Михаил Барановский - Про баб (сборник)

– Илюша, извини, конечно, но ребенка я родила, – вмешивается Настя.

– Ну, хотя бы от него? – пытается шутить Марьяна.

– Кажется, да.

– Хорошо. Значит, осталось что? Построить дом… – рискует продолжить Илья.

– Интересно, – говорит Марьяна. – Можно нескромный вопрос? Вот сколько зубов надо отремонтировать, чтобы купить такую квартиру?

– Не перебивайте, – просит Илья.

– Максим, твоя квартира стоит на человеческих зубах, – не унимается Марьяна.

Все смеются, кроме Антонины Павловны, та серьезно кивает.

– Макс, в общем, осталось сделать ремонт, и все, – скороговоркой выдыхает Илья.

– Что – и все? – спрашивает Максим.

– И можно переезжать, – шипит Антонина Павловна. – Настя, когда я… перееду, обещай мне, что посадишь у могилы акацию. Мне нравится этот запах.

– Антонина Павловна, – обращается к теще Максим, – вы думаете, будете лежать там и нюхать?

Все смеются, кроме Антонины Павловны. Она с укором смотрит на зятя, покачивая головой, как игрушечный бульдог на передней панели автомобиля.

– Давайте за ремонт! – отчаявшись, предлагает Илья.

– За то, что не свершилось, не пьют, – говорит Марьяна.

– Тогда за новоселье.

Все чокаются одноразовыми стаканчиками и пьют.

– Маша, включи какую-нибудь музыку, – просит Настя.

– Если она включит свою музыку, я уйду! – угрожает Антонина Павловна. – Я этого не выношу! Это выше моих сил!

– Спокойно, Маша, спокойно… – демонстративно занимается аутотренингом Маша. Она встает из-за стола и уходит в другую комнату.

– Ой, ремонт сделаете, обживетесь, дай вам Бог, – говорит Света.

– Ну, хватит про ремонт, – просит Настя. – Он еще не начался, а я уже думать про него не могу.

– А что у вас там за мемориальные доски в прихожей? – интересуется Илья.

– Тырдышный Иван Макарович – великий советский писатель… Неужели не знаете? – оживляется Антонина Павловна, скрипнув в сторону Ильи шейным остеохондрозом.

– Что-то такое слышал… Но не читал… Нет, не читал.

– Сейчас вообще хорошую литературу не читают… Все детективы, а на детективах народ не воспитаешь.

– Это да… – до неправдоподобия участливо вздыхает Илья.

– Иван Макарович был дважды лауреатом Сталинской премии за великолепные романы «Хмарь» и «Ярь».

– А-а, ну «Хмарь», «Ярь» конечно…

– Ну вот, видите… Это же в школе изучали раньше. Теперь, правда, это варварски вычеркнули из программы. Они так и Пушкина вычеркнут. Илья, вот вы такой умный человек… Вы бы повлияли на вашего друга. Он хочет, чтобы я выкинула Ивана Макарыча вон из этого дома…

– В смысле?

– Видите ли, после закрытия музея я храню всю экспозицию, все вещи Ивана Макаровича…

– А зачем?

– Как зачем? Для потомков. Для будущих читателей романов «Хмарь» и «Ярь».

– А-а, ну, конечно…

В коридоре Марьяна машет руками, как экскурсовод:

– Вот эту стенку надо убрать и перегородку между ванной и туалетом тоже. А проход закрыть. Вот здесь и здесь.

– Как же мы тогда на кухню попадем? – недоумевает Настя.

– Зачем вам кухня? Будете питаться в ресторанах, – говорит Света.

– У него язва. Ему в ресторанах нельзя. Я ему и на работу диетические обеды готовлю.

– Святая, – умиляется Марьяна.

– Да, – соглашается Антонина Павловна.

– Ой! Собирается он как-то на работу, – говорит Настя. – Я даю ему два пакета: в одном мусор, в другом обед. Прошу его мусор выбросить. Во дворе у нас баки, и говорю – смотри ж, не перепутай!

– Кажется, я догадался, чем эта история закончилась, – заявляет Илья.

– Что вы думаете? – продолжает Настя, не обращая внимания. – Он приходит на работу, кладет пакет в холодильник. На перерыве девочки свои свертки разворачивают, выкладывают на тарелки кто что принес, а он там с каким-то пациентом задержался.

– Так я и знал, – говорит Илья, теряя интерес к истории.

– Они и его пакет из холодильника достают. Разворачивают, а там ужас – какие-то объедки-огрызки, всякая гадость. Они говорят: господи, чем его жена кормит!

Все смеются, кроме Антонины Павловны и Ильи.

– Илья, – говорит она, – хотите, я расскажу вам всю правду о жизни и творчестве Ивана Макаровича?

– Всю?

Но не успевает Илья как следует испугаться, как откуда-то из недр необжитой квартиры раздается истошный крик. Все бросаются туда, на этот тиражируемый эхом дикий, скачущий по стенам вопль ужаса. На пороге одной из комнат, схватившись за сердце, сидит Марьяна с белым, как у гипсовой статуи, лицом.

