Ирвин Уоллес - Слово

— За сколько же?

Домине де Фроом стоял, пыхая дымом с высоты своего немаленького роста.

— Лебрун хотел пятьдесят тысяч долларов в американской валюте, либо эквивалент этой суммы в фунтах стерлингов или швейцарских франках. Пламмер начал с ним торговаться. Лебрун снизил свои требования до двадцати тысяч долларов.

— Ну хорошо, эта встреча состоялась?

— Можно сказать, что да. Но вначале позвольте рассказать об одном изменении в планах. Когда Пламмер вернулся в Амстердам и сообщил о переговорах, я был — позвольте мне выразить это так — я был переполнен надеждой. Я сразу же понял, что эта операция для нас слишком важна, чтобы поручать ее выполнение только лишь Пламмеру. Да, он энтузиаст, журналист, но он абсолютно ничего не понимает в папирусах, в арамейском языке, в критике текстов. Я же являюсь экспертом во всем этом. Я был уверен, что доказательством Лебруна будет второй фрагмент, который он вырвал из вашего папируса номер три и оставил нетронутым. Или же это будет нечто подобное. Я ожидал, что в нем будет несокрушимое доказательство того, что весь текст не настоящий, а поддельный. У меня было гораздо больше квалификации для проведения подобной оценки, чем у Пламмера. Вот почему в Рим мы отправились вместе.

— И когда же это было?

— Три дня назад. Мы договорились встретиться здесь, в городе…

— Где конкретно?

Проявляя огромное терпение, де Фроом ответил Ренделлу.

— Это было дешевое студенческое кафе или даже бар в узком переулке, что вливается в Пьяцца Навона. Само кафе располагается на углу Пьяцца делле Синке Люне — Площади Пяти Лун — и Пьяцца ди Санто Аполлинере. Только выглядело оно не столь живописно, как я это описываю. Само кафе называется Бар Фрателли Фабре — то есть, Бар братьев Фрателли. Давно требует ремонта. Четыре столика на улице с плетеными из лозы стульями перед стойкой и выцветший зеленый навес, который обязан защищать посетителей от солнца. Две двери закрыты чем-то вроде занавесок из гибких пластиковых ленточек, чтобы не пропускать мух — такие занавески сразу же напомнили мне про алжирские дома определенной репутации. Мы с Пламмером должны были встретиться здесь с Лебруном в час дня. Приехали мы минут за пятнадцать, захватив с собой двадцать тысяч долларов; мы заняли столик на улице, заказали вино и начали ждать со вполне понятным напряжением.

— Он пришел? — с тревогой спросил Ренделл.

— В пять минут второго, когда мы уже начали беспокоиться, на Пьяцца ди Синке Луне вдруг въехало такси и остановилось со скрипом тормозов на другой стороне широкой улицы, что вела к кафе. Задняя дверь машины открылась и оттуда, чуть ли не выпав на улицу, вышел старик и поковылял к водителю, чтобы расплатиться. Помню, как Пламмер стиснул мое предплечье. “Это Лебрун, это он!” Пламмер вскочил на ноги и закричал: “Лебрун! Я здесь!”. Тот повернулся, едва не упал при этом из-за своего протеза, глянул на наш столик, и вот тут он немедленно изменился в лице. Он был возмущен, он страшно рассердился. Он даже стиснул руку в кулак и погрозил нам. При этом он заорал Пламмеру: “Вы нарушили данное мне слово! Вы и не собирались это публиковать!” И тут он показал пальцем на меня. Когда он сделал так, до меня дошло, что на мне одеяние священника, ряса. Идиотская забывчивость. Я одел ее на службу и совершенно забыл переодеться. Старик был уверен, что Пламмер продался церковникам и пытался захватить доказательство подделки в свои лапы, чтобы потом передать церкви, а уж та бы это доказательство просто уничтожила. Пламмер пытался что-то кричать, перебежать оживленную улицу, добраться до Лебруна и объяснить мое присутствие. Но было слишком поздно. Тот вскочил в такси, и машина умчалась вместе с ним, не оставляя нам ни тени надежды вновь найти его, не оставляя ничего. Больше мы его не видели, нам не удалось установить его местопребывания. В телефонной книге Рима никакого Лебруна нет, равно как и никаких записей в городских архивах. Он полностью испарился.

— Выходит, у вас ничего нет, — сказал Ренделл.

— Если не считать того, о чем я вам сообщил в этой комнате. Тем не менее, я открыл вам все случившееся, все именно так, как оно происходило, все наши секреты, поскольку знаю, что у вас имеются точно те же подозрения относительно новой Библии, что были и у меня самого, и потому что вам удалось сделать то, что не удалось сделать мне. Вам одному удалось встретиться с профессором Монти сегодня. И это именно Монти — остался только лишь он один — кто может знать истинное имя автора фальшивки и его адрес. Монти, и только Монти, сможет привести нас к Лебруну и окончательному доказательству подделки. Как вы считаете, сможет ли профессор помочь нам в этом?

