Владимир Колотенко - Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия
– Почему ты не отвечаешь? – спрашивает Юля.
У меня есть еще целая минута! Минута и семь секунд… И шесть… и пять…
– С такой скоростью мы не успеем не только на этот рейс, но и на следующий… Может быть, поведу я?
– Ровно минута, – произношу я.
– Что «минута»? – спрашивает Юля.
Я сбавляю скорость настолько, чтобы успеть притормозить и не врезаться в какой-нибудь встречный автобус или дерево, или не выскочить на бордюр… Для преследователей наша скорость – не помеха. Еще ни разу они не промахнулись.
– Ты в порядке? – спрашивает Юля.
Тишина длится еще секунд семь… Выстрела, конечно, мы слышать не можем. Я понимаю, что снова рискую не только своей жизнью, но и ее жизнью. Особенно ее жизнью!.. Когда стрелка прыгает на цифру «12», я резко торможу.
– Что?!. – спрашивает Юля.
– Заднее левое колесо, – говорю я.
– Что, опять?!!
Я смотрю в сторону-влево-вверх: они стреляли вон с той горы. Вот когда может понадобиться бинокль!
– Дай мне, пожалуйста, бинокль…
Теперь я вижу сквозь него азиатское смуглое лицо с черными усиками на верхней губе, растянутой в улыбке, эти крупные желтые зубы, и не могу понять, какого цвета у него глаза: черные? Или карие?
– Дай и я посмотрю, – просит Юля.
Я приятельски машу правой рукой тому, кто пристроился на той горе. Но как они могут знать, где я буду сегодня в 17.37?!!
Запаску я ставлю сам, и в ближайшей автомастерской меняю шину.
– Ваша пуля! – говорит на прощание мне автослесарь.
Я только киваю, мол, знаю.
Они знают о каждом моем шаге! Как можно так жить?
Только иногда, забравшись в географический центр какой-нибудь дикой пустыни, скажем, Гоби или Сахары, думаю я, мы с Юлей можем чувствовать себя в безопасности…
Можем?..
– Какие у этого тюрка желтые зубы! – говорит Юля. – А глаза – голубые…
Итак: 17.37! Все сходится: общая сумма цифр – 9. Как я и предполагал…
К счастью и сегодня дождь льет как из ведра.
– Слушай, – говорит Юлия, – такой ливень!..
Я киваю: да, ливень. Вот и повод для долгого разговора.
– Ты обещал рассказать о своих, о Тае, о Нате и ее пупке, об Инне с ее смелыми ногами, о Насте, о Пенелопе с ее родинкой у левого ушка…
– Тебе это интересно?
– Но они все роботы, твои клоны – на одно лицо…Как ты их различаешь?
– Что ты, что ты!.. Они все очень разные, замечательные и очень живые, они просто… Ну, знаешь!..
– Представляю себе…
– Вот видишь!..Что же касается их имен…
– Да, как?! Как ты их отличаешь?
– Хм! Ну, просто! По именам!
– По именам?!. Да, действительно… Но они ведь все…
Что касается их имен, то мне ведь достаточно различать только камни, которые они кладут в основание Пирамиды. Да, только камни…Принадлежность к расе или нации здесь не имеет значения. И никакие имена не нужны!
– Македонский и Сократ – греки, – говорит Юлия, – Цезарь – римлянин, Лео – итальянец, Наполеон – француз, Эйнштейн – еврей, Ленин – русский, Коперник – поляк, Папа Римский – немец…
– Ты забыла Эхнатона и Нефертити, Клеопатру…
– Да, и они! Египтяне!.. Как они понимали друг друга?
– Как мы с тобой.
– Они разговаривали на эсперанто?
– Они не знали, что они греки, римляне и евреи, и говорили на…
– На английском?
– И на английском.
– Какой же язык был для них всех родным?
– Язык мира и язык любви.
– Но они так и не смогли договориться!
– Не смогли… Когда стали говорить языком войны.
– Слушай, – а что ты думаешь об Аненербе? – вдруг спрашивает Юля.
Это для меня неожиданный вопрос!
Глава 3
Это становилось смешным: мы не могли ни на ком остановить свой выбор.
– Мир начинался с Адама, – сказала Анаис, – кто вам нужен еще?
Я знал, что Адама трогать тоже нельзя. Ни Адама, ни Еву. Ни Иисуса.
– Не уверен, – сказал я.
Анаис посмотрела на меня так, словно я стал преградой на ее пути в церковь.
– Гермес Трисмегист, – тихо проговорил Юра. Но все слышали. И промолчали.
Сегодня известно, что Ной, пускаясь на ковчеге в свое спасительное плавание по волнам Мирового потопа, прихватил с собой и останки Адама. И теперь эти останки (может быть, даже его ребро, крохотный обломок кости, который мы еще не успели идентифицировать), с огромным трудом добытые той памятной экспедицией к Ноеву ковчегу, что до сих пор покоится на склоне Арарата, хотя эти самые его останки и были в наших руках, я не решался пустить их в дело. Геном Адама был перенесен в стволовые клетки, жизнеспособностью которых Юра не мог нарадоваться.
