Виктор Пономарев - Записки рецидивиста
— Так ты, Дим Димыч, сейчас в бегах и розыске? — спросил Хари.
— Правильно ты, Хари, «рюхнулся». Кстати, Хари, ты «самурай» этой «химани»? — спросил я.
— Да, Дим Димыч. Можешь у меня балдеть, сколько хочешь. Девочек навалом на любой вкус. Не хочешь этих, какую хочешь, тебе достану. А с бабками как у тебя?
— Пока бабки еще стоят в «чердаке». Ну а дальше видно будет. Придется на тропу выходить. Теперь-то мне отступать некуда, мосты сожжены. Не для понта же я с собой «удостоверение личности» в кармане таскаю, а на «бане» в камере хранения автомат отдыхает, — сказал я товарищу.
— Ну ты даешь, Дим Димыч! Ты бы еще гранатомет с собой прицепил, — засмеялся Хари.
— А что ты, Хари, смеешься? Я и гранатомет мог прихватить. Да слишком тяжело таскать с собой, и плечо сильно болит, — пошутил я. — А пошерстить здесь, надеюсь, есть кого, иностранцев пруд пруди. А дома и стены помогают. Я ведь, Хари, на этой земле родился в городе Тарту. Это моя родина. Только я здесь не бываю. Зигзаги судьбы да «царские дачи» мешают, вот и не могу до родины добраться. Лет пятнадцать назад я с кентом одним, Витьком, заскочил сюда на «гастроли». Тоже «орлом» (в бегах) был. Да недолго по родной земле походил. В этот же вечер один валютчик порхатый попался. Шастал возле ресторана в морской офицерской форме и боны скупал у пьяных матросов. Так пришлось с него «шерсть содрать» и «юзонуть» из Таллина по-шустрому.
Так сидели мы с Хари и разговаривали. Молодежь нам не мешала, занималась своим делом: «шоркались», смотрели порнуху по видику.
Я почему так откровенно с Хари говорил? Был уверен в этом человеке. За годы на «особняке» мы с ним скентовались. Хари был наполовину немец, наполовину эстонец, говорил по-русски, но с немецким акцентом. Характер у него был спокойный, уважительный, что присуще западным европейцам. Хотя внешне он и не отличался привлекательностью. Был некрасив даже, нескладен телом и сутуловат вдобавок, зато глаза были голубые и с каким-то холодным стеклянным блеском.
— Слушай, Хари, не западло будет тебе сказано, это что за шелупень (сброд)? — спросил я и кивнул в сторону «шировых». Неужели твоя «пристяжь» (лица, окружающие авторитетного вора)?
— Нет, Дим Димыч, ни в коей мере. В целом ребята неплохие, но «шакалье» (мелкое ворье).
— Пойдем, Хари, погуляем немного по Таллину, — предложил я. — Время будто еще не позднее.
— Пойдем, Дим Димыч, об чем разговор, — ответил Хари.
Мы вышли на улицу. Шли по вечернему городу, и я никак не мог налюбоваться. Нет, это была не Рязань, не Тула, это был какой-то сказочный город удивительной архитектуры, весь в рекламах, огнях. Прошли мимо кинотеатра, ресторана, людей — море. И что удивительно, я почти не услышал русской речи. Вышли к ночному пляжу. Некоторые парочки освежались в море. На берегу я увидел русалку, высеченную из гранита. В свете луны волны блестят, переливаются изумрудным блеском. Иногда сторожевой катер шарахнет прожектором по небу и по пляжу. Красота! Сказка, одним словом. Я смотрю в одухотворенное лицо Хари, он что-то рассказывает, показывает рукой, а я не слышу, нахожусь в ином мире, в каком-то другом измерении. Очнулся я, когда Хари рукой взял меня за плечо и сказал:
— Пойдем, Дим Димыч, на бульвар, погуляем.
Мы пошли по бульвару, несколько раз к нам подходили женщины в юбках почти до пупка, предлагали свои услуги. Но мы отказывались. Как сказал Хари:
— Это, Дим Димыч, не тот товар, нет сертификата качества. После него можно в «трипер-бар» или в «трип-дачу» (кожно-венерический диспансер или больницу) попасть. Тебе, Дим Димыч, я достану блядь чистую.
Потом мы зашли в ночной ресторан, взяли с собой четыре бутылки шампанского и пошли домой. В хате все парни и девушки были глухо обкайфованные, лежали кто где и смотрели видик. Мы с Хари сели за стол, попили шампанского. Потом я поднялся, взял матрац, постелил на полу и «сел на спину» (лег спать). Хари спросил:
— Дим Димыч, женщину хочешь?
— Нет, Хари, не хочу. Сегодня хочу отдохнуть и не ломать свой кайф от такого чудесного вечера, — ответил я. И даже сам удивился: первый раз в жизни я отказался от бабы.
— Можешь спать спокойно. Хата моя не «спаленная», менты сюда вообще не приходят.
Хари еще что-то говорил, но я уже его не слышал, улетал все дальше и дальше, пока не попал в «страну дураков».
