Катарина Причард - Девяностые годы
— А ты растешь, Морри, — ухмыльнулся Динни. — Уже совсем не тот заплесневелый консерватор, каким был когда-то.
— Я добываю хлеб своим трудом, так же как и все вы, — сказал Моррис. — А кирка и лопата научили меня разбираться в политике.
— Сколько старателей заработало кучу денег на первых заявках и тут же спустили все до последнего пенса, — проговорила Салли.
— Ну еще бы! — воскликнул Динни. — Душа-то воли просит! Ну и сходили с ума кто как умел. Арт Бейли так жил, что его в три года скрутило. Ведь как бывало: повезет парню — он продаст участок и месяца два-три живет, как король. А теперь многие из этих королей роются в отбросах, в мусорных ямах.
— Куда как много пользы принесло им золото! — с досадой проговорила Салли. — Это был мираж, за которым вы все гонялись… Воображали, что оно создаст вам рай на земле.
Старик Крис проговорил вполголоса:
…И этот желтый раб[16]Религии создаст и сокрушит! И тех, кто проклят всеми, осчастливит,И юности прикажет полюбить прогнивших стариков! И вознесетСтяжателей, дав сан высокий им, и почести, и общие похвалы,И на скамью одну с сенаторами поместит!
— И когда золота мало и когда слишком много — все скверно, мэм, — задумчиво проговорил Динни. — Помнишь, Морри, как ребята с Лондондерри пригнали целую повозку золота, а сотни старателей вернулись из того же похода не солоно хлебавши.
Моррис молча кивнул.
— А все-таки, — продолжал Динни, — каждый знал, что он не подохнет с голоду, пока у его товарища есть хоть корка хлеба или несколько пенсов в кармане. Парни с Лондондерри, как только сдали свое золото, тоже не пожалели денег для товарищей. А хорошее это было время и хороший народ, как вспомнишь, верно, Морри?
— Уж скажите сразу: первые старатели — лучшие люди на земле, — насмешливо проговорила Салли; она уже не раз слышала такие высказывания.
— А что вы думаете? Именно так оно и есть, мэм, — сказал Динни. — Это были хорошие, честные парни, — все до единого, а уж если попадался какой-нибудь прохвост, так на общих собраниях с ним не церемонились.
— А ты помнишь, как груды золота с первого участка Бейли лежали в старой лачуге из мешковины, которая была у нас и мясной лавкой и почтовой конторой? — спросил Моррис. — И никому даже в голову не приходило украсть это золото и смотаться с ним.
Динни фыркнул.
— Хотел бы я поглядеть, что бы у него из этого вышло! Нет, пока здесь не было ни рудников, ни железных дорог — не было и всех этих жуликов и бандитов, которые стреляют на дорогах и грабят прохожих. У нас дело доходило до стрельбы, только если очень уж перепьются.
— Черт побери, а ты помнишь, как новый констебль запер под замок приискового инспектора и старика Крукшэнкса за появление в нетрезвом виде и нарушение общественной тишины и порядка? Наутро инспектор уладил дело с констеблем и пошел к себе в суд, а старика Крукшэнкса оставил в гостинице в постели. Сидит он в своей старой палатке, на которой для всеобщего сведения написано: «Суд», и распекает каких-то двух пьянчуг, как вдруг появляется Крукшэнкс в одной нижней сорочке и с бутылкой в руке. «Эй ты, старый индюк, брось к черту этих несчастных недоносков, чего ты их мучаешь! Пойдем-ка лучше выпьем!» Инспектор объявляет, что слушание дела откладывается, и оба отправляются в трактир.
Моррис от души смеется рассказу Динни, хотя он уже слышал его в различных вариантах, по меньшей мере, раз десять.
— А вот еще занятная была история, когда два инспектора оказались проездом в одном городе — в Курналпи, что ли, или в Кэноуне, — припоминает Динни, которого хлебом не корми, а дай рассказать что-нибудь забавное. — Они бражничали в трактире всю ночь напролет и в конце концов подрались. Местный констебль не знал, кто они такие, и арестовал обоих. А наутро оказалось, что судить-то их некому. Тогда, чтобы дело не получило огласки, они решили судить друг друга, надеясь, так сказать, на взаимную поблажку. Инспектор этого округа взял слово первым и не захотел остаться в накладе. «Что вы можете сказать в свое оправдание? — спрашивает он бывшего собутыльника. — Вы — почтенный гражданин, и должны были бы служить примером для всех прочих граждан, а вы что делаете? Напиваетесь, как лошадь, и позорите себя своим непристойным поведением. Я присуждаю вас к штрафу в два фунта стерлингов с заключением под стражу на четырнадцать суток в случае неуплаты». Тогда судейское кресло занимает заезжий инспектор. — «Ну, — говорит он, — должен признаться, что я изумлен обвинением, которое против вас выдвинуто, мой друг: вы напились, как свинья, и безобразничали в общественном месте самым непозволительным образом. А главное — это уже второе дело такого сорта за одно только сегодняшнее утро! Сие отягчает вашу вину. За городом может установиться дурная слава. Поэтому я намерен судить вас по всей строгости законов, чтобы ваш случай послужил назидательным примером для потомков. Я присуждаю вас к штрафу в пять фунтов стерлингов с заключением под стражу на двадцать восемь суток в случае неуплаты!»
