Геннадий Прашкевич - После бала
“Разрешите выполнять?”
Я кивнул. На втором этаже жилого дома светились окна Виталика.
“Слушай меня, – сказал я Белову уже в машине. – Я высажу тебя напротив подъезда. Поднимешься к Парване. Пусть видит, что мы все знаем. Пригляди за ней. Никонову на звонки не отвечай, это я беру на себя. – Я чувствовал легкие покалывания в висках, кажется, “обээшка” не справлялась с выбросом адреналина. – Будь с Парваной, пока не появятся эфэсбэшники”.
Он кивнул.
Крутился под фонарем снег.
Виталик лежал на спине, рубашка распахнута, кажется, разорвана, голая грудь в потеках подмерзшей крови. В свете фонаря кровь казалась совсем черной. Милиционеры стояли передо мной по стойке “смирно”. Они знали, что основные добавки к зарплате получают благодаря нашей лаборатории. И еще они кое-что знали. Такая у них служба. Им накачку делают, вручая “обээшки”. Прости, Виталик. Как ты сам говорил: “И сыплются звезды сквозь пальцы, и путаются перья ветра в распущенных волосах, и ты говоришь что-то в небо, в бархатные тучи, бесстрастным звездам”. Прости, ты любил декламировать такую вот хрень. “Идти босиком по снегу, Кожа плавится. А ты пахнешь вишневым табаком и еще чем-то, отчаянно-соблазнительным. О, восточный вулкан, ждущий своего часа…”
2009 год
18 августа
Папа улетел в Австрию. Мама занята аюрведой: они с тетей Адой посещают курсы индуса, прилетевшего в Сибирь из Бомбея. Горничная Люся на меня сердится. В “Википедии” никого из бывших папиных сотрудников я не нашел. Интересно, почему их там нет, если они многого добились? Ведь их “обээшки” срабатывают на все сто процентов, так папа пишет. Ведь они излечивают преступников и наркоманов. Правда, школьные тетрадки со стола исчезли, ящики заперты. Но я один вскрыл, в который уже заглядывал. Евро и паспорт исчезли, да и цветных кругляшек оказалось меньше. На всякий случай одну я сунул в карман. И почему-то вспомнил крейзи-хаус, как меня хотели размазать по щебню, а я не захотел.
Включил комп.
Патенты… Списки… Договора…
“Браслет как важнейшая часть аксессуара современных мужчин и женщин…” Рекламой у папы занимался этот самый Виталик, который умер в снегу… Ему милиционеры не помогли…
“…Травкин… Крутов… Полынов… Леногорский… Петров… Лазарев… Игнатенко… Белов… Савраскина…” Фамилии как в телефонном справочнике, только не по алфавиту. “…Дружников… Славов… Драгина… Кучерявенко… Флоров… Федорова… Харин… Лапшин… Кашкин… Удовиченко…” Все как в телефонном справочнике, только не по алфавиту. И после каждой фамилии цифра. “Савраскина – 32… Тихоненко – 26… Юдин – 22… Дружников – 20… Кучерявенко – 17… Харин – 10… Лаврентьев – 5…”, а Удовиченко вообще – 1.
А чего – 1?
У нас в классе есть Колька Удовиченко.
И про Кучерявенко я слыхал. Депутат от округа, выступает в газетах против порубок леса, его уже пытались отозвать, очень энергичный этот Кучерявенко, у него, видно, ритмодинамика повышенная.
Я вернулся к началу списка.
“Травкин – 62… Крутов – 57… Полынов – 41… Леногорский – 40… Петров – 39…” Ну, Полынов, это, наверное, Женькин папа. Только он сильно пьет. А сколько же пьет Травкин, если у него вообще 62? Тот еще перец! Меня крючит от людей каменного века. Какой-то Травкин – 62, а несчастный Удовиченко -1. Этот Удовиченко, наверное, долбанутый.
Я выключил комп и вышел проветриться.
Синяк под глазом не мешал, синяк – это такое дело.
На все время изгибающейся зеленой улице имени советской космонавтки Терешковой я постоял напротив кафе “Интеграл”, полюбовался черными надписями на стене недостроенной многоэтажки. “Стройка незаконна”… А выше: “Женька”… Неизвестного мне Виталика где-то здесь уложили в снег…
Я набрал Аньку: “У тебя папа где работает?”
“Ой, а я думала, Женька звонит!”
По тембру слышно – страдает.
“Я тебя про отца спрашиваю”.
“Он пенсионер”.
“Давно?”
“С зимы”.
“А раньше где работал?”
Она замялась: “В милиции”.
И быстро-быстро, чтобы я не вернулся к теме, выложила:
“Сашка! Женька совсем пропал. Нигде нет, я везде звонила”.
“А мне чего? Как пропал, так и появится”.
“Ой, Сашка, я чувствую, он в беде”.
Такого я от Аньки еще не слышал.
“В какой еще беде?”
Анька перевела дыхание и выдала:
“Сашка, подари мне браслет! У твоего папы их навалом”.
“Браслетов навалом в любой лавочке”.
