Наталья Нестерова - Целую ручки

Положив трубку, Юлия Юльевна прислушалась к себе. Сердце тревожно стучало, щеки горели, но слезы на глаза не наворачивались. Месяц назад умер ее пес, королевский пудель Гоша. И, хотя он умер от старости и смерть стала для него избавлением от мучений, Юля плакала каждый день. Проводит мужа на работу и в слезы. За несколько часов до прихода Сергея старалась не рыдать, чтобы ушла краснота из глаз. Муж, конечно, не осудил бы ее, но сильно расстроился. А тут скоропостижно умер человек, с которым она прожила двенадцать лет, и…

ни слезинки.

Она не скажет подруге, что ее сын — журналист Антон — не очень приятный молодой человек, настырный и неделикатный. Выспрашивал об Игнате, не обмолвился о его смерти. Разве воспитанные люди так поступают? Она, Юля, произвела на Антона впечатление пустоголовой клуши, вроде чеховской Душечки. Сергей говорит, что она всегда производит то впечатление, которого от нее ждет человек. С этим не поспоришь. Для мамы и папы Юля была послушной пай-доченькой, которую они бесконечно баловали, задаривали всем, чего сами были лишены в детстве. Для подруг Юля была мягкой подушкой, впитывающей слезы их страстей и драм. У самой подушки какая личная жизнь и драмы? Для Игната она была частью красивого домашнего интерьера и достойным эскортом за стенами квартиры. Кем она была для Сергея, Юля определить не могла.

Однажды после похода в гости, где Юля покорно слушала чванливое хвастовство одной из женщин, Сергей воскликнул в сердцах:

— Ты ведь умная женщина! Почему ты никогда не можешь быть самой собой?

— Я не умею, — ответила Юля.

Ее папа, хотя и носил имя далеко не русское народное, любил вспоминать, что он от земли, из крестьян. Они с мамой были от земли в буквальном смысле — выросли в страшной деревенской бедноте, в домах с земляным полом. Их детство пришлось на лихие предвоенные и военные годы. С рождения голодные, они мечтали о единственном лакомстве — кусочке сахара, шоколад и пирожные существовали только в книжках. Вырваться из нищего колхоза было невозможно — паспортов не давали, бежать без документов в город рисковали только самые отчаянные. Юлию помогла армия. В конце службы он завербовался на комсомольскую стройку. Через год приехал на родину, женился на Клаве и увез ее на строительство большой сибирской ГРЭС. Они жили в бараке, продуваемом всеми ветрами, клетушки семейных пар отделялись тонкими фанерными перегородками, а то и просто ситцевой занавеской. И все-таки это была свобода, счастье. Юлий и Клава всегда были заводилами. Он — гармонист, она — певунья. Активные, легкие на подъем, работающие с огоньком, неунывающие в самых сложных ситуациях молодожены становились душой любой компании. На стройке они окончили вечернюю среднюю школу и вступили в партию, что открывало большие перспективы. Юлий начинал подсобником бетонщика, а стал мастером. Клава устроилась посудомойщицей в столовую, а через год уже была кладовщицей. Лидерские качества Юлия проявились еще в армии, он был комсоргом батальона, роты. И на стройке активно занимался общественной работой. В какой-то момент сделал судьбоносный выбор — ушел с производства на должность освобожденного секретаря райкома партии. Больше он никогда не работал на заводах, а его партийная карьера стремительно набирала обороты, чему способствовали обстоятельства, складывавшиеся до поразительности выгодно.

Как-то девятиклассница Юля писала дома сочинение по комедии Грибоедова «Горе от ума», мама пришла звать ее обедать, заглянула в тетрадь и выхватила взглядом цитату к образу Скалозуба: «Довольно счастлив и в товарищах моих, вакансии как раз открыты: то старших выключат иных, другие, смотришь, перебиты». Мама не поняла иронии автора, клеймившего тупого служаку.

— Вот и у нас с отцом так было, — сказала Клавдия Ивановна.

— Как, мама? — не поняла Юля.

— Многих по возрасту браковали, а другие на пьянке или аморалке горели, вот отец и поднялся.

Счастливый билет выпал Юлию, когда пришла разнарядка в Высшую партийную школу при ЦК КПСС. О подобном шансе он и мечтать не осмеливался, но получил его. Четыре года в Москве поменяли представление родителей Юли о достойном существовании. Теперь они убедились в справедливости народной мудрости: не боги горшки обжигают, — и знали, к чему стремиться. При этом они не жаждали зацепиться в столице, лучше быть первым в селе, чем последним в городе. Хотя Клаву, окончившую вечернее отделение пищевого института и работавшую завпроизводством в кафе-ресторане, уговаривали остаться. Таких трудяг, как она и Юлик, в любом месте с руками оторвут.

