Наринэ Абгарян - Зулали (сборник)
Соседка меж тем рассказывала, поминутно спотыкаясь о слова:
– Муж только вчера узнал, хотя, оказывается, в апреле случилось… похоронили в Калуге, вон куда они переехали… Назели все это время в больнице лежала… наглоталась таблеток… сначала ее от отравления лечили… потом в клинику для нервических положили… недавно выписали… они на съемной квартире жили, так ничего оттуда она забирать не стала… ни мебель, ни технику… сдала ключи хозяевам и уехала.
К началу ноября сын старенькой Ано достроил навес, провел туда электричество. Назели съездила утренним автобусом в Ванаван, вернулась с ворохом покупок, специальным парикмахерским креслом и широкой плоскодонной раковиной, которую собиралась приспособить под мойку для волос. Анес собственноручно установил раковину в углу помещения, за деревянной ширмой.
– Поливать придется из ковшика, – смущенно пояснила Назели, кивнув на чан, где должна была нагреваться вода.
– Ничего, дело пойдет – проведешь воду, – утешил ее Анес.
Они перетащили из дома трельяж с чудом сохранившимися зеркалами, комод, небольшую деревянную лавочку и журнальный столик. Включили и проверили масляный обогреватель – тот мгновенно зачадил, но Анес успокоил Назели – с новыми обогревателями такое случается, потом распахнул окно, давая выветриться запаху гари. Прощаясь, пообещал заглянуть назавтра.
– Буду твоим первым клиентом!
– Рано стричь тебя, вон, волос еще не отрос, – усмехнулась Назели. – Лучше жену привози, я ее накрашу и уложу.
– Ладно, вечером нас жди.
– Спасибо тебе большое за помощь.
– Да что там!
Выходя, Анес споткнулся о порог, вцепился в дверной косяк, удерживая равновесие. Назели приобняла его, подставила плечо.
– Ноги в последнее время донимают. Ходить стало невмоготу, – прокряхтел он.
– У врача был?
– Был.
– Что говорит?
– А что он скажет? Хромота не лечится. Бери, говорит, костыли. Или вообще в коляску пересаживайся. Но я пока так, не сдаюсь.
– Ты ведь детей возишь!
– Водить мне нормально. А ходить тяжко стало.
Назели проводила его до автобуса, убедилась, что он благополучно отъехал, а потом до ночи провозилась в салоне – обила сиденье лавки гобеленом, чтобы посетителям мягко было сидеть, убрала в комод стопки полотенец, расставила на трельяже флакончики с жидкостями для укладки волос, лаки и муссы, принесла из дому кофр.
Утром на заборе ее дома висела фанерная вывеска: салон красоты «Пери», время работы: ежедневно, с 11.00 до 19.00.
В тот же день, в сопровождении младших дочерей, заглянули несколько женщин – поздравить с открытием и посмотреть, как салон выглядит изнутри. Назели, которая не надеялась на благосклонное отношение землячек, даже не пыталась скрыть своей радости – поблагодарила за визит, выставила угощение, заварила кофе, детям налила лимонад. На столике высилась стопка красочных журналов, пока женщины, попивая кофе, листали их, любуясь юными моделями, она заплела девочкам нарядные косички.
– Красота – это в первую очередь молодость, – вздохнула Ануш, разглядывая короткую стрижку хорошенькой кареглазой девушки. – Если я так постригусь, морщины будут как на ладони.
– Тебе бы другая укладка пошла, вот такая, – Назели нашла нужную страницу, – затылок поднять, сделать легкую градуировку, можно даже с челкой поэкспериментировать.
– Можно, конечно. Но для кого мне так выглядеть? Для слепой свекрови? Муж-то в отъезде.
– Мастер, у которого я училась, говорил, что, пока сам себя не полюбишь, никто любить тебя не станет, – как можно мягче возразила ей Назели, – потому хорошо выглядеть нужно, в первую очередь для себя.
Ануш молчала, примеряясь к ее словам.
– Твоя правда, – наконец согласилась она.
– Так и есть, – поддакнули другие.
