Юрий Куранов - Тепло родного очага

Но вот царевна Береника. Проводы ею в поход своего страстно любимого мужа Птолемея Евергета. Прекрасная киренская царица остригла прекрасные свои волосы, гордость ее, источник, предмет восхищения многих поэтов и почитателей Да и простого народа всего царства, чтобы принести их в жертву богам, вымолить у них благополучное возвращение мужа с войны. И муж вернулся, вернулся победителем. Но не по душе пришлась жестокосердому гордецу прекрасная жертва, и тогда Конон Самосский перенес волосы царицы на небо, наименовав ими созвездие. Это был единственный случай, когда именем смертного человека было названо созвездие.

«Свет мой светлый, почему ты померк? Гора высокая, как ты рушишься!.. Вместе с тобою и умру ныне, юность не оставила нас и старость еще не настигла».

Из века в век, как сокровенная мечта для всех истинно любящих друг друга, как счастье вечное, предстает не расторжимый никакими силами брак, ничем не нарушимые узы. И как солнечно, как просто и в то же время возвышенно звучат неоднократно концовки в рассказах Александра Грина: «Они жили долго и умерли в один день», или: «Они жили дружно и умерли в один день» — так и я бы хотел заканчивать свои рассказы.

«Зачем родилась и, родившись, прежде тебя почему не умерла, — не видела бы тогда смерти твоей; а своей погибели!.. Крепко, господин мой дорогой, уснул, не могу разбудить тебя! С какой битвы пришел ты, истомившись так? Звери земные в норы свои идут, а птицы небесные к гнездам своим летят, ты же, господин, от своего дома без радости отходишь, кому уподоблюсь и как себя нареку? Вдовой ли себя назову? Не знаю сама. Женой ли себя назову? Лишилась я царя! Старые вдовы, утешьте меня, а молодые вдовы, со мною поплачьте: вдовье горе тяжелее всех у людей…»

Княгиня Евдокия, воспитав пятерых сыновей, постриглась в монахини под именем Ефросиньи и позднее была причислена к лику святых и всегда высоко почиталась в земле Суздальской да и по всей Руси. После смерти мужа она под пышными княжескими одеждами носила вериги.

Я знал и знаю до сих пор одну женщину, которая, на мой взгляд, совершила подвиг. Я говорю о простой костромской колхознице. Она жила в тяжкие времена, когда страна была разорена войной… Именно про таких говорят, а ранее было написано: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». И все без бравады, не на зрителя, не для аплодисментов и даже не ради награды или какого-то поощрения. Просто так — от широты, от честности и простоты натуры.

Мобилизованная на лесозаготовки, туда, за многие волока, в глушь и стужу Северных увалов, с которых берутся и текут в разные стороны великие русские реки — притоки Волги и Белого моря, женщина эта, простая колхозница, встретила там приглянувшегося ей мужчину. Она решила выйти за него замуж. Молва об этом человеке была не очень добрая, и бабником он слыл, и выпивохой, и мать отговаривала девушку. Но, как говорится, сердцу не прикажешь. Сошлась Васса с этим мужчиной и завела семью в надежде, что образумит его, как и многих во многие годы да на многих землях образумливала, и умудряла, и возвышала над недугами натуры обязанность быть мужем, отцом, кормильцем. Но мужик не образумился.

Есть люди, которых ничто не меняет, которым, как говорится, море по колено, и с годами они только коснеют и упорствуют в своих спесях, прихотях и в неуступчивой блажи. А раскатились по лавкам, и полатям, и половицам избы уже пятеро детишек, мал мала меньше.

Шестым Васса была беременна.

Сидели Васса и Алексей за древним деревянным столом из толстых досок. Дело было после очередной мужиковой блажи.

— Бросишь гулять? — спросила Васса.

Мужик промолчал.

— Пить бросишь? — спросила Васса опять.

Она смотрела в лавку.

Алексей смотрел на окно и дальше, за окно, на улицу.

— Пить не брошу, — сказал Алексей.

— Уходи, — сказала Васса.

Алексей встал и ушел.

И пошли у Вассы одинокие страшные годы на хуторе в бедненьком, еле-еле поскрипывавшем колхозике, когда она днем работала в бригаде, а ночью на себя. И в бригаде своей работником была первым даже среди немногочисленных послевоенных мужиков. Какие-никакие, но все-таки мужики, однако не могли они, а может быть, порою и не хотели угнаться за Вассой.

