Леонид Габышев - Из зоны в зону
— Так, — сказал чернявый мент менту рыжему, — вызови машину.
— Счастливо, — сказал Коля, — я пошел.
— Стой! — заорал чернявый.
— Сами прогнали, а теперь не пускаете.
— Отсидишь пятнадцать суток и узнаешь, как надо разговаривать.
Пятнадцать суток — это его отпуск, и он стал серьезным. Чернявый снял трубку.
— Подождите, — остановил его Коля, — прежде чем звонить в милицию позвоните Анатолию Петровичу Монакову.
Менты переглянулись.
— Звоните, звоните и передайте мне трубку.
— Какой у него номер? — чернявый рыжего спросил.
— Не помню.
— Три двадцать семь, — подсказал Петров домашний номер телефона районного прокурора.
Чернявый взглянул на часы — поздно, и звонить не стал.
Вошел водитель спецмашины.
— Как у вас?
— Да вот, — не зло ответил рыжий, — пришел тут какой-то и шутит с нами, а сам пьяный. В отдел хотим отправить.
Старшина стриганул по Коле.
— Это же Колька Петров. Он вчера приехал и сразу нанес визит прокурору. Ну, если он и шутит с вами, и пьяный немного, за что ж его забирать? Уезжаешь? — спросил старшина Колю.
— В Ялуторовск.
Через открытую дверь ментовки слышно — подошел поезд.
— Товарищ старшина, поезд подошел, мне ехать надо, а билетов в кассе нет. Посадите на поезд.
Старшина, поглядев на рыжего сержанта, сказал:
— Отправь его.
Переночевав у родственников, побрел по старинному сибирскому городу Ялуторовску.
Возле милиции встретился с адвокатом Ефарией Васильевной Пальцевой. Ее муж — Павел Арефьевич — бывший начальник заводоуковской милиции, сейчас руководил ялуторовскими ментами. Ефария Васильевна не узнала его. Петров представился, и она вспомнила своего подзащитного, защищать которого на суд не пришла.
— В этом году, — говорил он, глядя на постаревшую женщину, — буду поступать в юридический. Хочу стать адвокатом.
— Не поступай в юридический. Окончишь его, а защитником работать не сможешь. Ты слишком хорошо знаешь ТУ жизнь. Тебе не по себе будет. Правды, ведь ты знаешь — нет. А если с искренними намерениями хочешь работать — тебя не поймут.
Проводив взглядом Ефарию Васильевну, зашел в отдел и встретился с ее мужем, Павлом Арефьевичем. Пальцев пожелал ему честной жизни, и он пошел на городской базар. Хотелось поговорить с работником тира, сухощавым старичком-инвалидом. Коля часто ездил в детстве в Ялуторовск на крыше вагона в тир, и старичок всегда встречал его восторженно.
Подходя, увидел: старичок-инвалид орудует с замком единственной рукой. Поздоровался, но старичок не узнал и бросил на ходу:
— Тир сегодня не работает.
И грустно Коле стало: не смог прикоснуться к своему шальному детству.
Утром поехал в Тюмень. Хотелось посмотреть на тюрьму и увидеть знакомых надзирателей. Они — черти, увидев его на свободе — удивятся.
Он больше года просидел в тюрьме, но не знает, где она находится. Где-то в центре. А спрашивать неудобно. «А-а, спрошу вот у этого парня».
— Скажите, где тюрьма находится?
Парень пожал плечами. Спросил у мужчин постарше, но и они не знали. «Во, спрошу у мента!»
— Скажите, где здесь тюрьма?
— Тюрьма? — переспросил молодой мент, — не знаю.
— Но, скажите, ведь в Тюмени есть тюрьма?
— Тюрьму не знаю. Есть следственный изолятор.
— Ну, да это одно и тоже. Как к ней пройти?
И милиционер объяснил. Оказывается, родимая рядом.
Из-за высокого забора торчит только крыша трехэтажного корпуса. Надзирателей у вахты не видно. Он походил около ворот, — а они новые, железные, — и пошел, часто оглядываясь, и чем дальше отходил, тем виднее становился трехэтажный корпус.
«А теперь к Косте Кобзеву». По кличке Доктор. На его суде Коля был свидетелем и запомнил: Костя живет с начальником управления комиссаром Нытиковым в одном угловом доме на пересечении улиц Хохрякова и Володарского.
На подъезде табличка с фамилиями жильцов. А вот и Костина.
Шагая по ступенькам, думал: «Костя, конечно, освободился. Не будет он, имея такие знакомства, сидеть пять лет».
Дверь отворила симпатичная молодая женщина.
— Костя дома?
— На работе. Вы кто будете?
— Разрешите зайти, объясню.
Женщина распахнула дверь.
— Вы его жена?
— Да.
Она в коротком накрахмаленном платье. Подол не касается стройных ног. Так просто и так прелестно одетых в домашнюю одежду женщин Коля видел только в кинофильмах.
— Я с Костей вместе в тюрьме сидел, ну вот и зашел его попроведать.
— Он придет поздно. Что ему передать?