Распрощались, договорившись, что зайдут на стрижку и покраску волос. Назели записала в блокнот время, предупредила, что первая стрижка – в подарок от салона, потому бесплатно.
– А вот за покраску придется заплатить, – смущенно призналась она. – Правда, если придете со своей краской, будет дешевле.
– Раз дешевле, придем со своей.
На том и расстались.
После обеда заглянула старая Ано.
– Пусть моя нога добром ступит на твой порог! – возвестила она и водрузила на стол тарелку с горячими лепешками сали. – Сладкое принесла, чтобы твое дело легко шло!
Назели сделала ей массаж головы, вымыла редкие и нежные, как пух, волосы, высушила их феном – и все это под неутихающий аккомпанемент благословений старой Ано.
– Пусть твои руки никогда не узнают усталости, а глаза – слез! Пусть дни твои будут счастливы, как ночь перед праздником! Пусть в окна твоего дома всегда светит солнце, а беда обходит его стороной!
Назели слушала с улыбкой.
– Дочка, аж давление пропало, как ты все хорошо сделала, – возвестила старая Ано, когда Назели закончила, – обычно лоб сжимает, точно железным обручем, а теперь отпустило. Этой ночью, наверное, буду хорошо спать.
– Приходите хоть каждый день, я всегда вам рада!
– Каждый день голову мыть – волос не останется. И так вся лысая.
– Голову будем через день мыть. Но массаж можем хоть каждый раз делать.
– Откуда у меня столько денег?!
– Бабушка Ано, не обижайте меня. Денег с вас я не возьму.
– А я забесплатно к тебе не пойду! Ты этот шампунь за деньги покупаешь. И за электричество деньгами расплачиваешься. И налог небось немалый платить будешь.
– Ничего, выдюжу.
Ано пожевала губами.
– Орехами возьмешь? В этом году у меня столько орехов, что девать некуда. Не кормить же ими кур. Ошалеют, от крапивы и пшена откажутся.
Назели кивнула.
– Если некуда девать – возьму.
– Вот и ладно. Велю сыну мешок притащить.
– Зачем мешок?! – испугалась Назели. – Мне столько не съесть!
– Будешь делать мне мозг – два мешка принесет!
И старая Ано, довольная произведенным эффектом, вышла, победно прикрыв за собой дверь.
Анес, как и обещал, привез вечерним рейсом жену – невысокую, круглолицую, сильно смахивающую на сову большеглазую женщину. Назели умело ее накрасила, с помощью теней зрительно уменьшив слишком большие глаза и подведя карандашом выщипанные в тонкую ниточку брови.
– Назели-джан, я такой красивой только в день своей свадьбы была! – всплеснула руками она, разглядывая свое отражение в зеркале.
Анес скорчил за спиной жены смешную гримасу и подмигнул Назели. Кивнул на вымытую стопочку чашек на журнальном столике:
– Я смотрю, у тебя гости были?
– Были. Зашли поздравить. И даже записались на стрижку и покраску.
– Видишь, как хорошо все сложилось!
К вечеру заглянула Сильва. Принесла баночку вишневого варенья и кулек шоколадных конфет.
Назели заварила ей кофе, села напротив, развернула конфету, отломила кусочек, но не стала есть, а, неожиданно дрогнув лицом, опустила голову.
– Ты что, плачешь? – испугалась Сильва.
– Не плачу, уже отплакала свое, – глянула на нее Назели – глаза у нее были сухие, но на переносице пролегла глубокая морщина. – Я думала, что никто не зайдет. Но видишь, как вышло.
Она помолчала, словно остерегаясь слов, что вертелись на кончике языка, но потом все-таки произнесла их:
– И главное, с детьми пришли. Словно утешить хотели.
Голос ее дрогнул и оборвался.
Сильва обомлела – впервые Назели заговорила о ребенке. Она потянулась через стол, погладила ее по руке, подождала, вдруг та еще что-то скажет, но Назели молчала.
– Ну а как ты думала, – нарушила затянувшееся молчание Сильва. Говорила, аккуратно подбирая слова: – Ты ведь столько всего пережила. Мы же люди, не звери.
