Литораль (ручная сборка) - Буржская Ксения
Анну вовремя стошнило прямо свекрови под ноги.
— Господи, милая, да что ж ты так убралась-то, — запричитала Антонина Борисовна и, придерживая Анну за плечи, потащила в туалет. — Давай, давай наклонись, ну не на пол же.
Анна нагнулась над унитазом, и ее вывернуло еще раз.
Антонина Борисовна держала длинные волосы невестки и приговаривала:
— Ничего, ничего, все образуется. Что ж ты дура-то такая. А еще учительница.
Затем они вместе дошли до ванны, и Антонина Борисовна помогла ей раздеться.
— Ты давай, под воду встань, попрохладнее сделай, полегчает.
Анна безропотно выполнила все указания свекрови и впервые, пожалуй, подумала, что, случись чего, от мужчин толку не будет никакого.
Она постояла под водой, вертолеты стали понемногу стихать, тогда Анна села в ванну и заплакала, уткнувшись лицом в колени. Вода стояла по щиколотку — слив работал плохо.
— Ну детка, ты что? — сказала Антонина Борисовна, появившись в ванной со стаканом воды с шипящим аспирином. — Ты давай не сиди тут, вода холодная, простудиться можно.
Анна взяла стакан с подпрыгивающей водой — смешно и приятно кололо язык.
Потом вытерлась и заглянула в комнату сына. Наум спал — лежал под одеялом с головой лицом к стене.
Анна шагнула, чтобы поднять с пола его джинсы, лежащие комком. Старалась тихо, но из кармана на пол тут же что-то звонко посыпалось, она вздрогнула и стала на корточках собирать. Сначала не думала, просто складывала на стол, потом удивилась. Включила настольную лампу: тушь, подводка, хайлайтер, помада… Анна не сильно красилась, но все же марки эти знала — обходилась более простыми, заказывала на «Вайлдберриз» дешевые аналоги. Сколько это стоит и откуда такие вещи у мальчика?
Потом внимательно рассмотрела джинсы — не помнила, чтобы покупала их. Пытаясь бороться с очередным приступом тошноты, она быстро перебрала лежавшие вокруг вещи сына. Все они были новыми, явно недешевыми и незнакомыми ей. И денег на них он тоже не просил.
— Милый, — тихо позвала она.
— Ы? — промычал Наум и повернулся.
— Откуда у тебя эти все вещи?
Наум откинул одеяло и посмотрел на нее со злобой. Анна стояла — в одной руке джинсы, в другой тушь. Для объема и без комочков. Ведь ты этого достойна. Нет, не ты.
— Роешься в м-м-моих вещах по н-н-ночам? — возмущенно зашипел Наум и выхватил у нее джинсы.
— Да нет, я просто убрать хотела… Скажи, ты что, воруешь?
Он бросил джинсы обратно на пол.
— Господи, только не наркотики, — искренне испугалась она.
Время от времени молодые ребята попадались на этом — прятали пакетики в почтовых ящиках и за мусоропроводом, старшая по дому активно вылавливала таких и сдавала полиции.
— Не твое дело, — огрызнулся Наум.
— Ты просто объясни мне, — попросила Анна. — Просто объясни.
Наум молчал.
— Милый, я тебя люблю, но…
— А тебя н-ненавижу, — совершенно будничным тоном ответил Наум и спрятался обратно в кокон.
Анна, шатаясь, вышла в коридор. Пол был грязный, к горлу опять подкатило.
— Иди, иди спать, — легонько подтолкнула ее свекровь. — Я вытру здесь.
— Спасибо, — сказала Анна тихо.
Потом помолчала и добавила:
— Вы простите, что я иногда веду себя… так.
— Иди спать, Анна, — сказала свекровь, отжимая тряпку в ведро, и Анна заметила, что подол ее ночной рубашке весь в рвоте. — Всякое бывает, ты думаешь, я не знаю, что ли.
9
Темное утро — как день сурка. Будильник — треснувший экран — вздыбленный линолеум — раскаленный змеевик с колготками — заведенная бомба плиты. Анна проделывает этот ритуал каждый день, Анна душит бычок в пепельнице, Анна смотрит с отвращением на Толю, но все равно соглашается завтракать с ним, Анна выводит соседскую собаку (соседка в Египте), и это выводит ее из себя. Автобус, снежное месиво, школа. Остановка так и называется «Школа». Ни ума, ни фантазии.