– Что случилось?

– Кто это? – деревянным голосом спрашивает Марьяна, указывая дрожащим пальцем в глубь комнаты.

– Мы забыли сказать, – вздыхает с облегчением Настя, – это дедушка.

– Ясно, что не бабушка, – злится Марьяна.

– Остался от прошлых хозяев, – спокойно объясняет Настя. – Он пока живет у нас, чтобы не умереть от переезда.

– Да я сама чуть не умерла! Захожу, думаю – где я сумку положила? Нащупала выключатель… Бац – а он на меня смотрит… прямо в сантиметре от лица… Я думаю – привидение. Думаю – конец! Всю жизнь свою паскудную вспомнила.

– Это кто – Тырдышный? – выглядывая из-за дверного проема, интересуется Илья.

– Вы что? Иван Макарович умер в пятьдесят четвертом году! – обиженно говорит Антонина Павловна.

– Ну и что? У нас знаете как? Умер-шмумер, а тело его живет…

Внезапно квартиру потрясает взрыв прорвавшейся в динамики музыки. Все вздрагивают и вместе, не сговариваясь, кричат: «Маша!!!» – пытаясь перекрыть оглушающие звуки.

Максим выходит на улицу проводить Марьяну, и тут же начинается дождь. Он открывает зонт. Она, прижавшись, берет его под руку. Они идут по узкому тротуару. Дождь превращается в ливень. Тут же образуются мутные лужи. Вода в них пузырится, как в кипятке, клокочет в длинных узких горлах водосточных труб и выплевывается под ноги. Туфли сразу промокают, потом и плечо, незащищенное зонтом. Дождь льет, как из душа – не прерывистым пунктиром, а плотным прямым штрихом, затушевывая предметы города и приметы осени. Как будто внезапно случилось какое-то пятое время года. Пелена воды обволакивает деревья, строения, машины, превращая цвета в оттенки, а полутона в серость.

– Знаешь, – говорит Марьяна сквозь дождь, – раньше я не любила такую погоду. Наверное, я старею?

– Странный вывод.

– Я и джаз раньше не любила. В молодости все любят солнце и попсу.

– Я и сейчас люблю солнце, – говорит Максим. – Видимо, я еще недостаточно стар.

– Что еще ты любишь?

Максим идет и злится. И вовсе не потому, что обстоятельства и нормы приличия вытащили его на улицу под этот жуткий ливень. Он думает о том, как было бы здорово, если бы с ним была сейчас другая женщина. Та, которую он мог бы полюбить и с которой мог бы разделить этот дождь.

Сколько дождей, снегопадов, рассветов и закатов, сколько всего того, что они могли бы разделить на двоих, а скорее – умножить. «Сколько мы уже пропустили и сколько пропустим еще?»

«Что еще ты любишь?» – если бы этот вопрос задала Она – женщина с глазами цвета болотной ряски, он бы ответил: «Я люблю тебя». «Серьезно?» – Она бы засмеялась звонко, как велосипедный звонок. А ему бы показалось, что хлипкая крыша зонта и стены дождя отгородили их от действительности.

Влажность налипает на воздух.

Дождь заглушает городской ритм, и ритм становится всплеском.

Максим уже не слышит своих шагов, и даже стук Марьяниных каблуков почти неразличим.

Улица течет им на встречу, несет поток машин, вереницу деревьев и редких, съежившихся под зонтами прохожих.

Бригадира украинских рабочих выдает косоворотка под видавшим виды черным костюмом. Он деловито осматривает квартиру и немотивированно цокает языком. За бригадиром семенит Настя.

– Ремонт – шо творэние Рая, – говорит бригадир. – Помнишь, хозяйка: «И створыв Бог небо та землю» – цэ, считай, ваша планировка. Потом: «Та будэ свитло» – цэ проводка. «Витдэляемо воду от тверди – третий день» – цэ трубы. Потом «витдэляемо воду под твердью от воды над твердью» – раковины, ванна, унитаз. Потом отделка – цэ остальные дни. «Светила на тверди небесной запаляемо» – вы же будете подвесные потолки делать?

– Да, со встроенными лампами. У нас так по проекту.

– А щчо за проект?

– Нам дизайнер делает…

– Нэ вирю я усим этим дизайнерам, хапугы воны, грошы беруть нэ за що…

– Совершенно верно, молодой человек, – возникает из-за двери Антонина Павловна.

– Годи, мамо… Справымся с вашим дизайнером. «И побачив вин усе, счо створыв, и ось кажэ: хорошо весьма…»

– Вот тебе и мамо, – бубнит себе под нос Антонина Павловна. – Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… – Тихонько, будто стараясь никого не разбудить, она пробирается к себе в комнату, заваленную наследием писателя Тырдышного, и принимается названивать по телефону.

– Стелла, алло… – шепчет она в трубку. – Стелла, это ты?.. Поздравь меня, Стелла… Он привел к нам каких-то бандеровцев, и они уже присматриваются, что бы украсть… Стелла… Я теперь не сомкну глаз…