— Передайте ему от меня привет. А приходил, скажите, Глаз.
— А-а, — улыбнулась женщина, — он мне о вас много рассказывал. Я вас на суде видела, вы же свидетелем были, — шепотом сказала женщина.
— Я освободился раньше. Завязал. Хочу в институт поступать. А Костя как поживает? Закончил институт?
— Закончил. Сейчас врачом в поликлинике.
Из комнаты отворилась дверь, и в коридор вышла, с бантами на голове, девочка лет шести-семи.
— Дочка, — сказала женщина, — иди на кухню, я сейчас приду. Дай с дядей поговорить.
Девочка большущими светлыми глазами внимательно рассматривала Колю; ее, видно, поразили шрамы на его лице, и она спросила:
— Мама, а что это за дядя?
— Этого дядю лечит наш папа, — ласково ответила женщина, — ну, иди.
Девочка пошла на кухню, а женщина зашептала:
— Говорите тише, и не поминайте ЭТО. Дочка ничего не знает.
— Все, все, ухожу.
На улице посмотрел на номер дома.
Купив общий билет до Омска — покатил в город на Иртыше.
Поезд несся мимо Падуна, и Коля впился взглядом в родное село, в высокую трубу спиртзавода — он проезжал детство.
8
В вагоне-ресторане немноголюдно, и он сел за столик. Напротив с короткой стрижкой парень с грустью в глазах допивал бутылку портвейна. Заказал и Петров.
— За твое освобождение, — улыбнулся Коля.
Парня звали Артемом и оттянул он пять лет.
— Я год как освободился. А ты где сидел?
— В Тюмени, на четверке.
Петров стал называть клички ребят. Артем некоторых знал.
Допив колину бутылку, Артем заказал еще и расплатился. В Коле он видел чуть ли не брата. Заметив на его руке часы — предложил сменяться. Петрову жалко часов, часы отца, но парень, по-братски, вернее — по-зековски, хотел махнуться часами. И он снял «Восток» и надел «Восход».
— Какая у тебя была кличка? — спросил Артем.
— Глаз.
— Глаз, — как бы не веря услышанному, повторил парень. — Так это ты, Глаз?! Я о тебе много слышал.
Артем замкнулся, не стал пить вино и распахнул портсигар.
— Пойдем покурим.
Вышли в тамбур.
— Я еду с матерью. Приехала встречать. Боится, как бы в пути не подзалетел.
Докурив сигарету, Артем сказал:
— Пойду в вагон, а то мать беспокоится.
Была суббота, и дядя Миша только что встал. Он радостно и громко приветствовал племянника. Холостяк дядя Миша жил в маленькой комнате коммунальной квартиры.
Работал на судоремонтном заводе начальником по хозяйственной части и был убежденный сталинист, считая себя настоящим коммунистом, презирая бюрократов и нечистых на руку людей.
— Так, — сказал дядя Миша, — напоив племянника чаем, — сейчас гулять, а когда откроются рестораны, пойдем в самый лучший.
Они бродили по утреннему зеленому Омску, и дядя Миша рассказывал:
— …А когда началась война, нам сократили курс обучения и я, получив звание лейтенанта, поехал на передовую. Шли страшные бои за Пулковские высоты, и роту принял во время боя. Захожу в дзот, а первый номер убит. Второй номер взялся за пулемет. Тут раз — пуля, и второй номер валится. Тогда я за пулемет. Не успел ленту расстрелять, как следующая пуля, разрывная, мне в верхнюю губу. Снайпер, гад, пристрелялся, и нас троих за несколько минут. Мне разорвало губу, зубы выбило, и нос к чёртовой матери. И был я на фронте чуть больше двенадцати часов. А потом госпитали.
Всего за мою жизнь из-за этого носа — красивее хотел быть, — сделали двадцать девять операций, а тридцатая — аппендицит. Потом домой съездил. И вскоре предлагают работать в НКВД. Дают два направления: или ехать на Украину, бендеровцев отлавливать, или в Прибалтику. Война еще не кончилась. Я позвонил твоему отцу, — он тогда в Крутинке начальником милиции работал, — и спрашиваю: куда ехать? Он кричит: езжай в Прибалтику, Европу посмотришь. Ну и поехал в Прибалтику. Не жалею. Посмотрел Европу. Назначили меня начальником Паневежиского отдела НКВД. До меня там какой-то хлюпик работал, никаких показателей. Сверху давят, нужны арестованные бандиты, и я за три дня набил полную КПЗ.
Помотался по Прибалтике. Где только не был. На одном месте долго не задерживался. Всегда меня на самые трудные участки направляли. Потом работал в лагере для военнопленных. Оперуполномоченным. У меня был личный шофер, пленный из местных. Отличный «опель». Немец катал с ветерком. Сто — и не меньше. Каждый поворот знал, каждую выбоину на дороге. Вначале думал: разобьет. Я по сей день восхищаюсь им как шофером. Через наш лагерь, через нашу обработку прошло несколько немцев, а сейчас они члены ЦК компартии ГДР, занимают высокие должности.
