Габриэль Витткоп - Убийство по-венециански
Она внезапно умолкает и невразумительно-дружески поминает в мыслях Баттиста Перетти. Родом он был из Турина и в громадном, пошло-желтом здании Мизерикордия[91] занимал каморку, в которой царила прямо-таки ледяная сырость.
Прежде чем она показывалась в наряде привидения, он поил клиентов вином, настоянным на травах. Лучшая одежда, кошелек, часы и пуговицы из драгоценных камней исчезали не без помощи этих колдовских чар. Жертвы обмана держали рот на замке из страха выдать самих себя. Жилище старика отыскать иностранцы не могли. Ей же, не столь защищенной, приходилось остерегаться. Однажды, при выходе из театра, ее сильно избили палками. Он отвечает, что подобные незадачи с ним тоже иной раз случались. Она понимающе качает головой: да, Перетти, впрочем, и вправду умел вызывать мертвых, выманивать их словами. Он говорил, что научился этому в столице магии Турине. Что значит нет?.. Дадада!.. Она сама ужасно боялась, даже думала, что уже очутилась на том свете. Мертвецы? Они разговаривали обычными голосами, скверно пахли могилой и еще говорили всякие непонятные вещи. Однажды огненная женщина начертила на стене какие-то знаки, говорит она, выводя спирали в разлитом вине. Перетти нужна была помощница, чтобы держать свечи, подавать зеркало. За это он давал ей эликсиры, чтобы нравиться мужчинам... Он наклоняется над столом и выглядит совершенно протрезвевшим:
- Весьма неосторожно с Вашей стороны рассказывать такие вещи...
- Как?.. Вы же сами тоже рассказывали...
- О себе я ничего не говорил, только о Трапасси. Советую Вам поостеречься, только и всего. Слуга покорный.
...слышал, как он заказывал дурные французские книги у Дзампони, где также приобрел старую тосканскую книжечку, чье заглавие я не разглядел, но походила она на кулинарное пособие. Поскольку у меня совершенно нет времени с полудня до вечера читать вслух его матери, она наняла племянницу Дзампони, которую, следовательно, тоже надо будет...
В уборной стоит сильный запах мускуса, пота и пыли. Подняв очень белую, но пятнистую, как индюшачье яйцо, руку, Луиза Кальмо открывает взгляду лохматую подмышку цвета запекшейся крови - руно, похожее, как можно догадаться, на то, другое. Невыносимый удар гонга отдается во всем теле, вибрирует, вибрирует, вибрирует в венах гениталий.
Брошенные в угол туфли похожи на мертвых крыс, что валяются на углу улиц тут и там. Туфли без задников с носками цвета то ли утренней зари, то ли резеды, облезлый бархат, тусклая пряжка и рваный сафьян криво стоптанного каблука, лоск заношенной ткани, просоленная потом кожа, перекошенные бока и дряблые оплывы.
Она говорит, что бродячий комедиант будет представлять в балагане панораму Мондо Нуово и ей хочется пойти посмотреть. Она говорит, что хочет пить. Она говорит, что желает сменить чулки, и, задрав верхнюю и нижнюю юбки, демонстрирует худую ногу, в оболочке блестящего шелка похожую на мрамор. Шелк, пот, мятый батист, рыжее руно.
- Нинааа!.. Нинааа!.. Мерзавка, сколько раз я тебе говорила, что нужно закрывать дверь?.. Однако я бы охотно что-нибудь съела. А Вы, С'иор Маскера?
Прогулка втроем, воплощение непринужденности. Слева, с болонкой на руках, мужчина в песочной шляпе, в одеянии цвета берлинской лазури, и - с полным соблюдением перспективы - очертания маремм[92], горизонта, зеленоватое небо, мрачно нависшее над траурными кипарисами. Passeggiata[93]. Вдали несколько воронов, справа робкая и невротичная борзая, наводящая на мысли о заячьих тушках, выложенных на блюда. В центре, вопреки театральным обычаям, вид со спины на трио актеров. Луиза Кальмо - в жестком от тростника платье серного цвета, с распущенными волосами до талии, в большой шляпе-калеш[94] с воланом, которую удерживают у нее на затылке завязанные бантом аспидные ленты. Слева от нее импресарио Пьеро Трапасси. Или же это чичисбей Джакомо Бири? - Нет. Изысканная надменность, с которой он подносит к глазу лорнет, крутой изгиб икры и посадка треуголки на пудреных волосах склоняют выбор в пользу Пьеро Трапасси, да и к тому же вряд ли Бири доверил бы ношение болонки кому-то другому. Справа от красотки, которая, вполне возможно, вовсе и не Луиза Кальмо, некий мужчина во фраке цвета увядшей розы и в шляпе на английский манер комментирует красоты пейзажа. Движения ног в серых чулках и удобная узкая обувь отмечают ритм его ходьбы. Не исключено, что этот мужчина - Альвизе Ланци. Не вызывает сомнения лишь одно: на этой сцене в приглушенных, будто во сне, тонах вот-вот произойдет нечто решающее. Кто-то что-то опрометчиво скажет. Кто-то выслушает сказанное с предельным вниманием, чтобы употребить затем себе на пользу, а в это время юбка, волочась по земле, будет мести личинки, травинки и раздавленных насекомых.
