашивали?
— Они удивились, когда узнали, что ты в Киеве. Спрашивали, как тебе можно позвонить. Где ты живешь? Есть у тебя телефон? Когда ты собираешься возвращаться в Москву?
— Телефона у меня нет. Вернусь я через три недели. Если еще раз спросят, скажи им: никуда я не денусь. Вернусь в Москву, если еще буду нужна им, поговорим.
— А что им от тебя надо?
— Подружки говорят, что одного нашего студента, дурака-наркомана, арестовали, а теперь всех таскают в милицию, допрашивают, выясняют, кто наркоманил вместе с ним. А откуда я это знаю? Что я, за всеми, что ли, слежу? Больно нужно мне знать, кто с кем наркоманит!
— Ладно-ладно, не кипятись! Где ты живешь-то?
— В гостинице.
— Ой, дочка-дочка!.. Он студент, однокурсник?
— Директор фирмы.
— Что-то у тебя голос сегодня слишком возбужденный, нервный?
— Мам, а ты была спокойна, когда тебе папа сделал предложение?
— Он разве сделал тебе предложение?
— Да! Если бы ты знала, как я была счастлива полчаса назад! Мам, я ни секунды не колебалась, когда услышала от него эти слова. Я сразу согласилась. Лучше его нет на свете! Поцелуй папу! Дня через три позвоню.
Светлана снова положила телефон на стол с прежним отрешенным видом и пробормотала задумчиво:
— Может быть, не все так плохо?
— Что тебя тяготит? — спросил тихо Анохин.
Девушка неожиданно нервно вздрогнула от его голоса, словно возле ее уха прозвучал выстрел, взглянула на него:
— Прости, прости!
— Что я тебе должен прощать? В чем ты предо мной провинилась? Ну-ка, колись! — шутливо заговорил Дима.
— Ой, какое же я трепло! Все растрепала маме!
— Насколько я понял из твоей трепотни, — начал Анохин шутливым тоном, но закончил серьезно: — Ты согласна стать моей женой… До тебя я не подозревал, что в мире есть такая страсть, какая кипит во мне. Безумство какое-то!
Комнатка в рыбацком домике, как прозвали дом на берегу озера Дима со Светой, была маленькая. Почти всю ее занимали кровать, небольшой шкаф и два кресла с тумбочкой между ними.
Времени по лос-анджелесским меркам было совсем мало, когда они легли в постель. Светлана то ли от хмеля, то ли оттого, что перенервничала, а теперь расслабилась, заснула мгновенно, прижавшись к нему всем телом под толстым мягким одеялом. В комнате было свежо, прохладно, и от этого особенно хорошо и приятно было чувствовать тепло девушки, думать о будущем с ней, думать, что приходится снова начинать жизнь с нуля, как двадцать лет назад, когда он бежал из Тамбова. Жизнь завершила круг. Все начинается сызнова. Тогда он был ответственен только за себя, а теперь не одинок. Рядом с ним юная невинная душа. Чего она так опасается? Что ее так тяготит? Почему так страшится встречи со следователем? Не из-за темной истории с Левчиком сбежала она в Америку? Что она значит для Левчика? И что он значил для нее? Ксюша знала бы об их отношениях, если бы что-то было. Ведь они жили в одной комнате. Не скроешь ничего. Но видно, хорошо видно, что Светлана впала в прострацию именно из-за известий о Левчике. Не из-за этой ли истории она так легко согласилась стать его женой? Не переменит ли она завтра свое решение? От этой мысли стало грустно, печально и подумалось: что он даст ей здесь, если она всерьез решится остаться с ним? Это сейчас, когда она открывает мир для себя, все ей кажется чудесным, а он ангелом. Неизвестно, как встретит его американская земля, как к нему отнесутся власти. И как он отнесется к ним. Свою власть он не любил! Не любил — слишком слабое слово. Анохин при каждом удобном случае старался высказать свою точку зрения на эту власть, все время называл ее криминальной, бандитской, которая думает только о своем личном кармане, порвет глотку любому умирающему с голода пенсионеру, если представится малейшая возможность хоть на копейку за его счет пополнить свой карман.
Помнится, как заржал он, когда рано утром девятнадцатого августа девяносто первого года узнал о ГКЧП, который возглавил Янаев. Все три дня он смеялся, наблюдая за государственной комедией, особенно развеселился, когда узнал, что председатель КГБ не сообразил, что надо хотя бы пяток человек, начиная с Ельцина, посадить под домашний арест. Остальные бы и не пикнули, мгновенно присягнули бы трусливым путчистам. Анохину ясно было, и он говорил всем об этом, что Ельцину будет нужна кровь для весомой победы, чтобы показать всем, что это была не комедия, а драма, что он действительно рисковал. И точно. Президент организовал убийство четверых молодых людей, двое из которых погибли случайно, третий был исполнителем, а четвертого — безвинного солдата — убили, сожгли ельцинские бандиты. Троим: тому, который тупо исполнял приказ по пуску крови и заслуженно пролил свою, и тем двум парням, случайно оказавшимся жертвами, присвоили звание Героев России, с великими почестями похоронили на глазах у всей страны, а смерть солдата, того, кто единственный заслуживал звания Героя России, потому что погиб на боевом посту от рук преступников, верный присяге и своему служебному долгу, замолчали, отправили его труп домой втихаря и тайком от страны похоронили.
А через два года в октябре девяносто третьего, когда Ельцин из танков расстреливал здание парламента, Анохину было не до смеха. Он кипел от возмущения и в тот же день задумал повесть о великой провокации, которую устроил президент, чтобы уничтожить ненавистный ему парламент. Написал он ее в Ялте, в Доме творчества.
Знакомые Анохина, прочитав повесть, спрашивали: не вызывали ли его в КГБ, не притесняли? Как отреагировала на повесть власть?
— Никак! — отвечал, смеясь, Анохин. — Не заметили!
— Ты зря смеешься, — предупреждали наиболее осторожные и опытные. — Там все замечают, отмечают!
— Плевать я на них хотел!