Ренделл сунул свою трубку в карман, взял свой портфель и поднялся.

— Вы же знаете, что профессор подвергся психическому надлому. Вам известно, что он в лечебнице для нервнобольных. Так как же он может помочь?

— Но ведь его университетские коллеги сообщили нам, что у него лишь временное психическое расстройство.

— Только лишь потому, что им внушили это. Но это не правда. Я видел Монти. Я пытался поговорить с ним серьезно. Мне это не удалось. Так что, к несчастью, профессор Монти безнадежно утратил разум.

Могло показаться, что де Фроом сейчас сползет по стенке.

— Тогда и мы безнадежно проиграли. — Его глаза уставились на Ренделла. — Если только не имеется чего-то еще, что вы знаете, и что может нам помочь. И если так, вы нам поможете?

— Нет, — ответил на это Ренделл. Он уже направился к двери, но, подойдя к де Фроому, остановился. — Нет, я не могу помочь вам, а даже если бы и мог, то не уверен, захотел бы. Я вовсе не уверен в том, что такой человек как Роберт Лебрун вообще существует. Если же он даже и существует, я не уверен, что ему можно верить. Спасибо за вашу любезность, за ваш рассказ, домине, но лично я собираюсь возвратиться в Амстердам. Мои поиски истины здесь, в Риме, завершены. Я не верю в вашего Роберта Лебруна или в его существование. Спокойной ночи.

Но, покинув номер де Фроома, поднимаясь по лестнице к себе на пятый этаж, Ренделл знал, что он не был честен с голландским священником.

Ренделл знал, что он солгал и солгал сознательно.

Он вовсе не сомневался в том, что человек по имени Роберт Лебрун существовал где-то в этом городе, и что у этого человека должно было иметься какое-то доказательство подделки. Все было очень логично, прекрасно соответствовало последовательности уже известных Ренделлу событий.

Оставалось лишь обнаружить Лебруна и получить доказательство. Он не собирался возвращаться в Амстердам, пока что не собирался. Он собирался сделать последнее усилие в поисках правды. Но теперь у него имелся намек, который мог привести его к Роберту Лебруну.

Все зависит лишь от одного. Все будет зависеть от того, успешным ли будет телефонный звонок, который он собирался сделать Анжеле Монти.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ

В ПОЗДНИЕ ЧАСЫ СЛЕДУЮЩЕГО УТРА, еще одного дожелта раскаленного дня в Риме, Стивен Ренделл ожидал в прохладной гостиной дома семейства Монти экономку, которая должна была принести то, чего он так страстно желал.

Все, что могло теперь произойти, зависело от его вчерашнего телефонного звонка Анжеле Монти. Дома ни ее, ни сестры не было, и она не перезвонила практически до полуночи.

Ренделл решил не сообщать ей новость о своей неожиданной встрече с домине де Фроомом в “Эксельсиоре”, и о признании священника в том, что историческая находка ее отца может быть просто подделкой. Ему казалось, что нет смысла волновать Анжелу шокирующими признаниями голландца, тем более, что доказательств этому пока что еще не имелось.

— Так ты улетаешь в Амстердам утром? — спросила у него Анжела.

— Скорее всего, днем, где-то после полудня, — ответил он ей. — Появилась одно дело, которое хотелось бы сделать утром. Но для этого мне нужна твоя помощь. — Он замялся, но продолжил по возможности небрежно:

— Анжела, в тот день, когда с твоим отцом случился приступ, а точнее, потом, когда ты уже отвезла его в больницу, что случилось с его бумагами, всеми теми, что были у него на столе в университетском кабинете?

— Через неделю после того, как мы переправили отца на Виллу Беллависта, я с Клареттой отправилась в университет, к нему в кабинет — я до сих пор вспоминаю, насколько это было больно когда тот, кого ты так любил, сделался совершенно беспомощным и безнадежным — и мы собрали все бумаги с его стола и в кабинете и упаковали их в небольшие картонные ящики.

— И это все сохранилось?

— До последнего клочка бумажки. На случай, если отец когда-нибудь выздоровеет, хотя на это мало надежды, но как-то поддерживает нас. Правда, у нас не было никакого настроения все перебирать. Поэтому мы лишь заполнили ящики и перевезли их к нам домой, чтобы положить в шкаф. Все это до сих пор еще хранится в кладовой. С тех пор у меня все никак не лежало сердце пересмотреть эти документы.