Эпоха больших надежд - Коллектив авторов
В нулевые было гораздо больше свободы и желания прощупывать границы дозволенного. А сегодня это уже невозможно, потому что есть сильная самоцензура, есть ощущение каких-то сигналов извне, так что какие-то дикие фильмы нулевых (будь то «Стиляги», которые, в общем-то, показаны как антиутопия, или «Обитаемый остров») сегодня, наверное, уже невозможны. Последним таким фильмом был «Трудно быть богом» Алексея Германа (младшего), но он снимался много лет, поэтому его нельзя отнести ни к одной эпохе. Дальше уже происходит четкое разделение: если ты делаешь что-то критическое по отношению к современной реальности, то, скорее всего, ты делаешь это за счет частных инвесторов или с небольшим бюджетом. А если делаешь что-то большое, то делай это «по всем правилам». Последние блокбастеры, будь то «Движение вверх» или «Чемпион мира», они, как ни странно, про реставрацию советской этики. В них всегда побеждает советская команда — не потому, что мы просто хотим снять кино про победу наших предков, а потому, что это побеждает режим. Допустим, фильм «Чемпион мира», в котором Корчной играет с Карповым и Карпов, конечно, побеждает, — это история не про шахматную партию, а про коммунистическую партию. И побеждают наши, потому что они сыграннее, у них мудрость народная, воля вековая и так далее. А те другие — они развращенные Западом перебежчики. И вот такое кино в нулевых еще не давало о себе знать.
ОТКУДА ВЗЯЛСЯ СРЕДНИЙ КЛАСС, КОТОРЫЙ «НАЧАЛ
ЗАДАВАТЬ ВОПРОСЫ»
Андрей Яковлев, ассоциированный исследователь Центра Дэвиса в Гарвардском университете
В науке есть большие проблемы с определением этого термина, но если упрощать — да, в двухтысячные в России сформировался «средний класс» (а в десятые он стал, в общем-то, размываться). Формирование среднего класса в нулевые было связано с ростом спроса в экономике, который возникал благодаря большим доходам от сырьевого экспорта. За счет этого стало выгодно вести бизнес, в том числе малый и средний.
Этому, безусловно, способствовало общее улучшение условий для ведения бизнеса в начале двухтысячных — после разработки Стратегии развития России до 2010 года, проведения налоговой реформы, стабилизации правил игры в корпоративном секторе. Устранение региональных барьеров привело к формированию единого национального рынка. Но дальше было дело «ЮКОСа», которое отражало политический конфликт между крупным бизнесом и высшей бюрократией за контроль над природной рентой. Выбранный властью способ разрешения этого конфликта стал явным прецедентом избирательного применения права — поскольку такие же схемы налоговой оптимизации использовали сотни крупных компаний, но показательно жестко наказали только одну из них. Именно после этого в правоохранительной системе массовой стала практика «силового давления» на бизнес (причем я вполне допускаю, что люди в Кремле о таких последствиях не думали). Потом, в начале 2004 года, ушло в отставку правительство Касьянова, пришло правительство Фрадкова — и либеральный период фактически закончился.
С середины двухтысячных условия для ведения бизнеса стали резко ухудшаться. Помимо «силового давления» на бизнес усложнялось регулирование и возростала коррупция. Но шел большой поток доходов от экспорта, и вести бизнес все равно было выгодно. В итоге возникли десятки тысяч новых фирм, ориентированных на внутренний рынок. Не только владельцы, но и сотрудники этих компаний хорошо зарабатывали. Отражением этого тренда может быть динамика заработной платы в России. В 2000 году средняя российская зарплата в долларах была около $80 в месяц, а на пике этого показателя, в 2013 году, — уже $940. То есть рост почти в 12 раз. Понятно, что за эти годы изменилась покупательная способность доллара на внутреннем рынке, но не в 12 и даже не в 5 раз. Поэтому в жить двухтысячные стало лучше не только в плане внутреннего ощущения, что мы становимся частью глобального сообщества, — но и в плане уровня доходов.
