Франц Фюман - Избранное
Бьющий ключом кровавый источник, желтый сочащийся гной, экскременты, мозг, слизь.
В каком из этих потоков заключена душа твоя, силен?!
Аполлон кивнул в третий раз.
Наконец-то скифы подрезали хрящи копыт, и кожа спала.
Кибела бушевала в лесу. Во тьме разразился целый ураган. Вдруг зазвучала флейта. Сотни нимф вскрикнули в один голос, и мясо силена обнажилось. А желто-коричневая кожа, раздуваясь и переливаясь, как живая, начала раскачиваться в такт пению флейты, и вместе с ней — острые уши, стоптанные копыта, жирный живот, подпрыгивающий огрызок хвоста, а руки обвивали черные елки. И те, придя в движение, в свою очередь раскачали и гору, и лес на ней.
Сладкозвучие флейты необъяснимо.
Скифы с головой ушли в обработку кожи, но под их мощными ударами ели качались все сильнее, а разрезы на коже мгновенно затягивались, бесследно исчезая. Рубцов не оставалось.
Тогда Аполлон повелел скифам вернуться в темноту лесов.
И тут произошло невероятное, но музы видели это собственными глазами: Аполлон, Чистейший из Чистейших, дотронулся до кожи, коснулся ее пальцами, лишь их кончиками, и кожа, на миг приоткрывшись, сразу опять затянулась.
Властелин дельфийского оракула не говорит, не молчит — он предвещает. Чему быть, тому не миновать. Кибела затихла, лес замер, хоровод муз исчез в сумерках, а Аполлон, славный Аполлон, вспомнив о своем обличии, быть может более всего соответствующем его сути, волком пустился на север, а меж елей обвисла кровоточащая кожа…
Потом надвинулся вечер, он пришел с миром к тем, кто беззлобен и тучен, и обитает в бедных пещерах, и любит вино и сладость жизни — такой не вершит власть ни над народами, ни над чьей-то жизнью. И вот нимфы вышли из-за деревьев, и зажглись костры посреди стекающих с Иды ручьев, и флейта заплакала навзрыд, а кожа задергалась в танце, и явилась Кибела с обнаженной грудью.
Вскоре Фригия была покорена тощими и жилистыми людьми, и среди них римляне и сирийцы, и снова появились воины с клинками, длинными, острыми, отшлифованными горной водой, и снова они резали и кромсали: женщин и мужчин, детей и стариков — снова и снова снимали кожу Марсия. Солдаты ставили заплаты из его кожи на ранцы и сапоги, кошельки и щиты, но, едва те уходили, кожа Марсия возрождалась, а когда потом солдатские трупы, разлагаясь, окончательно догнивали по всему пути следования завоевателей, после них оставались лишь эти крепкие куски кожи убитых фригийцев. Источенная червями, исклеванная птицами, она мало-помалу рассеялась по белу свету.
А Марсиева кожа, не поддавшаяся надругательству? Что стало с ней? Рассказывают, что мятежники похитили ее и вывесили как знамя на форуме их города, а затем совершили жертвоприношения в честь покровителя, сопровождая действо игрой на флейте и увеселениями вокруг костров, в котором принимали участие простодушные жизнелюбцы и милосердные женщины. Название того города давно забыто, однако известно, что он был покорен и разрушен до основания, а жители его истреблены, но кожу сохранили, спрятав в пещере в Келенах, и что оттуда ее снова похитили бунтари, на этот раз бунтари с узкими, худыми лицами, а потом след ее теряется…
Остались лишь свидетельства летописцев, изложенные на их летописный манер, а также картины художников, и скульптуры, и куски кожи на дорогах мира, они все еще кочуют с места на место — возможно, один из них пристал и к твоему башмаку.
И непостижимое сладострастие флейты…
И воспоминания…
И проклятие.
Перевод И.Кивель
УСТА ПРОРОКА
Владыку Северного царства звали Ахаб. А вся земля делилась на Северное и Южное царство. У царя Ахаба было три желания, но он не знал, как их исполнить. Он жаждал завладеть виноградником в столице, который все еще принадлежал не ему, троном владыки Южного царства и устами пророка.
Во времена Ахаба, равно как и до них и после них, на земле было много пророков, и звались они по-разному, но устами истинных пророков глаголет истина, а истина одна, так что и пророк всегда был один. Назовем его Михей. Известны три пророка, носившие это имя: один был словно кедр, второй — словно терновник, третий — словно бесплотная тень; тем не менее все трое были одним; можно называть его Илия, а можно Исайя. Лжепророк тоже всегда один, его устами глаголет ложь; но у лжи, как известно, тысяча языков, а у правды только один.
