Слава Сэ - Сантехник. Твоё моё колено
— Зачем?
— Не спрашивайте. Рассказывайте немедля, иначе я пойду гулять с зябликом.
— Хорошо. Вот я раньше был сантехником.
— А! Я смотрела один фильм. Там был водопроводчик, брюнет, метр девяносто, с кубиками на животе. Энтони Старк настоящий. Женщины специально роняли в канализацию новые мобильные телефоны, только чтоб его заманить и надругаться.
— Катя. Вы наивная жертва кинематографа. Настоящий сантехник жаден, пузат и пахнет природой. У него скрипят колени, глаза навыкате и одышка. Его пальцы похожи на сардельки и шершавы как напильник. Для портрета добавьте сапожищи, курение без пауз и привычку втягивать голову в плечи. В общем, все не так, кинематограф лжет.
— А голову втягивает зачем?
— На нее часто падает домашняя утварь.
— То есть, никакой романтики?
— Абсолютно. Можно десятки лет проползать у ног взволнованных хозяек и ни разу не воспользоваться положением. Чуть только потоп или, наоборот, вода пропала, хозяйкам сразу наплевать на наши феромоны. Я семь лет перебирал чужие трубы. Я привык смотреть на мир с высоты некрупной кошки. Мне были известны такие тайны, каких не доверяют мужьям и любовникам. Мне наливали суп, дарили коньяк. Трижды намекали, каким прекрасным я был бы мужем в минуту наводнения. Одна клиентка вышла навстречу в трусах и потребовала скидку. Но ни разу никто не погладил меня по позвоночнику. Никаких срываний комбинезона с загорелых плеч. И разводной ключ не выпадал из моих ослабевших рук от укуса в основание шеи.
— Самые счастливые в этом смысле, наверное, летчики!
— Вы думаете, они придумали автопилот на случай внезапной страсти в воздухе? Очень правдоподобно.
— А какие еще есть эротические профессии? Парикмахеры?
— О парикмахерах ничего не знаю. Зато есть у меня знакомый мастер по вскрытию замков. Назовем его Федей. У него были руки-гладиолусы, запах от Масуки Мацусимы, он не гремит и не гадит на ковер. Настоящий какангел. Если женщина посеяла ключ, не может войти, сидит на лестнице одна, замерзла, Федя непременно ее спасет. Лицо его в момент спасения серьезно и умно. Я видел, как он вскрыл один невероятный замок. Ключ был очень сложный. Шесть бороздок, полсотни ямочек, все под разными углами. Чума болотная, а не ключ. Так вот Федя приехал, достал айпад. Чего-то почитал на японском. Двумя циркулями отметил точку на двери. Просверлил дырку, под правильным углом, наискосок. Вставил щуп, сверкающий, как шпага д'Артаньяна. Стукнул молотком. В двери кто-то железный потерял сознание, упал с грохотом — и все. Двадцать латов, можно входить.
Пару раз Федю приглашали воры. Говорят, мы из этой квартиры жильцы. Он впускал бандитов, дверь захлопывал и сообщал знакомому капитану полиции. Потому что незнакомый упек бы самого Федю. Самые любимые его клиенты, конечно, это женщины, познавшие боль разлуки. Он зовет их ласково «растеряши». С некоторыми после сотрудничества пьет чай по сложному графику: вторник — Лена, среда — Аня, каждый третий четверг — Варвара Ильинична.
— Он женат?
— Катя, не перебивайте.
— Молчу-молчу…
— Федя был мечтой кинематографа, совсем как вы описали. Но однажды все переменилось. Он принял обычную заявку: «Женщина потеряла ключ, не может войти, сидит на лестнице, плачет». Приехал, увидел клиентку и решил взять деньгами. Ей было глубоко за десять. С такой самые лучшие отношения — деловые. А женщина оказалась экстрасенсом. Напрягла чакры, раскинула биополе и прочла Федины мысли. Толстый сантехник отделался бы герпесом, но Федя был мил и с кубиками на животе. Они-то его и сгубили.
Федя ехал домой и думал об этой женщине, Ольге. У нее глаза усталые, голос тихий, и вся она растерянная. Грудь неплохая, кстати. И ноги приятной полноты. Когда давала деньги, прикоснулась теплой рукой, и стало понятно, что не истеричка, характер умеренно-покладистый.
Дома Федя опять ее вспомнил. Как она ходила, что сказала. Федя зачем-то представил, как стащил бы с Ольги юбку. И наблюдал бы линию бедра в сумерках. Подумал, что, может быть, и стоило бы остаться, выпить кофе. Предлагала же.
Федя принял душ, выбросил из головы секс, сконцентрировался на форме ложных пазов в замках сувальдного типа. Он умело вскрыл воображаемый замок, вошел в воображаемую дверь. За ней одиноко ворочалась в постели воображаемая Ольга. Было слышно даже ее дыхание.
В полночь не выдержал. Приехал, стоял под окнами час или дольше. Потом побежал тушить гормональный пожар к одной подружке из числа старинных клиенток. Подружку звали Таней, но он назвал ее Олей. Был изгнан, в спину летели его ботинки. Наутро выдумал повод, вернулся к Ольге. Ему хотелось понять, что в ней такого. От встречи с ней морок развеется, надеялся Федя. Самообладание вернется, мозг заработает в прежнем скептическом режиме. Ольга открыла дверь и не удивилась. Ничего даже не спросила. Проходите, сказала.