Эта история тоже была известна Моррису, но он смеялся вместе с Динни так, словно слышал ее впервые.
— Да, прииски были магнитом, который притягивал к себе людей всех возрастов и всех состояний, — вспоминал Моррис. — Английские аристократы рыли золото бок о бок с ирландскими повстанцами и вместе пьянствовали в трактирах.
— А были и такие, которые сражались когда-то на баррикадах Парижской коммуны, как, например, старый Фабр, — присовокупил Динни. — Но все-таки лучшими исследователями австралийской пустыни и разведчиками золота были сами австралийцы. Что ни говори, а мы умели постоять за себя, Моррис.
— Еще бы! Особенно — когда позволили заокеанским акулам проглотить все золото наших рудников.
— Ну, видишь ли, как-то нужно было разрабатывать прииски, — оправдывался Динни.
— Могли бы сами сделать это, если бы умели отстаивать свои национальные интересы.
— Что верно, то верно, — согласился Динни. — Но этого мы еще не умели, Морри. Наше золото и наши рудники всегда были легкой добычей для иностранных предпринимателей. Впрочем, так оно есть и по сей день. Но думаю, что федерация положит этому конец и защитит интересы Австралии.
Моррис промолчал, его мысли витали в прошлом.
— Вот уж когда мне до черта не повезло, так это когда я посеял акции Большого Боулдера. Хотел бы я знать, какая сволочь их подобрала.
— Да, в Хэннане народ был уже не тот, что в старом лагере, — заметил Динни.
— Не тот, — согласился Моррис. — Один раз за всю жизнь подвернулся шанс разбогатеть, так и то какой-то прохвост отнял его у меня, присвоив себе мои учредительские акции. Ему теперь живется неплохо, надо полагать.
Динни знал, что история с акциями — больное место Морриса. По-видимому, Моррис свято верил, что составил бы себе состояние, не пропади у него тогда акции Большого Боулдера. Впрочем, он и сейчас еще продолжал поигрывать на бирже.
— Странно, — промолвил Моррис, — как нам всем не повезло. И ты, Динни, и я, и Салли, и Робийяры, и Брайрли — вот уж сколько лет мы все здесь, на приисках, и никому из нас нет удачи.
— Олф пропал зазря, — горько сказал Динни, — и его жена тоже.
— Вы не должны осуждать Лору, — вступилась Салли.
— Я не осуждаю ее, — сказал Динни.
— А я осуждаю. — Моррис говорил решительно и жестко. — Зачем она отправила Эми в монастырь в Кулгарди? Не хотелось самой возиться с девочкой? А то, что она вышла замуж за этого Мак-Суини, я считаю просто оскорбительным для памяти Олфа.
— Это жестоко, Моррис, — пробормотала Салли.
— А ты могла бы так поступить? — спросил Моррис.
— Не знаю, может быть, — призналась Салли.
Динни решил, что пора переменить разговор.
— Говорят, Фриско опять пошел в гору в Лондоне, — сказал он, не подозревая, что новая тема выбрана им не совсем удачно. — Основал будто бы крупное акционерное общество и женился на какой-то богачке.
Салли была рада, что они сидели без света: Моррис мог бы заметить, как вздрогнула она, услышав эту новость.
— Да, кто-то говорил мне об атом, — равнодушно уронила она.
— Пэдди Кеван продал ему Золотое Перо, — сообщил Динни.
— Фриско и Пэдди Кеван — ну что вы скажете! — воскликнул Моррис. — Кто бы мог подумать, что они сделаются такими важными персонами на приисках.
Динни презрительно сплюнул.
— Важными персонами? Просто загребли кучу денег. Но только я уж лучше буду рыть золото, пока не сдохну, а наживаться таким способом, как они, не стану.
— Правильно, — согласился Моррис.
Наступило долгое молчание. Заунывное пение Калгурлы замерло где-то вдали, и только глухие удары толчеи нарушали тишину. Салли ушла в дом, чтобы уложить ребенка. Когда она вернулась на веранду, Моррис и Динни прервали разговор, словно он не был предназначен для ее ушей.