Назели шмыгнула носом, съела половинку конфеты, вторую завернула в фантик, убрала в карман.
– Хочешь, уложу тебя?
– Хочу.
В течение первой недели в салоне «Пери» побывала почти вся деревня. Даже пастух дед Само заглянул, оставив переминаться по ту сторону калитки сытое деревенское стадо. Поинтересовался, можно ли подровнять бороду. «Только ты выше груди не стриги, дочка-джан, а то холодно по осени, а борода легкие греет». Назели управилась за две минуты. Дед Само расплатился кулечком буковых орехов, вышел во двор – а за забором его только одна коза поджидает, и то потому, что застряла рогом в частоколе. Стадо же самостоятельно разбрелось по домам – подошло время дойки.
Не заглянула в салон только Валя. Впрочем, никто ее за это не осудил – не хочет и не надо, имеет право. С того дня, как вернулась Назели, Валя ни разу о ней не заговорила и даже слова сочувствия не проронила, когда узнала о трагедии, постигшей ее семью. Правда, когда дочь сходила за компанию с подружками в салон, она ругать ее не стала, только строго предупредила, чтоб не обрезала косу. Марина недовольно фыркнула, однако обещала матери не трогать волосы. А Валя, окинув дочь придирчивым взглядом, в который раз пожалела, что она не в отца пошла. Григор, в отличие от малорослой и нескладной жены, был прекрасно сложен и хорош собой. Валя иногда удивлялась, как могла Назели предпочесть ему Автандила. Тот, в противоположность Григору, был сущим медведем – слишком крупный, сутуловатый и неуклюжий, а вдобавок еще некрасивый – горбоносый, большеротый и рано облысевший. «Выйди она за Григора – и не было бы моих мучений», – думала отстраненно Валя, прокручивая свою жизнь назад и в сотый раз вспоминая то, от чего хотелось отказаться-отречься раз и навсегда: холодность и бестолковые выходки мужа, стремительные роды, обернувшиеся для дочери серьезной родовой травмой, из-за чего девочка сильно отставала в развитии: пошла в два года, залопотала в четыре и лишь к семи годам, измучив мать бессонными ночами, плохим аппетитом, капризами и бесконечной аллергией, наконец, выправилась, понемногу превратившись в обычного любознательного ребенка. Не будь этих долгих лет с бесконечными походами по врачам, занятиями у логопеда, бассейном и массажем, на которые приходилось выбираться в Ванаван три раза в неделю в любую погоду; не будь бесчисленных склянок с настойками, которые нужно было заваривать через день (залить стаканом кипятка, продержать на водяной бане 15 минут, охладить до комнатной температуры, процедить-отжать через марлю, держать в холодильнике не более двух суток – четыре вида отвара, три раза в день строго через 20 минут после еды по одной столовой ложке, и все это пять долгих лет!); не будь того униженного состояния, когда с замиранием сердца ждешь вердикта врача, молча изучающего очередную кипу снимков и анализов, а на руках, уткнувшись мордочкой тебе в грудь, ноет и ноет часто болеющее, слабенькое, ни в чем не повинное дитя, и нет-нет да и просыпается-ворочается в душе злая боль оттого, что другим с их веселыми здоровыми детьми повезло куда больше, чем тебе, – не будь всего этого, Валя давно бы отпустила прошлое. Однако даже выправившееся здоровье дочери не в состоянии было перечеркнуть ту горечь, которая копилась в ней все эти годы. И если непутевого, но любимого мужа спустя время она простила, то Назели прощать не собиралась и приняла ее возвращение чуть ли не как вызов, а, узнав о гибели мужа и ребенка (никто не рискнул уточнить пол, все так и говорили – ребенок), только пожала плечами – у каждого своя судьба, у Назели, видать, она такая. Сильва, принесшая ей дурную весть, смешалась, но совестить не стала. Валя, словно прочитав ее мысли, с тяжелым вздохом призналась, что в глубине души лелеет надежду, что случайные связи на стороне отбили у Григора восторженную любовь к Назели. Сильва с большим сомнением, но согласилась.
