Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
Наступила испуганная тишина.
— Как ты мог! — в один голос вскрикнули девочки.
— Сосед уговорил. Он в ремесленном учится.
— Не волнуйся, завтра нас переводят в другую школу, — успокоил Диму Миша.
— Что нам устроить Наталье Григорьевне, чтобы она долго нас вспоминала? — спросил тихоня Стасик.
— Ты-то чего на нее злишься? Тебя она редко трогала.
— А чего она за всю четверть никого из мальчишек к доске не вызвала? Мы разве виноваты, что в ее класс попали? Сама взяла. И в рисовании она ничего не понимает. Я изобразил на уроке своего брата, а она говорит: «Неправильно. Голова человека должна составлять седьмую часть от всего тела». Я спросил: «И у грудного ребенка тоже?» А она разозлилась, потому что я прав. Мы в доме пионеров проходили пропорции тела человека.
— Дима, не показывайся сегодня на глаза учительнице. Заболей, — посоветовала Аня.
Ребята собрались в кучку и зашептались.
Прозвенел звонок. На пороге появилась Наталья Григорьевна. Все замерли, опустив глаза в пол. Три урока прошли на удивление спокойно. Даже издевок как будто было меньше обычного. И своей любимице Тоне она не советовала «заткнуть форточку задницей», если ей холодно сидеть у окна, и ненавистной ей курносой Вале не обещала выбить последние куриные мозги. Начался четвертый урок — чистописание. Мой главный враг. Все дружно вытерли перышки о перочистки, окунули их в чернильницы и начали писать буквы. Ничего не получилось. Девочки вновь торопливо застучали перьями о стекло чернильниц. Но они опять не оставили следа на бумаге. Шумок прошел по классу. Девчонки усердно трясли чернильницы, смотрели их на свет — чернила есть. Удивленные возгласы понеслись со всех сторон. Кто-то шепнул: «Карбид съедает краску, обесцвечивает ее».
Известие вмиг облетело класс. Наконец, девчонки все поняли и сначала, по привычке, испугались. Но когда ребята захохотали, они тоже не выдержали. Наталья Григорьевна почернела как туча и гаркнула:
— Что творится в классе? Встать! Прощальный фейерверк мальчишек? Показала бы я вам кузькину мать, поганцы, сгноила бы ваши тупые мозги. Но я рада от вас избавиться!
— Мы тоже, — тихо, но четко произнес кто-то позади меня.
Наталью Григорьевну передернуло, но она не стала искать виновного. До конца урока мы простояли. Никто не возмущался, не роптал. Никто не отрывал глаз от пола.
СКУКА
Скучно без ребят. Не с кем боксировать, толкаться в коридоре. Какая-то кладбищенская тишина стоит в классе. Устные уроки девчонки отвечают тихими голосами. Но хуже всего мне без ребячьих придумок. Вот как-то Толя Биев принес трубочку из камыша и стал плевать из нее бумажными шариками. Нажует их целую горку за урок, а потом всю перемену стреляет. Ребята новую игру мгновенно подхватили. И каких только трубочек я не увидела: длинные, короткие, толстые, из разного материала. А шариков — неисчислимое разнообразие! Я из всех постреляла. Ребята давали. Каждому хотелось похвалиться и показать, что он достиг совершенства! Устроили у доски соревнование. Гвалт, визг по классу! Здорово! Правда, чуть не подрались. Ну, чуточку подрались. Но это нормально. В играх тоже некоторый порядок должен быть.
А сколько радости было в метании стрел! Какие хвосты придумывали! Какой-то стабилизатор изобрели. Я, правда, не поняла про него. Всего-навсего в хвост стрелы вставляли расщепленные птичьи перья, а полет преображался. Даже девчонки увлеклись делать красивое оперение хвостов, чтобы издали было видно, чья стрела лучше летит. Восторг! Ребята любят подражать друг другу. Один что-то придумал, и тут же заражаются остальные. Девчонки другие. Мы приглядываемся, потихоньку учимся, пробуем, не понравилось, — бросаем. Ребята думают только о том, как сделать интереснее. У них всегда в играх соревнование. Только почему-то в уроках его нет. Это они нам девчонкам оставляют.
