Джонатан Франзен - Безгрешность
– Тяжелая история, – промолвил Андреас не без теплоты в голосе. – Сочувствую.
– Ты тут ни при чем. Я не для того сюда пришел, чтобы тебя обвинять. Быть сыном Кати – тоже нелегкая доля, я уверен. У нас с ней длилось всего шесть лет, и они меня разрушили. Хотя нет, я несправедлив. Я все время был без ума от нее. Та ее сторона, что она вряд ли показывала ребенку, – это, я тебе скажу, было нечто.
– В какой-то мере она ее и ребенку показывала.
– По-своему она грандиозна. Но, конечно, разрушила меня.
– Итак…
Дрожащей рукой отец подвинул к нему рукопись.
– В свои пенсионные годы я взялся за мемуары. Вот они. Взгляни.
“Преступная любовь”. Петер Кронбург. Андреас не был рад узнать, как зовут отца. Теперь его существование стало не таким удобным, не таким призрачным.
– Хочу, чтобы ты прочитал, – сказал Петер Кронбург. – Мучением это не будет – у меня хороший, ясный слог. Твоя мать всегда это говорила.
– Не сомневаюсь. И, видимо, здесь подробно описан ваш секс. Название настраивает на такие ожидания.
Петер Кронбург слегка зарделся.
– Только в той мере, в какой это связано с более общей картиной личной жизни членов ЦК.
– Моя мать никогда не была членом ЦК.
– Но ее муж был. Постельные сцены не выходят за рамки хорошего вкуса, и в любом случае наши отношения – это только половина книги. Другая половина – тюрьма и “социалистическая законность”.
– И я. Вы сказали, тут что-то есть обо мне.
Петер Кронбург покраснел еще больше.
– В конце я рассказываю о нашей первой встрече и не буду скрывать, что упоминал об этом, когда обращался в издательства. Мне говорили, что в заявке важно наметить план маркетинга.
– “Нерассказанная история темного происхождения Вольфа”. И вы у меня просите помощи?
– План маркетинга, включающий твое имя, может, я полагаю, сделать книгу бестселлером. Я должен думать о том, что будет с моим сыном-инвалидом, когда меня не станет. В книге имеется и грусть по социалистическому прошлому, и резкая его критика. Исторический момент для публикации самый подходящий.
– Поразительно, что издательства не рвут книгу у вас из рук.
Петер Кронбург покачал головой.
– Раз за разом один и тот же ответ. Создается впечатление, что во всех издательствах перебор по части восточных мемуаров. Только в одном у меня попросили саму рукопись, и некая очень молодая, судя по голосу, женщина прислала ее обратно с комментарием, что в ней слишком мало про тебя.
Андреасу стало печально из-за отца. Из-за того, что он так мелко плавает по сравнению с сыном. Из-за того, как, находясь в маргинальном положении, надеется сорвать куш, заводит речь о плане маркетинга. Сжимается сердце, когда видишь старых “осси”, пытающихся подражать мышлению “весси”, овладеть жаргоном капиталистической саморекламы.
– “Второй раз мы увиделись с сыном в библиотеке Американского Дома”, – сказал Андреас. – Можете добавить эпилог про нашу сегодняшнюю встречу.
Петер Кронбург опять покачал головой.
– Цель книги – не пристыдить тебя. На тебя у меня зла нет. На твою мать, на твоего отца, на Штази – есть. Но не на тебя. Если ты не озабочен защитой Кати, книга не повредит тебе ничуть. Совсем наоборот, я думаю.
– Почему наоборот?
– Твой план маркетинга, как я понимаю, – солнечный свет. Если ты одобришь книгу, если поможешь мне с издательством – с издательством высокого уровня, не с пугливой девчонкой двадцати трех лет, – ты покажешь, что нет на свете такого священного секрета, какой ты не был бы готов раскрыть. Ты станешь еще более знаменитым. Твоя слава, твоя легенда только вырастет.
И твоя тоже, подумал Андреас. Может быть, отец не так прост и беспомощен, как показалось. Может быть, не такие уж они разные. Может быть, даже совсем одинаковые – просто отцу повезло меньше.
– А если я не стану вам помогать? – спросил он. – Пойдете в “Штерн” и расскажете, какой я лицемер?
– Я делаю это ради сына – другого сына – и ради справедливости. Хотя я не уверен, что справедливость так уж важна в данный момент. Ни для кого не новость, что Штази – это нехорошо и что люди вроде твоих родителей – нехорошие люди. А вот деньги в мире, который пришел после них, – вещь важная.
– У меня нет для вас денег.
– Может быть, со временем и появятся.