Высшая партийная школа давала путевку не просто в жизнь, а в жизнь привилегированную. Юлия распределили в обком партии города Багров на должность завотделом промышленности. Область была некрупной, дотационной российской глубинкой, но верхнему эшелону власти жилось в ней привольно. Юлий Петрович через несколько лет дослужился до секретаря обкома — высшей точки своей карьеры. Клавдия Ивановна трудилась бессменным директором большого ресторана. Их голодное детство наложило невытравляемый отпечаток на стиль жизни, главным смыслом которой было накопление материальных благ.

Воронины жили в собственном доме, среди таких же частных владений городской знати. В народе это место называли дворянским гнездом. К моменту женитьбы Игнат был небедным человеком, но даже его поразило богатство свекров. У Клавдии Ивановны под половицей в спальне имелся тайник: две трехлитровые банки, набитые золотыми украшениями, сберкнижки на предъявителя и стопки купюр, завернутые в наждачную бумагу — от мышей. «Сейф» мужу показала Юля. Она смеялась: «Тебе досталась богатая женушка. Только нам ведь ничего не нужно, правда? Дороже любви ничего на свете нет». Игнат с готовностью согласился. Интерьер дома соответствовал вкусам Ворониных: стены и полы в коврах, без ковров только потолок. Серванты забиты хрусталем, шкафы ломятся от дорогой одежды. Под домом находился огромный подвал. Когда Игнат туда впервые спустился, обомлел. Подвал был забит продуктами в промышленных количествах. Бочки с квашеной капустой, солеными огурцами и помидорами, с грибами. Мешки с крупами, мукой, макаронами. Ящики с мясными и рыбными консервами, сливочным маслом, халвой. Стопки коробок конфет, батареи бутылок вина, водки, пива. С потолка свисают гроздья сырокопченых колбас и окороков. «Как на подводной лодке», — только и мог сказать Игнат. Четыре человека физически не могли все это съесть, поэтому испортившиеся продукты шли на помойку — в углу участка была яма, куда сваливали гнилье и присыпали землей. Если в Москве допущенная к спецраспределителям номенклатура платила за дефицитные продукты копейки, то провинциальные бонзы все получали даром. Раз в неделю к дому Ворониных подъезжали маленькие грузовички: с молокозавода привозили сметану в баллонах, ящик молока и кефира, с мясокомбината — колбасы и парную вырезку, с хлебозавода — торты и так далее. Клавдия Ивановна не тащила с работы «усохшее» и «утрясенное» — оно сбывалось через магазины, чистая прибыль текла в наличности.

Хотя так жили все в «дворянском гнезде», Игнат относился настороженно к безудержному воровству. Не по моральным соображениям: мол, простой народ в магазинах давится за селедкой, а тут осетрину на помойку выбрасывают. Игнат опасался, что этот коммунизм плохо кончится, стоит верхушке зашататься, и полетит вся пирамида, приземлившись за колючей проволокой. Но до перестройки оставалось еще более десяти лет. Родители Юли относились к Игнату как к любимому, но приблудному сыну. Удовлетворение прихотей зятя не исключало пристального к нему внимания, каждые его шаг, жест, слово анализировались с точки зрения благонадежности и трепетного отношения к жене. Папа с мамой лелеяли Юленьку, и супруг был обязан подхватить эстафету. Юля купалась в любви, и ей очень нравилось быть взрослой — замужней женщиной с обручальным кольцом на пальце.

Игнат окончил институт и два года, как за него ни хлопотал Юлий Петрович, не мог попасть в аспирантуру. Своего ученого совета по защите диссертаций в области не было, а целевых мест в московскую аспирантуру выделялось одно-два в год. «Может ли сын генерала стать маршалом? — сокрушался Юлий Петрович. — Не может. Потому что у маршала есть свои дети». Чтобы не загремел в армию, Игната устроили освобожденным секретарем комсомольской организации машиностроительного завода. В определенном смысле Игнат повторял карьерный путь Юлия Петровича, которому льстила подобная преемственность. На третий год свекор, наконец, вырвал для Игната место в целевой аспирантуре. «Целевая» — означала подготовку местных кадров. Но в планы Игната, о которых он до поры до времени не заикался, не входило возвращение в родной город под крылышко к властным родителям жены. Молодая семья переехала к Москву. За хлопотами с устройством Игната как-то забыли про Юлю. Думали, она легко переведется в столичный вуз. Не получилось, документы у нее не приняли. Год Юля проболталась, тоскуя в съемной однокомнатной квартире. Из окружающих областей народ ехал за продуктами к столицу, а у Юли с мужем была обратная ситуация — поездами, с проводниками, им отправляли ящики со снедью. Вначале на вокзал ездил Игнат, но однажды не смог отпроситься с занятий, и за посылкой отправилась Юля. Потом это стало ее обязанностью, ведь не училась и не работала — свободного времени навалом. Юля волокла тяжеленные коробки до такси, потом тащила на пятый этаж, в доме не было лифта. Вечером папа или мама спрашивали: «Получил Игнат посылку?» «Получил», — отвечала Юля. Ей было неловко признаться, что уже давно на вокзал он не ездит.