Шестерых детей, двух дочерей и четырех мальчиков, до полного возраста вырастила Васса Ефремовна, и у каждого получилась со временем своя семья. Ни одного ребенка она не потеряла. И жизнь ее шла в труде, в усталости и в ровности духа.

Правда, как-то заглянула на хутор дальняя родственница и сказала, что Алексей при другой жене и других детях не видит радости, а сейчас там, в Шарье, приходит конец его дням существования. Он сам знает об этом, о страшной и неизлечимой своей болезни. И вот просит он передать Вассе, что хотел бы умереть при ней, здесь, на хуторе.

Что-то колыхнулось в отвердевшем за долгие годы безмужнего одиночества лице Вассы Ефремовны. Какое-то мгновение она сидела молча, глядя в лавку. А потом ответила:

— Нет.

В деревне про всех знают все. В деревне любят посудачить, порядить, а порою и пустить по переулкам один-другой слушок-небывальщину, особенно про одинокую женщину. Но про эту, про достойную русскую мать, никто никогда не решился не только сказать, но и подумать что-нибудь недостойное. Я это знаю хорошо и достоверно, потому что женщина эта — мать моей жены, с которой я живу четверть века и женился на которой там, на Северных увалах, где из дремучих и страшных в своей угрюмости лесов происходят истоки многих русских рек, истоки чистые и прозрачные.

Есть у Пушкина одно удивительное стихотворение, его не читают с эстрады, о нем мало пишут.

Но я бы хотел именно об этом стихотворении поразмышлять здесь.

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,Стенаньем, криками вакханки молодой,Когда, виясь в моих объятиях змией,Порывом пылких ласк и язвою лобзанийОна торопит миг последних содроганий!

О, как милее ты, смиренница моя!О, как мучительно тобою счастлив я,Когда, склоняяся на долгие моленья,Ты предаешься мне нежна без упоенья,Стыдливо-холодна, восторгу моемуЕдва ответствуешь, не внемлешь ничемуИ оживляешься потом все боле, боле —И делишь наконец мой пламень поневоле!

О чем эти стихи? Это о том, о чем девочка или мальчик вдруг начинают стыдливо, таинственно и с трепетом догадываться. О чем юноша и девушка стараются не говорить. О чем молодость мечтает, что представляет себе в самых укромных и робких тайниках своего мечтания, чего ждет, а иногда и не может дождаться. Что составляет сокровенную красоту взаимопроникновения любящих друг друга, берегущих друг друга и воспевающих друг друга мужчины и женщины.

Стихотворение написано в 1831 году. То был год женитьбы поэта. Увидев Наталью Гончарову впервые зимой тысяча восемьсот двадцать восьмого — двадцать девятого года на каком-то из московских балов, поэт был буквально потрясен красотой этой юной провинциалки. Этот уже немолодой к тому времени мужчина превращается в юношу, увидев молодую, еще не испорченную светом красавицу. Пушкин был поэт, не просто слагатель стихов, нанизыватель рифм ради славы. Поэт — это человек, это организм, всей своею сутью живущий в возвышенной и чистой красоте. Он отзьвчив крайне на всякое, казалось бы, ничтожное впечатление и потому увлекаем ежеминутно. Но, коли он действительно поэт, в нем есть несгибаемый и даже не от него зависящий стержень, который создан в нем величием гармонии природы, ее совершенства и многообразия. Поэт может сломать этот стержень, но уйти от него не в состоянии. Вот почему, если стихотворец перестает быть поэтом, значит, он им никогда не был, он просто рядился в него, подыгрывал, актерствовал, а проще говоря, паясничал. Вот почему поэт — это благодатный, но и грозный, трагический организм. «Когда я увидел ее впервые, — писал Пушкин матери Натальи Николаевны чуть позднее, — красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась…» Получив отказ на предложение, Пушкин впал в растерянность. Он писал по тому же адресу: «…в ту же ночь я уехал в армию; вы спросите меня — зачем? Клянусь вам, не знаю, но какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы…» И, обвенчавшись 18 февраля 1831 года с Натальей Николаевной Гончаровой в Москве, он писал после свадьбы: «Я женат — и счастлив; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился». Это перерождение, которое сам поэт с таким удивлением, с такой радостью обнаруживает в себе, что больше не хочет никаких изменений, было поразительно. Фактически это было воскресение из мертвых. Сам он признавался как-то, что Наталья Николаевна далеко не первая его любовь. И тут она становится первой и, может быть, даже единственной в жизни.