А вот с рогатками вышла неприятность. Деревянные рогульки учительница сразу отбирала. Тогда все стали делать оружие из тонкой резинки, которую вытаскивали из бельевой. Из трусов, конечно. Скатаешь рулончиком кусочек бумаги — и шлеп во время урока по кому-либо. Тот почешет затылок, обернется, покажет кулак неизвестно кому и успокоится. Попробуй, угадай, кто твой чубчик украсил! Но вдруг в классе появились «заряды» из согнутой толстой алюминиевой проволоки. Девчонки сразу зашумели, что больно будет, что не надо ими стрелять. Но Валерка не послушался. Мне от него на уроке досталось по затылку. Я обругала его безмозглым. А на перемене он попал сыну директора школы в лоб, да так сильно, что снаряд проник под кожу и застрял там. Видно, с близкого расстояния стрелял, в упор. Первоклассник заплакал, и его отвели к медсестре. Мы окружили Валерку:
— Ты что, рехнулся в меньшого стрелять?
— Я в своего метил, а он появился в этот момент. Я не хотел обижать первоклашку, — испуганно оправдывался Валера.
— Что теперь будет? В сына директора попал! — стонали девочки.
Все срочно избавились от своего «оружия».
Директор вошел в класс твердой военной походкой. Мы встали и замерли. Все считали себя виноватыми. Удивительно тихим, спокойным голосом директор сказал:
— Ребята, в игре тоже должны соблюдаться правила безопасности. А если кто-то из вас попадет другу в глаз, и он останется калекой? Тогда беда войдет в дом. А стрелявший всю жизнь будет мучиться за преступление, совершенное по глупости. Я не против игр. Только играть надо по-умному. Думаю, после этого случая вы повзрослеете.
Он ушел. Наталья Григорьевна тогда целый урок ругалась, а мы молча «пережевывали» слова директора.
ВЕСТСАЙДСКАЯ ИСТОРИЯ
Пришла с прогулки. Дед ворочается в постели. Оля тихонько похрапывает. Я жую хлеб и слушаю радио, включенное на малую громкость.
Незнакомая, особенная музыка заставила напрячь слух. Приятный ритм танца сменился красивым чтением текста. У меня мурашки побежали по плечам от проникающего в душу голоса. Прислушалась к событиям в пьесе. Он. Она. Другой. Ревность. Драка. И все — на фоне постоянно меняющейся то трагической, то бодрой, то грустной музыки. Вдруг главный герой запел: «Марыя, Мары-я, Мары-ы-ы-и-я».
Песня звучала на чужом языке, но я четко понимала, что поет страстно влюбленный человек и глубина его чувств бездонна, а душа ранима и бесконечно нежна. Она то воспламенялась ярко и радостно, то страдала и тяжко стонала. Человек мучился в неведении, в страхе потерять ту, которая для него важнее всего на свете. Каждый звук песни говорил: «Мир прекрасен. И самое главное в нем — любовь».
В музыке спектакля я слышала другую, незнакомую жизнь. Герой пел широко, но как-то не по-русски. Иначе. Не могу объяснить словами. Я чувствовала сильного, уверенного в себе человека. Он сдержан, напряжен, как готовый к прыжку тигр. В его голосе — уважение к себе, способность постоять за близких ему людей. Музыка рисовала мне красивого, решительного, взволнованного человека. Чувства рвались из глубины его души, но боязнь потерять любовь вносила толику горечи, не давая выразить их легко и свободно. Но в них главное — всепоглощающая любовь, ради которой стоит жить и стоит умирать.
Мелодия не отпускала меня. Я хотела слушать ее бесконечно долго. Я дрожала, как туго натянутая струна, от восхищения, восторга и приятного возбуждения. Нежная страсть голоса героя вызывала во мне бурю незнакомых чувств, потрясала, непонятно волновала. Я чувствовала, как кровь приливает к вискам и тепло разливается по всему телу. Оно даже в кончиках пальцев. Странное удивительное состояние души! Что со мной? Во мне проснулось ощущение того, что я, девочка, способна понять чувства взрослого парня, его любовь к девушке, вовсе не такую, как к бабушке Мавре, тете Маше, Витьку?
Как когда-то в раннем детстве я узнала, что такое сладкое, горькое, что значит слово «боль», так теперь в «Марые» я впервые почувствовала новый смысл слова «любовь».
Спектакль закончился, а я все слышу дивную музыку и ощущаю внутри себя сладостное, волнующее, щемящее, теперь уже желанное чувство. Яркая, приятная волна пробегала по моему телу вновь и вновь, вызывая ощущение неведомого, неосознаваемого, тайного...