2На другой день я проснулся только к обеду. В доме тишина, «шировых» никого не было: ни парней, ни телок. Все кругом прибрано, помыто. Хари лежал на софе, смотрел телевизор. Увидев, что я проснулся, он поднялся, взял со стола фужер с шампанским и протянул мне. Я с большим удовольствием выпил шампанское, сходил в «светланку» (туалет) и пошел в ванную комнату. Пока я принимал душ, Хари приготовил обед. А когда я закончил водный моцион, Хари принес мне толстый махровый халат. Я надел его, вышел в комнату, посмотрел в трюмо, и мне даже не по себе стало. Ну, вылитый дворянин, князь, не меньше. И это после стольких лет тюрем и лагерей, серых, черных и полосатых роб. Разглядывая себя в зеркале, я даже смеяться начал. Хари спросил:
— Ты, Димыч, чего смеешься? Халат, что ли, не понравился?
— Нет, Хари, халат классный. Я просто подумал, будем мы когда-нибудь жить по-человечески, по-дворянски? Или нам только робы тюремные на всю жизнь уготованы? Неужели власть коммунистов никогда не кончится, и райская жизнь только им предназначена? А народу только работа, работа и еще раз работа. У них даже лозунг есть: «Труд облагораживает человека». Как же, облагораживает, горбатым его делает, в обезьяну превращает. Это факт.
Мы сидели с Хари за столом, пили шампанское, ели, разговаривали за жизнь.
— Я вот, Хари, сейчас вспомнил случай один, — рассказывал я. — Это когда в Винницкой области в тюрьме сидел в Стрежевке. Так со мной мужик сидел, Замихора звали. Он до тюрьмы кооперативом каким-то руководил. Он мне много чего порассказал. Говорил, как он каждый месяц первому секретарю обкома Таратуте деньги посылал от своей прибыли. А попробуй не пошли, все — хана. Ни работать тебе не дадут, ни жизни. А таких, как Замихора, сколько? Навалом. И все отстегивают. Ну чем не рэкет, только авторитетов от компартии. И им за это хоть бы фуй. А я вон не успел с одного жида в Жмеринке «шерсть содрать», так на меня всесоюзный розыск объявили. За что пять лет в «Долине смерти» «чалился». Это хорошо еще «сыч» (следователь) и менты хорошие попались, сто сорок четвертую (кража) отломили, а пришей они мне «растрату с криком» (разбойное нападение), так это до двенадцати лет. Вот и думай. Ну это я так, к слову сказать. О чем я там рассказывал?
— Как барыга один первому секретарю бабки отстегивал, — подсказал Хари.
— Во-во, точно. Один раз этот Замихора прикатил в заповедник по срочному делу к Таратуте. Смотрит, а тот голый развалился на травочке, а по нему девчонка лет пятнадцати ползает, веточкой мух отгоняет. А до этого по радио передали, что стая гусей перелет делала и в Швейцарии села. Так весь народ вышел гусей встречать и кормить, потом проводили. И оказывается, следили за дальнейшим их перелетом, по рации передавали. И надо ж было несчастным птицам в нашей стране сесть в заповеднике, когда там тузы обкомовские и райисполкомовские балдели. Так эти мерзавцы, как будто им жрать не х… было, давай стрелять гусей, полстаи перебили. И ты думаешь, Хари, им что-нибудь за это было? Ничего. Правда, потом шведы по радио на весь мир передали, что русские вурдалаки с птицами сделали. Наше правительство, конечно, не могло не отреагировать на такое «наглое вранье империалистов и их злобные происки». Поймали в заповеднике какого-то пьяного мужичонку с поломанной одностволкой и все на него повесили. Показательный суд для понта устроили и за решетку кинули. Вот тебе, Хари, и коммунисты-юмористы.
— Да, крепко, Дим Димыч, крепко тебя коммунисты достали, сказал Хари.
— Еще бы. А родителей моих за что расстреляли? На моих глазах прямо. Я хоть и маленький тогда был, под стол пешком ходил, но все запомнил. Как сейчас помню, заскочили они в хату, двое их было. У коммунистов указ такой был: все, кто буржуазно настроен, подлежат ликвидации. Так они прямо в хатах и расстреливали. Отец мой успел в окно выскочить. Один из чекистов за ним, а второй подскочил к окну и дал очередь из автомата по отцу. Мать в отчаянии выхватила из-за пазухи маленький пистолет и выстрелила палачу в спину. Но он бугай здоровый оказался, развернулся как ни в чем не бывало и шарахнул очередью по матери. А я сбоку от нее стоял, за юбку держался. Как меня не зацепил? Но от этого грохота у меня язык начисто отнялся. До одиннадцати лет я не разговаривал. Спасибо воспитателю в детском доме: вылечил меня таким же способом — испугом. А сколько таких детей, как я, без отцов, матерей осталось? Тысячи. Ничего у меня своего не осталось: ни имени, ни фамилии, языка своего не знаю, дня рождения не знаю. Это все мне потом в детдоме присобачили. А «затырили» (спрятали) нас куда? Аж на Камчатку завезли.
