Виктор Пономарев - Записки рецидивиста
Вы, мои дорогие читатели, видели когда-нибудь израненного, загнанного в клетку и умирающего волка? Вы видели его глаза? Глаза, полные слез, предсмертной тоски и ненависти. Я видел эти глаза, и не раз, в Сибири на лесоповале после волчьей охоты. Хотя в своей жизни я сам не раз смотрел смерти в лицо, сам не раз и не два убивал людей, но и мне становилось не по себе от этого волчьего взгляда.
Вот и я был не лучше того волка. Порой казалось: зайдет надзиратель в камеру, и я кинусь в последнем смертельном броске и вцеплюсь зубами ему в горло. Пусть застрелят лучше! Пусть! Только ни одна сука ко мне в каменный мешок не заходила. Видно, не судьба. А чуть отпускала меня ярость, и я гнал эти мысли прочь. Вчера только девочки были, водка и вино, как море, плескалось, а сегодня опять тюрьма, опять клетка. И как глупо «затяпаться». И зачем я только с этой шелупенью связался. Уж сколько раз твердили миру… Самое обидное, голым взяли прямо на бабе. Много раз меня брали менты, и погони были, и отстреливался до последнего патрона, но чтобы так… Ввалили в хату, похлопали по спине, сказали: «Все, приехали, дядя, слазь с „раскладушки“ (проститутки). Хватить компостировать свой пистон. Сам прокомпостировал, отойди, дай другому…» Ну чем тебе не анекдот? Приду на зону, расскажу кентам, вот смеху-то будет.
Только недели через две заклацали замки, заскрежетала не смазанная со времен Людовика Четырнадцатого дверь и в камеру вошли три надзирателя. Надели мне на руки «браслеты», повели и кинули на этап. Везли меня через ленинградские «Кресты».
Да, много тюрем я прошел в своей жизни, но такой тюрьмы еще не видел. Это натуральная крепость, вторая Бастилия. И еще что я подумал: сбежать из такой тюрьмы невозможно. Меня кинули в транзитку (транзитную камеру). Камера была большая, под потолком горела очень тусклая лампочка, как у нас называют, «солнце зека». В углу стояла одна двухъярусная шконка.
Я сел на шконку, развязал свой сидорок, хотел перекусить немного. Вдруг дверь камеры открылась, ввалили два надзирателя, втащили пожилого мужика и стали бить палкой. Я вскочил со шконки, подбежал сзади к надзирателю, который был с палкой, и, когда он замахнулся для очередного удара, я выхватил у него палку и сильно саданул ей ему по шее. Надзиратель завизжал, схватился руками за шею, а я закричал:
— Что вы, твари, делаете?!
Надзиратель, что держал шею в руках, ломанулся в дверь, за ним второй. Дверь захлопнули. А я спросил старика:
— За что они тебя так?
— Я инвалид сам. Один, пьяная рожа, толкнул меня в туалете, я его локтем отпихнул от себя, а он упал. Вот они и набросились на меня.
— У, суки позорные, — сказал я. — Такие амбалы, а инвалида палкой бить.
— Это не палка, это рука моя, — сказал мужик.
Я посмотрел на палку, которую продолжал держать в руках. Точно. На конце увидел слегка загнутые пальцы. Я повесил протез старику на плечо, сказал:
— Да, дед, твоей рукой чуть тебя же не ухоркали. Но ты не бойся, пока я здесь. Тебя больше никто не тронет.
Прошло минут пятнадцать-двадцать. Дверь открылась, и в камеру ввалила целая орда, человек восемь надзирателей. И сразу кинулись на меня. Я упал на пол лицом вниз, левой рукой обхватил ножку кровати, а правой левую руку. Получился своеобразный замок. Так они, падлы, схватили меня, за что могли: кто за предплечье, кто за ногу, кто за шею и поволокли вместе со шконкой к дверям. Пытались разогнуть мои руки, чтобы вытащить меня в коридор. У них из этой затеи ничего не получилось. Тогда они стали ногу выкручивать, голову крутить, а другие в это время пинали меня ногами. Но и здесь у них ничего не получилось, отчего «дубаки» приходили в еще большую ярость. Все, подумал я, хана, «мотня натурально порватая» (совсем плохое дело), долго не продержусь. И вдруг я услышал резкий голос:
— Что это такое? Что здесь происходит?
Ну, думаю, спасение пришло. Как по команде, надзиратели бросили меня, встали с пола. Поднял голову и я. В дверях стоял высокого роста капитан. Он обратился ко мне:
— Может, вы мне скажете, что здесь происходит?
— О, начальник, сразу и не расскажешь, — ответил я. — Играемся. Игра у нас такая, гестапо называется. А мне роль разведчика досталась.
— А, Штирлиц? — удивился капитан. — Ну-ну. Ладно, пойдемте со мной, господин штандартенфюрер.
— Пусть они отойдут, — сказал я в адрес надзирателей.
