Ахто Леви - Записки Серого Волка
Ресторан этот самый шикарный в порту. Директора зовут герр Бруно. Вместе со мной работа-ют две девушки – Илона и Эвелин. Они красивые, особенно Эвелин: стройная, светловолосая, изящная и какая-то ласковая. Илона тоже красива, но проще. Она говорит, что работает в «Барселоне» уже давно. Эвелин недавно сюда устроилась, до этого она работала продавщицей, но не угодила какому-то привередливому покупателю, и хозяин магазина ее прогнал. Тут не нуждаются в продавцах с характером. Захотел клиент – стелись ковриком у его ног, не можешь – убирайся. От капризов продавца страдает выручка. Эвелин живет где-то далеко, на окраине, и всегда немного опаздывает, за что ее безбожно ругает обер-кельнер Кнут – мужчина с тремя волосинками на макушке и маленьким кругленьким барабаном под жилеткой. Кнут вообще постоянно ворчит, но это у него, кажется, больше профессиональное, не от души. Эвелин рассказывает о своем доме и семье с такой любовью, что завидно становится. У нее, оказывается, есть очень милая мама, паршивый, всем недовольный брат и сестра меньшая. Все они «пока» не работают. Моему появлению обе девушки очень обрадовались, и скоро я убедился, что было отчего.
Ресторан открывается в семь вечера, но мы должны быть на месте уже к пяти. Сразу после открытия начинается горячка: дамы в вечерних платьях, цветы, кружева – сюда ходит публика рангом выше посетителей «Гонолулу», – элегантные мужчины, дорогие украшения, запах духов… Ах, какие запахи! Принимаешь шляпы, пальто, шубки. Бегаешь как белка от барьера к вешалкам, смотри не зевай, не перепутай номерок, не то быть беде. Чаевые, иногда щедрые, опускаем в металлические замкнутые коробки, которые после работы забирает обер-кельнер Кнут. Нам ничего не перепадает, мы получаем зарплату, пятьдесят марок в неделю – не жирно. Но после работы нас кормят на кухне, и мы суем в сумки все, что удастся стащить со стола.
Закрывается ресторан в четыре утра. Всю ночь танцы, музыка. В гардероб выходят разные прилизанные личности и ухаживают за девушками. Обо мне они все как один осведомляются: что за обезьяна у вас появилась?
После полуночи гости начинают расходиться, и тогда мы опять бегаем целый час, еле поспеваем. К тому же нередко приходится кому-нибудь доказывать, убеждать, что это именно свое пальто он надел и свою шляпу держит в руках. Дамы теперь уже не пахнут духами. И вообще не пахнут, а воняют табаком, вином; они бессмысленно на тебя смотрят, щиплют за нос. Все это чертовщина, конечно, но дело в том, что порядочному человеку жрать надо по меньшей мере два-три раза в день. Но я все-таки живу в собственной квартире и сам себе хозяин.
Шляпы, шляпы и еще раз шляпы. Господа, дамы, шубки и пальто. Номерки, целый час номерки. От барьера к вешалкам, туда-сюда. «Здравствуй, рыбка», «Привет, сладость», «очарование», «радость», «мечта» – все это сыплется в адрес девушек, а меня это больно задевает по сердцу, особенно когда касается Эве. Она мне страшно нравится, если бы она только знала… А за ней как раз больше всего и стреляют все эти прощелыги, кому некуда девать свои вонючие деньги. Бесконечный утомительный час беготни. Наконец наступает долгожданное затишье – теперь до часу, до двух.
Эве устало села на стульчик, вытянула ноги. Какой-то дородный господин сунул голову в окошко.
– Илона! – позвал он.
– Как всегда? – она заговорщицки улыбнулась и достала из-под стола маленький продолговатый пакетик. Озираясь по сторонам, она быстро подала его господину, получив от него взамен несколько кредиток.
– Остаток тебе, – сказал господин и исчез.
– Вот видишь, – сказала Илона Эве и показала кредитки, – сто пятьдесят марок, из них тридцать мне, двадцать – Кнуту. – Она приподняла юбку и быстро сунула деньги в чулок.
– Я тебе давно говорила, начинай… Чего бояться? – при этих словах она взглянула на меня. Наши с нею отношения не назовешь приятельскими, она меня терпит, ведь пользу-то я приношу, бегаю все-таки живо. Но мне кажется, она бы не прочь приучить и меня к своей торговле. И я бы, наверное, давно продавал коньяк, если бы не Эве. Она сказала, что сама продавать не будет и мне не советует. А раз Эве это неприятно, пусть это принесет хоть чистое золото – я продавать не буду.
– Тебе бы сидеть где-нибудь в канцелярии, – продолжала Илона убеждать Эве. – Недотрога ты и скромница. Но я тебе скажу – красивой девушке не вредно, если ее немного полапают. Тут уж ничего не поделаешь, на то ты красива.