К концу двухтысячных средний класс был в первую очередь городским — предприниматели, квалифицированные специалисты, управленцы в российских и иностранных компаниях. У них, как правило, был более высокий уровень образования, но одновременно — и более высокие запросы. Запросы на качество образования и здравоохранения, безопасность на улицах, инфраструктуру — то есть на качество государства. И именно эти люди выходили на протесты в Москве в 2011—2012 годах, формальным поводом для которых были манипуляции на выборах в Госдуму. Но математики, которые потом работали с данными о выборах, показывали, что масштаб манипуляций был примерно такой же, как и в 2007—2008 годах. То есть до глобального финансового кризиса люди были готовы закрывать на это глаза. Это было частью социального контракта двухтысячных: власть обещала людям порядок и рост благосостояния в обмен на то, что они не вмешиваются в политику. И это всех более или менее устраивало. Однако кризис 2008—2009 годов показал, что на самом деле есть проблемы и с экономикой, и не только.
До этого не только в России, но и в мире в целом доминировали настроения, что бурный экономический рост двухтысячных будет продолжаться много лет (если не десятилетий) и все у всех будет хорошо. Кризис породил ощущение неопределенности и привел к смене настроений — особенно на фоне неоправдавшихся ожиданий от правления Дмитрия Медведева. И люди стали задавать вопросы о том, что вокруг них происходит, о качестве общественной среды. Это было одной из особенностей того среднего класса, который возник в нулевые годы.
КАК В НУЛЕВЫЕ ФОРМИРОВАЛАСЬ ГРАЖДАНСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА
Юлиан Баландин, преподаватель НИУ ВШЭ, политический аналитик
В двухтысячные годы нельзя было сказать о том, что у государства есть всеобъемлющий контроль над медиа. Конечно, есть кейс НТВ, которое было одним из ключевых СМИ федерального уровня с альтернативной повесткой, а потом, можно сказать, перешло в подчинение государству. Примерно то же самое происходило с ОРТ (ныне «Первый канал» — прим. составителей) — контроль государства над телевещанием существенно усиливался по сравнению с девяностыми. Но в то же время стал развиваться Интернет, и, соответственно, появились какие-то альтернативные площадки для выражения мнения. Государство не могло сразу полностью подчинить себе интернет-пространство. Точно нельзя сказать, что была полная цензура: региональные СМИ были достаточно развиты и в некоторых из них могли публиковаться колонки, достаточно оппозиционные по отношению к местным властям. Расцвет жанра расследований все-таки приходится на десятые годы, но появился он именно в конце двухтысячных.
Ни в коем случае нельзя сказать, что в двухтысячные россияне были аполитичны — уровень политизации, наоборот, вырос. И если обратиться к классику Сеймуру Мартину Липсету, то это можно назвать предпосылкой демократизации. Экономический рост, демократизация, политизация, рост гражданского участия — это все процессы, которые сильно друг с другом коррелируют. Протесты против монетизации льгот в 2005 году показали, что граждане готовы выходить на улицы и выражать свое недовольство. В регионах тоже были интересные показательные события. Например, мало кто вспомнит про протесты в Калининградской области в 2009, которые даже привели к отставке губернатора. Или знаменитые протесты в Пикалево, которые были связаны с мировым финансовым кризисом. Все это говорит нам о том, что общество было достаточно активным, подвижным и готовым к тому, чтобы демонстрировать свою гражданскую позицию. На конвенциональном уровне политическое участие тоже было значительным, это выражалось в достаточно высокой явке на парламентских и президентских выборах. Из-за отсутствия губернаторских выборов сложно судить о том, как дело обстояло в регионах. Но оппозиция была достаточно активна, возникали низовые политические инициативы — в общем, экономический рост явно привел к тому, что у граждан стало больше времени, чтобы интересоваться политикой. Это абсолютно укладывается в теорию постиндустриальных обществ по Рональду Инглхарту: когда ценности выживания уходят на второй план, ценности самовыражения становятся все более востребованными. В двухтысячные в России постепенно формировалась гражданская политическая культура.