Андреас полистал рукопись, напечатанную на матричном принтере. На глаза попалась фраза: “На четвереньках она была точь-в-точь дикая кошка”. С него хватило. Но человек в красной водолазке, сидевший напротив, вызывал некоторое любопытство. Он что, всегда был такой предприимчивый? Рассчитывал, что связь с Катей принесет ему положение и престиж в социалистической системе? Тюремный срок за подрывную деятельность нельзя назвать несправедливостью, если ты и правда стремился подорвать систему. Несправедливость – быть звеном в этой системе и не получить того, что тебе причитается.
– Денег я вам не дам, – сказал он, – и видеть вас больше не хочу. Отца я похоронил, и другого отца мне не надо. Но книгу я прочту и сделаю что могу.
С видимым чувством Петер Кронбург протянул ему через стол дрожащую руку. Андреас пожал ее – своего рода прощальный подарок отцу. Потом взял рукопись и вышел, не говоря больше ни слова.
Десять лет назад он внимательно прочел свое дело из архива Штази. Большей частью скука и рутина, потому что он никогда не был объектом первостепенной важности, но кое-что стало сюрпризом. Как минимум две из пятидесяти трех “проблемных” девиц, с которыми он спал, оказались стукачками, что опровергало его теорию, будто Штази очень редко использует женщин и никогда – столь юных девушек. Одна из осведомительниц сообщила, что он отпускает неподобающие шутки в адрес государства, сеет среди тех, кого консультирует, неуважение к научному социализму и, пользуясь своим положением в церкви, склоняет их к половой близости; что после того, как она с целью войти к нему в более полное доверие согласилась на сношения и обнаружила у него ненормальные половые тенденции (это, по всей видимости, означало, что его подрывные губы предпочитали ее киску законопослушным губам), она изобразила горячий интерес к энвиронментализму, а он, выслушав ее, засмеялся и сказал, что из зеленого его интересуют только маринованные огурцы. Этой осведомительнице, оказывается, было тогда двадцать два; имя ее он помнил, лицо – нет. Другой, которую он помнил лучше, было, как она и говорила, семнадцать. Она доложила, что он не сближается с другими асоциальными элементами в церкви, не поощряет сомнений в руководящих принципах марксизма-ленинизма и что он преподносит себя как предостерегающий пример того, к чему приводит безответственное контрреволюционное поведение. Жалоб по сексуальной части у нее, что неудивительно, тоже не было.
Другим небольшим сюрпризом в его деле было то, что до сентября 1989 года его мать в первую пятницу каждого месяца посещал сотрудник Штази – только чтобы удостовериться, что у нее не было контактов с сыном. Рапорты об этих посещениях, которых набралось более сотни, были краткими и, по существу, одинаковыми, если не считать того, что в первые три года к ним добавлялось примечание, напечатанное на другой машинке, о том, что прослушка ее рабочего телефона контактов с А. В. не зафиксировала. На первом из рапортов без такого примечания от руки было приписано: Телефонное прослушивание К. В. приостановлено по просьбе секретаря ЦК тов. В.
На Андреаса вопреки всему, что он чувствовал к Кате, подействовало то, до какой степени она сама подвергалась давлению Штази. Он никогда не мог совсем закрыть глаза на то, что во многом она – жертва. Жертва своей психической неуравновешенности, жертва родителей, которые привезли ее в Республику, хотя могли оставить в Англии, жертва органов безопасности, отправивших ее родителей в ссылку и, возможно, убивших их, жертва мужа, которого она не любила, но должна была слушаться, жертва системы, пригасившей ее природный блеск, жертва любовника, приехавшего в Берлин, чтобы настроить против нее сына, и, наконец, жертва самого этого сына. Большей частью он испытывал к ней ненависть, но возможность сочувствия в нем по-прежнему теплилась. Сочувствия к хлебнувшей горя, потерянной девушке, которой она когда-то была. Порой ему даже приходило в голову, что, может быть, в пятнадцатилетней Аннагрет он увидел юную Катю, что в этом, может быть, и была подлинная идея, стоявшая за идеей Аннагрет.
По дороге домой с рукописью Петера Кронбурга сочувствие в нем не дремало. Хотя он видел, что Кронбург прав и публикация “Преступной любви” может быть полезна для его карьеры, читать мемуары он не был настроен. Отчасти причиной была брезгливость, но главным образом – желание защитить мать. Те немногие, с кем Катя сейчас поддерживала дружеские отношения, были британцы и пожилые немцы с Запада – она не хотела иметь ничего общего с тоской по социализму, – и если они прочтут книгу, она, по всей вероятности, этих друзей потеряет. Приложить руку, как, похоже, поступила она, к тому, чтобы на десять лет упечь невинного человека за решетку, – такое, когда вскрывается, не так-то легко простить даже в эпоху прощения и забвения. Гордая мать Несущего Солнечный Свет в один миг получит позорное клеймо.
