Наталья Копсова - Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов
Ладно, как вышло, так оно и вышло; еще все и к лучшему обернется с Божьей помощью. Но не волнуйся так за себя, доверься жизни и всему существующему в ней, пусти себя на самотек и расслабься. Уверяю, милочка, ты скоро увидишь, как сама в себе ошибалась. Что-то есть внутри твоего характера такое, что ты сама совсем сейчас не ощущаешь, но что очень хорошо умеет добиваться своего и твердо знает, чего хочет. Постарайся не зацикливаться на своей неприкаянной бездомности и горькой заброшенности, а позволь своему собственному внутреннему, озорному и азартному существу с присущим ему восторгом купаться в веселых вольных ветрах; в изменчивой текучести вечно свободных вод жизни; в хрустальной голубизне открытого чистого неба; в победных отсветах празднующих грозу, ликующих зарниц; в раскатах зовущего в дальний путь грома.
«Да она точно сумасшедшая! – одновременно и со скептической усмешкой и с острым интересом подумала я. – Надо же, вот они какие бывают на самом деле. Ладно, пусть со странностями, зато и не такие до ломоты в зубах скучные. Да к тому же о себе самой, любимой, любую галиматью забавно, если не сказать приятно, слушать. Пусть себе болтает, что хочет; так я хоть ненадолго отвлекусь от своей собственной вялотекущей психопатии!»
– Вот попробуй, девочка, мне ответить на важный и древний теологический вопрос: сколько ангелов могут одновременно танцевать на конце иглы? И не надо, не надо так весело улыбаться. Это вовсе не такой простой и совсем не праздный вопрос. В нем сокрыт тайный и глубокий смысл, а потому в католичестве он чрезвычайно важен до сих пор. Многое можно сказать о человеке после того, как он постарается на него ответить.
Я не стала долго раздумывать, сказала первое на ум попавшееся и опять не смогла сдержать улыбки.
– Ну, Грета, наверное это напрямую зависит от того, какой именно танец исполняется ангелами в настоящий момент времени. Их может быть и двое, а иногда – целый хоровод…
Когда мои ответы приходились ей по вкусу, Гретхен слегка опускала лицо и удовлетворенно усмехалась лишь одними кончиками полных бледных губ.
– Очень скоро у тебя все наладится и станет хорошо…
«Станет дивно как хорошо!» – голосами сразу трех чеховских сестричек в тон собеседнице вскричал мой, еще не утративший иронии внутренний голосок. Я постаралась его сразу заткнуть, а заодно следующим волевым усилием стерла с губ опять было на них заигравшую улыбочку.
– Считай меня старой и опытной ведьмой! Просто и ты, и твой мальчик еще слишком незрелы, но разве молодость можно перепутать с пороками? Однако верь мне, у тебя все в жизни наладится и будет отлично, и станет отличной сама жизнь. И я твердо знаю, что то же самое сказал бы тебе мой отец, а ведь он и вправду был одним из величайших на земле мистиков и знатоков человеческой натуры. Только никогда не забывай, что ищущий должен сделаться един с искомым!
– Спасибо тебе, Грета, за теплые и добрые слова. Прости и не поминай лихом мое самоуверенное, но бессознательное невежество.
Из моих глаз потекли неудержимые слезы, тогда Грета принесла мне стакан холодной воды и сочувственно провела ладонью по волосам. Несмотря на всегдашнюю сумбурность и некоторую несуразицу, а также на неизменные ссылки на гениальность своего папаши, тайного, по ее утверждениям, адепта Святой Церкви в Третьем рейхе, а затем и в других местах, Гретины напутствия меня все же здорово приободряли. Когда на душе становилось чуть-чуть легче, я обязательно принималась плакать, и те слезы, как солоноватые морские воды, омывали меня запредельной прохладой мировой нежности, мудрой тишиной остановленного времени и нетленным спокойствием принятия жизненных неизбежностей.
Даже своего родного сына я при встречах начала убеждать, что слезы совсем не всегда надо скрывать или удерживать. Я ему говорила, что от слез глазки делаются красивее, в чем легко убедиться, если сравнить глаза проходящих мимо нас мужчин и женщин. Мужчинам общество запрещает плакать, а потому их «окна души» гораздо менее выразительны, чем женские.
Время от времени обращенные ко мне слова моей немки начинали мне казаться подчеркнуто безжалостными и слишком демонстративными, уж не знаю, унаследовала ли она эту черту в виде фамильной ценности Мюллеров или же приобрела в результате собственных жизненных тягот; но именно они давали мне некоторое направление, сулили некий выход, подвигали на «вперед». Дочь Мюллера каждый раз бросала мне вызов, смысл которого мне даже не был до конца понятен. Но сама она, конечно, была дамой далеко не без странностей и заскоков. Например, моя немка серьезно опасалась подслушивания наших долгих задушевных бесед на английском этими «наплевателями из Аскер Бада», как сама же называла местный медперсонал.