- Сожалею, но о новых авансах не может быть и речи, поскольку вы еще далеко не покрыли те, что я вам уже выдал. Ваши последние поставки были недостаточными.
- Я сделал все, что мог. У нас тоже трудности с подвозом пряжи и неповиновением рабочих...
- Это ваше дело, мое же - окупить расходы. Когда вы наконец собираетесь выполнить обязательства? Сколько дама и бархата я могу ожидать?
- Я мог бы поставить четыре-пять рулонов тафты...
- Вы издеваетесь!
- Я хочу сказать, что мог бы поставить еще... если бы была возможность...
Он заверяет даже, что рулонов будет гораздо больше, сулит огромные объемы, которых хватит для загрузки целой флотилии, нагромождает тюки воображаемого крепона, рулоны неправдоподобного атласа.
- ...но еще один раз, крошечный аванс, Вы ведь согласны, безделицу, жест доверия, ну же...
Другой утрачивает всякую сговорчивость.
- Ваша мануфактура совершенно не учитывает тенденции, вы работаете, как во времена моей бабушки, не производите ничего в индийском вкусе, не имеете, похоже, никакого представления о новых способах наведения муара и брошюрования, у вас нет оборудования ни для атласа в китайском стиле, ни для газа с синелью...
- Погодите, погодите...
Руки его увлажняются, он чувствует, что дошел до предела. У него огромные долги, и, несмотря на обеты и амулеты, неудачи упорно преследуют его в последнее время. Он забыл об осторожности и даже не дает себе труда с достаточным тщанием подделывать учетные книги. Его все чаще мучают неотступные боли в горле.
...Марчия Дзольпан, которую Вы некогда знавали, весьма элегантная в расшитом блестками рединготе шелкового бархата. Она постарела, чего с Вами никогда не случится, проживи Вы хоть сто лет, но все еще довольно хороша собой. Что сказать Вам, дорогая моя сирена, кроме того, что мир положительно обезумел? Взять, к примеру, Альвизе Ланци, рассказами о котором я развлекаю Вас более чем часто, поскольку он мой сосед и я хорошо знаю его семью. Можете Вы представить, что, трижды побывав вдовцом, он опять хочет вступить в брак? Сейчас женятся на актрисах, такова последняя мода, и потому он остановил свой выбор на комедиантке Кальмо, проявив страсть весьма дурного вкуса, почти невероятную в его случае, ибо, по всеобщему мнению, он холоден, как рыба. Можете ли Вы объяснить это брачное неистовство? Говорят, что некоторые не могут жить без женщины. Одна-две любовницы, пусть, но беспрестанно жениться, чтобы в придачу еще и становиться вдовцом... Ланци ведет себя так, будто потерял разум. В его-то возрасте!.. Мне неведомо, что об этом думает его мать, хотя до моих ушей дошло одно странное ее высказывание. Не подумайте однако, что я сужу и обвиняю Кальмо за любовные связи ее прошлого, не лучшего и не худшего, чем у других. Умолчу я также и о возможном ее участии в театральных антагонизмах и кликах, разбивающих город на два лагеря, как в случае с соперничеством аббата Кьяри и адвоката Гольдони. Актеры, единожды сыгравшие роль привидения, балерины, проскакавшие через сцену тремя батманами в полноги, их настоящие или мнимые матери, их сутенеры, чичисбеи и покровители плетут интриги с энергией, превосходящей всякое воображение. Поговаривают все же, что Кальмо якобы была замешана в неких подозрительных делах и темных историях, о которых можно поведать лишь конфиденциально. Кавалер расскажет Вам эту занимательную повесть с большим, нежели я, остроумием, однако позвольте мне попотчевать Вас на закуску рассказом о том, как она...
У нее грушевидные и притом очень твердые груди, маленькие мальчишеские ягодицы, узкие бедра, но благородные плечи и стройная шея. Руки ее из-за костлявости выглядят старыми. Она любит, смеясь, раздвигать нимфы[95] средним и указательным пальцами. Она голой танцует по спальне. Она любит пить в постели. Вспотев, кожа ее покрывается перламутровой пленкой и источает запах дичи. Она любит болтать во время занятий любовью, говорить вещи резкие и бесстыдные, как и она сама. Она умеет чинить свои кружева. У нее есть большая коробка сиреневой пудры и три флакона секретного эликсира. Свои лживые выдумки она скармливает с ловкостью бойкого на язык зубодера. Лампа притушена. Где-то галопом пробегает крыса. Булькает вода. Они неподвижно лежат рядом, устремив взгляд на расписной потолок. Слышно, как по рио Сан Барнаба скользит лодка. Слышно, как скрипит паркет в коридоре.