Капитан только посмотрел на них, и они отступили от меня. Я поднялся с пола и, хромая, пошел за капитаном, на втором этаже мы вошли в кабинет. Капитан сел за стол, я — напротив на железный стул, привинченный к полу. Капитан стал расспрашивать меня: где родился, откуда и куда везут. Я рассказал. Потом он спросил:
— А что там в камере случилось?
Я рассказал, как надзиратели били старика, я заступился, так они принялись меня долбить.
— Хорошо, гражданин начальник, что вы появились, а не то они бы разорвали меня на части.
— Ладно, идите в камеру.
— Что? Нет, начальник, я сам не пойду. Вы идите сзади.
Когда я спустился на первый этаж и уже сворачивал в коридор, надзиратели, как псы, кинулись на меня. Я отпрянул назад, капитан увидел эту свору, у него самого глаза на лоб полезли, он закричал:
— А ну быстро отойдите!
Мой коридорный открыл мне камеру, и уже из нее я крикнул:
— Начальник, деда заберите! Пусть при вас его переведут, а не то они его удолбят или вторую руку ему оторвут. — А старику сказал: — Иди, дед, пока спаситель есть. А то эти гладиаторы тебя без второй руки оставят. Ты же видишь, они хуже бешеных псов.
Старика увели, я остался один в камере. Вечером, когда выводили на оправку, тех надзирателей уже не было. Видимо, капитан перевел их на другой фронтон, тюрьма-то огромная. Но эти «Кресты» запомнились мне на всю оставшуюся жизнь. Каких зверств я только не насмотрелся в других тюрьмах, но «Кресты» по этой части им всем пару очков форы дадут.
Из «Крестов» я ушел этапом в Москву. Сутки «погостил» в «Матросской Тишине». Тюрьма тоже, надо сказать, особой радости не вызвала. Как следует я не успел ее разглядеть, ночью привезли, ночью увезли. Но тоже громадная. Что особенно запомнилось: бесконечные решетки по коридору, решетки сверху, решетки снизу, натуральная мышеловка изнутри. В транзитной камере я спросил товарищей-уголовников:
— Из этой тюрьмы кто-нибудь когда убегал?
— Ты что, парень, думаешь, что говоришь? За годы Советской власти из этой тюрьмы не убежал еще ни один человек, хотя находились артисты, что дергались. Отсюда только в могилу можно убежать.
Глава 5
НОВЫЕ ЭТАПЫ БОЛЬШОГО ТЮРЕМНОГО ПУТИ
1Из «Матросской Тишины» этапом я пришел в столицу Калмыкии город Элисту. Потом отправили меня в село Троицкое и кинули в подвал «третьей хаты». Вечером «дернули» к следователю на допрос. «Сыч», не разобравшись толком в обстоятельствах дела и предъявляя мне топорик, которым я «погладил» чабанов, и показания потерпевших, пытался мне пришить 102-ю статью (покушение на убийство). Кстати, оба чабана остались живы после моего с ними диалога. Только один в дурдом попал, а другого, пока я бегал, убили. Казбека убили, а кто — неизвестно. Собаки чабанские его в степи нашли.
— Начальник, я это подписывать не буду. Я ни в чем не виноват, они вынудили меня это сделать, я защищался, — сказал я.
— Так, если, Пономарев, ты ни в чем не виноват, зачем тогда в бега ударился? — последовал вопрос следователя.
— Да потому что вам хер что докажешь. Первым делом вы на что смотрите? На биографию. Ах, бандит, рецидивист, убийца! Да что тут доказывать? Ясно как день — пытался убить. Другого и быть не может. Вот она, начальник, вся ваша гнилая логика. Нет-нет, ничего я подписывать не буду. Зачем мне «лишний груз»? Давайте сюда прокурора, — распалившись, сказал я.
На другой день меня повезли к прокурору в Элисту, завели в кабинет. Я стоял впереди, два мента сзади. «Старший дворник» прочитал состав преступления и сказал:
— Здесь все правильно написано, Пономарев. Вам вменяется сто вторая статья.
Тогда я упал на пол кабинета, стал по нему кататься и кричать:
— Гражданин прокурор, так не бывает! Я не виноват, я защищался. А они были вооружены и хотели убить меня.
А в доказательство сказанного я несколько раз ударил лбом в пол, потом вскочил на колени и разорвал на груди рубаху. Это был один из моих проверенных приемов. Иногда срабатывал.
— Успокойтесь, Пономарев! — крикнул прокурор и, обращаясь к следователю, добавил: — Так, проверьте факты, еще раз допросите потерпевших, и если подтвердится, что сказал Пономарев, то тут уже другая статья.
Вот это-то мне и надо было. Во-первых, свидетелей нет, а во-вторых, из двух потерпевших один в могиле, другой в дурдоме. Мало что там дурак может наплести. Значит, мои показания должны стать решающими. Еще бы не помешало от этого «сыча» избавиться, подумал я.