Так с тех пор и живут. Два года уже. Федор забросил подружек, развил в себе потрясающую верность. Только вспомнит Лену-Аню-Варю, сразу звонит экстрасенс Оля: «Феденька, вот о чем ты сейчас подумал?». Очень мощная специалистка. Это я все к тому говорю, что сам я никакой не гладиолус.
— Терпеть не могу мужчин, выпрашивающих похвалы.
— И в мыслях не было.
— Тогда хватит прибедняться.
— Скажите честно, внешность мужчины важна для женщин?
— Конечно! В лице, в глазах должна быть порода. Бывают такие, что от одного его взгляда дурешь.
— Но я не из породистых?
— Это точно.
— А что там насчет вежливости?
— Вежливость — это награда, вы не заслужили.
— А толстый кошелек добавляет мужчине породы.
— Иногда… Стоп! Вы считаете меня продажной?
— Я считаю, что вы женщина со здравым смыслом. Сейчас это так называется.
— Скажу вам честно, Севастьян. Вы — болван!
— А вы — гусеница!
— В каком смысле? Что за странное оскорбление…
— Ну, гибкая потому что. Йога.
— А, понятно…
Мы ссорились, мирились, ссорились, снова ходили. Соседи все-таки. Иногда она брала меня под руку. Иногда, наоборот, вредничала так, хоть пиши жалобу нашему бывшему мужу Иванову. Потом все снова становилось прекрасно. Сердиться на нее дольше трех минут невозможно.
Рядом с ней я впадал в счастливый ступор. От одного ее присутствия. А иногда даже от оставленных ею следов. Недопитый ею чай, плащ в прихожей, сумка в кресле, дым свечной после йоги. Индусы этим дымом, наверное, ретушируют аромат скоропортящихся продуктов. И этот зов, низким, дурашливо-гнусавым голосом:
— Севастьян, идемте гулять!
Потом вернулся Генрих. Ненужный, лишний, отвратительно цветущий. Его не было месяц. И вдруг — нате. Катя мгновенно забыла наши прогулки, омлет, болтовню — все пропало. Стало противно спускаться в гостиную. Сидят вместе в одном кресле, целуются. Детский сад. Он привез ей бусики, боже ж мой. Стекляшки, фенечка. А она скачет по дому как дикарка, сияет. Надо будет рассказать ей историю острова Манхэттен, профуканного индейцами за такую же бижутерию. Особо отмечу, где теперь те индейцы.
Нет противней чужого счастья на руинах своего. Три выходных дня показались казнями египетскими. Генрих с Катей размножились и встречались во всех углах дома. В самых дерзких позах. Хотят целоваться — пусть валят в свою Калифорнию, думал я.
К понедельнику твердо решил — Катю нужно выслать. У меня из-за нее острое гормональное отравление. Я так долго не смогу, сгорю. Сейчас трогаю тайком ее вещи, смотрю ей вслед, шучу и мечусь, когда она не смеется. И ревную. А вчера вывел ее имя на стекле. Если мы сейчас не расстанемся, потом я сдохну.
Один-единственный звонок мог бы все исправить. Набрать Иванова, сказать:
— Забери свою мерзавку!
Но я не звонил. Будто бы из нежелания признать, что целый месяц жил в одном доме с его бывшей — и молчал. Он сразу поймет, какой я неудачник. Да и просить о помощи — «забери свою бабу» — невозможно. Стыд и позор. Пусть лучше она сама уедет.
Выживать Катю, используя методы коммунальных квартир, тоже плохо. Да и не поднялась бы у меня рука подсыпать ей соли в салат. К тому же мужчина не сможет превратить жизнь в ад так ловко, как женщина. Единственный способ — рассорить Катю с Генрихом, замутив какую-нибудь пакость. Изысканную какую-нибудь мерзость. Такую, чтобы с голубков при встрече искры сыпались.
Если они расстанутся, Катя сразу уедет. Это будет больно, но лучше так, чем та липкая мука, что тянется уже к моему горлу. Ждать нельзя, Катю надо вырвать и забыть. Иначе месяца не пройдет, как я стану пить из ее копытца.
Она уедет к океану, я стану писать, писать, писать. Буду смотреть вечерами на закат, пить приличный алкоголь и горько усмехаться. Женщиной моей отныне будет всемирная литература.
Мозгоправ
Одному, конечно, не справиться. Для хорошей подлости нужен знающий специалист. Например, доктор психологии Иннокентий Раппопорт прекрасно подошел бы. Кеша мой одноклассник. Он презирал школьную программу и во многих предметах разбирался лучше педагогов. Уроков он не делал и потому в вопросах списывания домашних заданий был бесполезен. С контрольных его выгоняли, если хотели определить просвещенность всего класса. И наоборот, сажали в центр, если нужны были результаты для министерства. Он был хром, нескладен и всех любил. Это странно, оптимизм и доброта свойственны крупногабаритным идиотам. А мелкие задохлики, — что люди, что собаки, — обычно злы. Раппопорт же считал одноклассников милыми растяпами, объектом для опеки со стороны высшего разума в его, Иннокентия, лице. Мы ему не перечили. Мы знали, в этой кривой черепушке скрывается нечеловеческий разум.