У Греты была престранная привычка сразу по прочтении сжигать всю полученную корреспонденцию, хотя то была бы просто квитанция о почтовом переводе из налоговой инспекции. Еще она считала, что ее домашний телефон находился на постоянном прослушивании, и пребывала в полной уверенности, что некие могущественные норвежские масоны желают ее гибели. Она избегала общения со мной целую неделю только потому, что я неосторожно спросила, в каких же странах и городах она чаще всего встречалась со славным своим отцом. Наличие в тихой Норвегии супервластных масонов веселило меня более всего, пока однажды Грета не попросила меня отнести в их канцелярию письмо большого формата.
На фасаде старинного каменного дома в самом центре Осло недалеко от Стортинга (здания правительства) действительно была высечена крупная торжественная надпись «Дом масонов», а внутри, на доске объявлений, висели даты помесячных масонских собраний. Возле меня как из-под земли вырос мужчина в дорогом темном костюме и в массивных золотых часах «Ролекс». Я вручила ему послание Греты, он вежливо и церемонно меня за то поблагодарил, и я сразу же поспешила скромненько удалиться. Дальнейшие связи с масонами как-то совсем не вписывались в мое нынешнее смирное и тихое существование, тем более что высоко над выходом висел престранный бронзовый символ в виде большого католического креста с обвившейся вокруг него змеей типа питона.
Несколько озадаченная никогда ранее не виданным распятием со змеей, я, все же следуя ранее намеченному плану, отправилась сдавать книги в центральную Дейчманскую библиотеку г. Осло, находящуюся от серого «Дома масонов» всего в 10 минутах ходьбы.
«Ах, с каким негодованием вы, сударыня, обнаружили, что поэт писал в один и тот же день стихотворные послания сразу трем разным женщинам, при этом употребляя лишь самые незначительные изменения. Вас это невероятно покоробило, не так ли? Вы не правы, моя милая. Все влюбленные, блиставшие в эпистолярном жанре, поступали точно таким же образом: Аполлинер, Шатобриан, Верлен, Бодлер. Как отказаться от такого замечательного оружия и не употребить его еще раз? Вас приводит в ужас неискренность? Но поэты как нельзя более искренни, моя незнакомка. Для Аполлинера или Шатобриана все три женщины сливаются в один образ сильфиды, созданный их пылким воображением. Поэтам необходимы такие перевоплощения, ведь без них нет живой поэзии», – назидательно сказал мне Андре Моруа прямо перед тем, как я, уже сдавая книжку, вынула гороскоп-закладку из его «Писем к незнакомке». Почему я не обратила внимания на этот абзац раньше? Никогда не перестать мне удивляться, каким мистическим образом, как точно и как вовремя книги способны ответить человеку на его самые сокровенные вопросы!
В тот самый миг я наконец-то смогла окончательно простить Колю и мысленно пожелала счастья и удачи бедному поэту и дипломату-изгнаннику. Еще мне подумалось, что вот в жизни бывают люди, с которыми и дружишь вроде бы крепко, и общаешься тесно, часто и подолгу, все время вместе где-то ходишь-бродишь, а то и живешь в одном доме, а после особенно нечего вспомнить ни о них, ни о себе, ни вообще.
А порой случается совсем наоборот: вот вроде бы ничего особенного лично для тебя в связи с этим человеком не случилось, ничего значительного и судьбоносного вместе не пережили, а между тем неуловимо-невидимо, однако крепко повлиял он и на душу твою, и на отношение к людям и миру, на самооценку и самовосприятие, сильно изменил взгляд на жизнь.
Глава 42
Как-то раз, скромно проходя мимо курительной, я натолкнулась на с диким хохотом вываливающихся оттуда, как всегда донельзя веселых или, правильнее сказать, эмоционально взбудораженных трех неразлучных подруг: Лючию, Туве и Мари-Анн. Они с пугающим воодушевлением меня окружили и наперебой затараторили:
– Что это ты, молодая девчонка, все свое время проводишь с этой полусумасшедшей и до зубной боли скучной немецкой старушенцией? Что ты в ней такого нашла? Какая она тебе подруга? Да от нее лет как двадцать пять сурово пахнет нафталином, а ты – юная цветущая женщина в самом соку. Неужели не способна найти занятий поинтересней? Всеми вечерами и в выходные сидишь, как законченный инвалид, в этом затхлом санатории со всеми этими чахлыми и депрессивно-затухшими обитателями. Ты смотри в оба, вот так доведешь себя до полного адферинга (нетрудоспособности)! Слушай, сладкая Вероника, оставь-ка полных уродов затухать в одиночестве и давай-ка с нами в эту пятницу вечером рвани в «Адамово яблоко». Вот там-то ты опять почувствуешь жизнь и возродишь в себе настоящую женщину. Там все совсем не так, как в этой серой санаторной вате.