– Не зря Бог все-таки создал Адама по своему образу и подобию: клетки светятся божественным светом! Их просто распирает от счастья! – восторгалась Ксения. – Начнем?
Но внутренний голос проорал мне: «стоп!», и я не двинулся с места. Почему? Я даже не пытаюсь искать ответ на этот вопрос. Может быть, потому, что в каждом человеке, жившем и все еще живущем на этой Земле, есть частичка того Адама, нашего пра-пра-прародителя, и Адама, и Евы. Все мы из одного яйца, одной красной человеческой крови и кровь эта священна. Честно признаться – я просто не решался нарушить существующий все эти миллионнолетия порядок вещей. Жора с Юрой тоже были на моей стороне.
– Тогда кто-то из шумерийцев, – произнесла Нана, истолковав мое молчание, как похороны Адама, – Гильгамеш, или кто там еще? Если вам не нравится Хаммурапи.
И снова никто не откликнулся на ее призыв.
Мы шли уже по пятому кругу.
– Вы что ж, боитесь Адама, трусите?! – воскликнула Анаис. Смешно было это слышать: никакого страха мы давно не испытывали. Мы просто перестали бояться.
– Для Адама у нас есть только кусок буро-рыжей глины, – заявила Николь, – из него ничего не получится.
– De nihilo nihil[45], – с ухмылочкой буркнул Вит и добавил: – le mort saisit le vif[46].
Что касается клонирования Адама или Иисуса, интуитивно мы понимали: сюда нельзя. Пока нельзя. До тех пор, пока у нас не появится уверенность в том, что риск наш будет оправдан.
– Риск? – спрашивает Лена.
– Смелость здесь была неуместна.
На этот раз Света ни слова не сказала о своем Переметчике.
Глава 4
Мы, творцы и хозяева новой жизни, могли, конечно, позволить себе выбрать из этой груды имен самое, на наш взгляд, прекрасное, самое незапятнанное, наидостойнейшее, царственное имя, царское и даже божественное, безгрешное, обласканное тысячелетиями, увенчанное любовью веков и всеми известными добродетелями, – мы могли бы себе позволить такую роскошь. Если бы не неумолимый приговор компьютера: «Христос». Из огромного множества имен, собранных нами по крупицам со всего света, чьи гены хранились в наших пробирках и колбочках, в термостатах и сейфах под строжайшим контролем и за всеми семью печатями тест на высшую, так сказать, добродетельность не прошло ни одно. «Христос» – только одно имя высвечивал компьютер. Иисус! Мы и без тестирования знали, что самое подходящее имя для начала нового рода – Иисус. Но разве мы могли себе позволить такое – Иисус! Разве мы могли так рисковать?! Мы снизили требования, поуменыпили, так сказать, добродетельность будущего первенца, и компьютер высветил имя Сократа. Ни Македонский со своим Аристотелем, ни Цезарь со своими Клеопатрой и Брутом, ни Эразм Роттердамский, ни Монтень или Паскаль, или даже Ларошфуко вместе с Жан Жаком Руссо или даже Флобером, или тем же Толстым, или Чеховым, или Лениным, Сталиным, Черчиллем и даже Мерилин Монро со своими братьями Кеннеди не попали в шестерку лучших пар. Рейтинг Иисуса был недостижимо высок. Странно, но самых ярых борцов за мир во всем мире и счастье народов там тоже не было. Компьютер был неумолим и холоден, как лед: Мария Тереза, Ван Гог, Иоанн Павел Второй… Горбачев или Картер? Нет. Какую уж он там применил систему отбора, какие «за» и «против» использовал одному Богу известно. Ясно было одно: он не очень считался с нашими желаниями. Ему, этому бесчувственному, расчетливому и высокомерному куску пластика с прецизионной начинкой было, собственно, наплевать на наши планы и чаяния. Он был неприступен, как средневековая крепость.
– Оставьте на-адежду, – прорек тогда Вит.
– Тупица! – возмущался компьютером Жора.
– Урррод! – шептал Стае, алчно жуя свои любимые неразжевывающиеся ошметья подсоленных сушеных кальмаров.
– Да он просто у вас дебил, – сказала Тая, – чего вы от него хотите?
А я был рад, что все шло по плану. Программа работала так, как ей и предписывалось, и никакая самодеятельность не должна была нарушать ход событий. Сейчас век такой: атом, ген, квант… Расчет!
Мы попробовали еще раз пробежаться по истории в алфавитном порядке:
Анаксагор, Анаксимен, Аристотель, Александр, Аристофан…
Кроме Аристотеля и Александра все остальные для меня ничего не значили, хотя Архимеда я ясно себе представлял: этакий отрешенный, рисующий свои теоремы на песке (как и я свои Пирамиды), пока его не разрубил мечом какой-то тупой вояка-римлянин (а кто разрубит меня?).