Женщину, которую взял себе в жены Ахаб, звали Иезавель.
Однажды царь Ахаб стоял у окна своего дворца и глядел на ближний виноградник — единственный в городе, еще не принадлежавший ему. Тут подошла к нему Иезавель и сказала:
— Твой трон охраняют тысяча тысяч воинов. Чего ты ждешь? Пошли сотню, да нет, и двоих хватит, и виноградник Набота станет твоим. Почему ты не делаешь этого?
— Я боюсь не Набота, — возразил ей царь. — Я боюсь слова пророка. Словно страж, стоит он перед виноградником, и из уст его исходят острые мечи. Он предрек мне страшную участь, если мои воины прогонят старика, которого все вокруг зовут Справедливым.
— Какую же участь? — спросила Иезавель.
— Не решаюсь сказать, — ответил царь.
— Тогда пусть все сделают не воины.
На следующее утро Иезавель пригласила соседа на царскую трапезу. Посланный ею сказал, что царь прослышал, будто Набот — из тех справедливых мужей его страны, которым не воздавалось по достоинству, и что ныне государь намерен склонить к ним свой благосклонный слух.
Иезавель пригласила на трапезу и царских пророков, а это те, чьи медоточивые речи ласкают слух власть имущих. За это их осыпают почестями, сами они красуются в шелковых одеждах, а при дворе Ахаба даже носят на голове золотую звезду, поелику золото — цвет Северного царства.
Когда Набот сидел за царским столом и царица подняла кубок за праведников своей страны, один из придворных пророков вскочил и завопил во весь голос:
— Царица, что ты делаешь? Как можешь ты пить за праведников, когда такой человек сидит за твоим столом? — И он указал пальцем на Набота: — Этот человек — никакой не праведник, он враг небес и ненавистник нашего царя.
Тут Набот сказал:
— Что ты? Разве способен я на такое злодейство?
И тогда враг его принялся кричать:
— Разве не слышал я своими ушами, как ты кощунствовал у себя в винограднике? Разве не видел своими глазами, как ты грозил кулаками царскому дворцу? Разве не чуял своим собственным носом вонь нечистот, которыми твоя гнусная пасть оплевывала нашего владыку? И разве твое зловонное дыхание не отравляет мне вкуса кушаний? А твое соседство за столом не усеивает все мое тело гнойниками?
Тут царица опустила свой кубок. Набот же сказал:
— В него, видно, бес вселился!
Но царь Ахаб проронил:
— Тяжкие обвинения пришлось нам услышать.
И Набот в изнеможении опустился на свое место.
— Правде нужны свидетели! Говорите, достойнейшие! — воскликнул тот, кто напал на Набота, и тогда поднялся другой царский пророк и сказал, что он тоже слышал, как Набот кощунствовал, и видел, как тот размахивал кулаками. Тут Набот вскричал:
— Это ложь!
Тогда царица поднялась и сказала:
— Здесь собрались уважаемые люди, советники и пророки царя.
Головы их увенчаны золотыми звездами, перед которыми народ преклоняет колена. Не хочешь ли ты объявить их всех бешеными? Не хочешь ли сказать, что царь окружил себя лжецами?
Тут Набот воскликнул:
— Горе мне! — И тихо добавил: — Я пропал. Что бы я ни ответил, все оборачивается против меня, что «да», что «нет».
Царь Ахаб нахмурился. А царица Иезавель сказала:
— С этим человеком не желаю дольше сидеть за одним столом!
Она вскочила и вышла из зала. Набот хотел было бежать и укрыться в своем винограднике, но царские пророки преградили ему путь и погнали на поросшую колючками пустошь, где обычно побивали камнями преступников. Обвинявший его первым поднял камень. Набот хотел было крикнуть, что ни в чем не виновен, но первый же камень разбил ему лицо.
— Видишь, как просто все делается, когда ты царь, — сказала Иезавель, поднимаясь вместе с Ахабом на виноградник, только что принадлежавший Наботу, а теперь перешедший в собственность царя по закону и обычаю Северного царства. Царь с царицей были одни, при них не было никакой охраны, а в столице Северного царства не было больше ни одного виноградника, не принадлежащего царю.
Однако перед виноградником стоял пророк Михей, и, как только царь его увидел, в ушах у него раздался стук камней, ударяющих по голове и плечам, и он сразу захотел вернуться во дворец. Тут Иезавель схватила Ахаба за руку и потянула вперед, к пророку. Но тот сказал царю:
— Кровь Набота да падет на твою голову! Ты знал, что он ни в чем не повинен.