Появился Кнут. Оказывается, если придет госпожа Краузе со своим мальчиком, нужно ее предупредить о том, что в зале находится ее муж. Он еще постоял немного, ни к кому конкретно не обращаясь, прохрюкал: «Ну-ну, работайте», – и пропал. Но тут же вернулся и сказал Эве, что звонил герр Клаусен. У него сегодня вечер, и герр Клаусен хочет, чтобы пришла Эве. Он добавил, что за ней приедут, и снова пропал.
– Зачем тебя приглашают на эти вечера? – спросил я после работы Эве, когда она, уже одетая, ждала того, кто должен был за ней приехать.
– Приглашают не только меня, малыш, других тоже. А зачем… Веселиться, – она говорила об этом вовсе не весело, уставшим, тихим голосом. – Они нам за участие в этих вечерах платят. О, щедро платят. Разумеется, там не всегда приятно, чаще даже неприятно: пристают, сальности и все такое. А не идти – тоже нельзя. Потом герр Бруно тебя вызовет и скажет: вы вели себя вчера нетактично, мне не нужны нетактичные служащие. А это значит, что надо искать другую работу.
* * *Посетителей было мало. Тянулись один за другим, было еще рано. И к тому же дождь. Я слонялся между вешалками, прислушиваясь к разговору девушек. Говорила Эве.
– Уго его спрашивает: «Куда это вы едете?» А он отвечает: «Я же здесь, на Централштрассе, не могу развернуться, сделаю круг по соседней улице». – «Болтовня», – проворчал Уго, но не стал спорить. Такси повернуло на какую-то узкую улочку и вдруг заскользило по мокрому асфальту, с визгом заскрипели тормоза, прямо на нас летела большая машина. Потом ударились, и все смешалось. Такси перевернулось. Посыпались стекла, кто-то где-то что-то кричал – и все. Вроде все остановилось – жизнь, свет, все. Потом я почувствовала, что меня поднимают, – это был Уго. С ним ничего не случилось. Собрался народ, и полиция, разумеется. Таксист, весь в крови, проклинал водителя той машины, а его и след простыл. Было бы хлопот – не оберешься, но Уго показал удостоверение репортера, и полиция, записав адреса, нас отпустила. Таксиста увезла «Скорая помощь». Кому-то надо свести с Уго счеты, он думает, что этот наезд неспроста, и говорит, что это излюбленный метод «платных убийц».
Что такое мог сделать Уго, за что его собираются убить? Я его знаю, он ухаживает за Эве, и, наверное, серьезно. Он не называет Эве никогда ни кошечкой, ни другими такими словами. Он всегда веселый, всегда шутит. И Эве относится к нему тоже не так, как к остальным. Он знает, что я люблю Эве, что мы с нею друзья, и ко мне относится тоже не так, как остальные. Уго не считает меня обезьяной, беседует со мной по-мужски, серьезно. Когда я его первый раз увидел, я сразу понял, что это настоящий мужчина. Вошел – длинный, веселый, простой. С ходу напялил на мою голову шляпу и сказал, точно как Эве: «Спрячь ее куда-нибудь, малыш». Вообще я не малыш, но им я это прощаю. Когда он ушел, я сказал Эве: «Во!» И поднял большой палец. Эве радостно улыбнулась. Но почему его хотят убить?
* * *Я спросил Уго, за что его хотят убить. Он недовольно поморщился: «Это тебе Эве наболтала?» Потом заулыбался, лязгнул большими белыми зубами, словно волк, и добавил:
– Есть такие темные личности, для них всего важнее, чтобы никто не узнал, чем они занимаются, а люди моей профессии, малыш, как раз и разыскивают всякие темные истории и не стесняются называть имена. Ну вот, это им иногда не нравится. Понял, малыш? А вообще это все ерунда, расскажи лучше, как там твоя квартира?
Это он имел в виду мою каюту. Он один о ней знал: не хотелось ему врать, но я взял с него слово, что он никому не расскажет, а ему можно верить. Однажды он сказал, что хочет прийти ко мне в гости, и мы пошли в порт. Каюта ему понравилась, он только нашел, что нужно оклеить бумагой стены. Тут он стал меня расспрашивать о моей жизни вообще.
– А домой не хочешь? – спросил он. – Там, наверное, мама тоскует?.. И здесь, конечно, жить можно, но что тебя ждет? – Он надолго замолчал, и мне стало неудобно от этого. Что тут меня ждет, об этом я еще толком не думал. Да и зачем? Все равно ведь жить надо – думай не думай. А мама… Что там дома? Вообще он прав, домой хочется, но и боязно. Там теперь русские, и неизвестно, что и как. Что с отцом – он ведь против русских воевал.
– А здесь ты пропадешь, малыш, – сказал, и помолчав, Уго. – Ты здесь всегда будешь одинок. Можешь стать первоклассным жуликом, а человеком – нет. Но тебе этого сейчас не понять. Тебе не понять, что любить тебя здесь могут – вот я, например, или Эве, и, может, еще кто-нибудь, но мы боремся за жизнь и не можем тебя поднять, дай бог самим удержаться. Домой тебе надо. Ну, что касается этой каюты – она даже лучше, честнее, чем многие фешенебельные квартиры. Это точно.