В школьной столовой душно. Атмосфера тревожная. За учительским столом сидит группа, справа налево: Камилла Дмитриевна — директор, Сусанна Валерьевна — завуч, Анна — учитель обществознания, Есения — учитель немецкого, Дмитрий Петрович — учитель труда, потом еще математичка, физичка, историчка. Словом, педсостав.
Сусанна Валерьевна, вредная дама в плотном теле, обращается к остальным:
— Что я могу вам сказать. Ничего не могу вам сказать.
Камилла Дмитриевна отвлекается от судоку в своем телефоне, поднимая брови над угловатыми очками:
— Ну вы уж скажите нам что-нибудь, будьте любезны.
— Грядут проверки, дамочки.
Дмитрий Петрович вскидывается:
— Чего это «дамочки»?
— Да бросьте, Дмитрипитрович, — морщится Усатая. — Дело нешуточное.
— Ну вот вы говорите «проверки». Меня ведь тоже касается, — не унимается трудовик. Халат на нем синий, засаленный, в пятнах.
За глаза все называют его Папа Карло.
— Ну вас-то это, может, и не коснется, друг мой, — снова отвлекается Камилла Дмитриевна. — Труды всякие и рисования проверяют в последнюю очередь.
— Вы так говорите вот! — Папа Карло все время чувствует себя так, будто его не принимают всерьез. — Всякое может быть. Вы их недооцениваете. Может, они специальный заказ пришлют, на посылочки…
— Ну, соберете, значит, посылочки, не развалитесь, — раздражается Усатая. — Сколотите, в конце концов, ящики из фанеры.
В Мурманске Анна работала в гимназии, в симпатичном здании, с видом на море. После педа хотела заниматься частными уроками, но мать посоветовала сначала наработать опыт. Нельзя сказать, чтобы одна школа как-то очень уж сильно отличалась от другой, но все-таки в гимназии была среда — заслуженные педагоги, директриса заинтересованная, а еще родители — родители были другие, и дети тоже.
Анна ходила на работу с удовольствием, придумывала, как сделать так, чтобы дети хотели учиться, участвовала в спектаклях, сама что-то ставила с детьми. Директриса ее ценила, давала премии, прочила ей славное будущее.
Если б не Толя со своим Снежногорском, Анна взяла бы еще пару ставок, может, еще один предмет, ездила бы с классом на олимпиады. С переездом из нее как будто выкачали воздух, оставив выбор — одна школа или вторая. Выбрала ту, что ближе к дому, даже не разбиралась, какая лучше. Решила, что поработает немного — пока Наум в началке, узнает что к чему, поможет ему адаптироваться, а потом наконец возьмется за частные уроки — ЕГЭ, подтянуть, помочь.
Но так и зависла на пятнадцать лет. Сначала испытательный срок, потом классное руководство — а это что? Это ведь с пятого класса. И не бросишь же их потом, а это уже шесть лет. Потом новый класс — вы уж возьмите, Анна Сергеевна, они прицельно на вас шли. Потом еще Антонина — не уходи, Аня, ну много ли ты частными уроками заработаешь, сегодня есть — завтра нет, Толя, сама видишь, много не заработает, как я ни старалась, но что с него взять? Хотя бы честный. А тут стабильность, больничный, отпуск два месяца, Науму пригляд, а он мальчик у нас непростой.
И вот Наум уже в десятом классе.
А в школе становилось все хуже: год за годом все меньше прав у учителя, все меньше свободы, больше проверок, бумажек и бюрократии, новые технологии, которые против всего живого, — электронные дневники, учебные программы, курсы повышения квалификации. Теперь еще эти нелепые требования: методички — что говорить и о чем лучше не заикаться. Анну воротило с души.
Она завидовала Есе — преподавать немецкий можно в любой ситуации, не заходя на спорную территорию, но как это сделать в обществознании? Как рассказать об устройстве общества, если оно устроено чудовищно несправедливо, как рассказать о том, какие права есть у граждан, если эти права не соблюдаются, как объяснить законы, которые как будто берутся с потолка? Ну хорошо, а как знакомить учеников с моралью и этикой, будучи аморальной и неэтичной блядью, которая просто несет чушь из наскоро слепленной методички?
Как-то в начале осени Анна говорила с учениками о том, почему важно соблюдать законы. Ученики задавали ей вопросы, а она отвечала.