“Я настоящий хочу… Как у твоего папы…”
“Купи в бутике, там всякие есть”.
Анька заплакала: “У меня денег нету!”
“Ну, пошли, я сам куплю”.
“Ты что, дурак? – обозлилась Анька. – У меня денег совсем нет, а мне нужен настоящий браслет. Папа вчера поломал все мои браслеты. Все до одного. Орал на меня и давил браслеты ногами. Как он был ментом, так ментом и остался. Ты ведь не такой, да, Сашка? – и льстиво добавила: – Мы ведь друзья”.
Ну да. Когда с девушкой знакомишься, думаешь совсем не о дружбе, потому что инстинкт и есть инстинкт, а если тебе вот так прямо дружбу предлагают, то соглашаться надо хотя бы потому, что и это все тоже временно.
“Ты где сейчас?” – спросила Анька.
“На улице. Напротив “Интеграла” стою”.
“А кругляш у тебя с собой?”
Я ответил неопределенно, но Анька появилась минут через пять.
На ней были розовые кроссовки, выцветшие шортики, – в общем, не штаны “Али-Баба” и дурацкая бейсболка; сама рыжая, а глаза безумные. И в глазах какая-то искорка. Наверное, тараканы в ее голове какой-то праздник справляют, и это салют. Я говорю: “Чего ты икру мечешь? Не дергайся. Женька, наверное, в промышленные альпинисты подался”. А она: “Зачем Женьке в промышленные альпинисты?” – “Зацени, – говорю. – Бабки зарабатывать” – “Так он же рантье. Зачем ему зарабатывать? Ему квартиросъемщики платят”. Тогда я сказал: “Чем он дальше от тебя, тем у него проблем меньше”. Такой юмор Аньке не понравился, но она ведь сама предложила дружбу, поэтому мы зашли в сберкассу, там надо было Аньке оплатить мамины счета.
Tic-tac, one-two. В сберкассе перед окошечком стояли всего три человека.
Зато первым стоял Супер. В сером плаще до самых щиколоток, на голове военная панамка, на руках браслеты – дешевка крашеная. Наверное, не понимал, что находится в присутственном месте, только чуть-чуть подпрыгивал. Все равно это кассиршу нервировало, у нее комп завис. Мы думали, Супер от огорчения начнет прыгать энергичнее, но он хрипло сказал: “Alt плюс С”.
Вот тебе и городской дурачок! Все уставились на Супера, а он свое: “Щелкай!”
Кассирша не въезжает: “Чем щелкать-то?”
“Не зубами, – голос у Супера хриплый. – Клавишами”.
“Alt плюс С… Ну, щелкнула…”
“Теперь далее…”
“Ну…”
“Еще далее…”
“А теперь?”
“По умолчанию”.
Супер посучил ногами и добавил:
“И грудью на клавиши больше не ложись”.
“Ой, включился! – Кассирша уставилась на военную панамку Супера. – Откуда вы все такое знаете?”
Мы заржали.
18 августа
“Принес?” – спросила Анька.
Мы устроились на пустой детской площадке.
Солнце вовсю пекло. За деревьями просвечивали зеленые дома.
“А тебе зачем?” От моего вопроса у Аньки глаза нехорошо сузились. С такой только дружить, больше ничего не надо. Но я положил руку на ее колено, и Анька ногу не отодвинула. Я думал, она покраснеет или скажет, что я зафакованый. Я трус, это правда, но сейчас кругляш лежал в моем кармане, и я чувствовал себя уверенно. И у Аньки ничего не дрогнуло. По-моему, она ненавидела меня.
Я повел рукой выше, и мне стало жарко.
“Ну, давай, давай! Можешь скорее?”
“Что скорее?” – не понял я.
Она своей рукой подняла мою руку выше:
“Ты правда принес?”
“Если ты про браслет, то нет. Была кругляшка, вот. Я ее взял”.
“Ну, давай же, давай…” Моей рукой Анька торопливо водила по своей ноге, и нога была гладкая и горячая. У меня во рту пересохло. “Возьми сама в кармане”. Я знал, что для этого Анька должна будет наклониться и тогда моя рука продвинется по ее ноге выше. И Анька, правда, наклонилась, и я еще много чего нового почувствовал. А она, не глядя на меня, торопливо спрятала кругляшку во внутренний карманчик топика.
И сказала: “Ооооо…”
Я покраснел, а она повторила: “Ооооо…”
Я не стал убирать руку. Все во мне дрожало.
“Я тебя возбуждаю? – спросила она, чуть раздвинув ноги. – Я тебя возбуждаю?”
Я молча кивнул.
“Ну, так действуй”.
Меня как холодной водой окатило, и я убрал руку.
“А Женьку это возбуждает, – сказала Анька, глядя на меня другими, теперь уже не сумасшедшими, а просто лунными глазами. Как походка у Майкла Джексона. – Женьку ничем нельзя остановить… – Я просто не знал, куда деть глаза и руки. – А ты, Сашка, трус… Привык думать, что твой отец – крыша мира”.
“Никогда я так не думал”, – пробормотал я, все еще глядя на ее голую ногу.
