Эли Бар-Яалом - Нора
Однажды, давно (году в 1918) я написал рассказ об этом. Во всяком случае, для меня рассказ — именно об этом. Тогда еще я писал только по-французски. Я озаглавил его «L'ange sur le Titanic», что по-русски можно понять двояко: ангел над «Титаником» или ангел на «Титанике» (в те годы эта морская катастрофа сильно волновала мое воображение). Рассказ я перевел для тебя на русский, но так и не решил, какой из двух вариантов названия подходит больше. Рассуди сама. Рассказ высылаю приложением к письму.
- Начало приложенного текста: TITANIC.TXT-L'ange sur le Titanic
Марек Соранский, 1918
Паулина стояла у перил и тихо курила длинную дамскую сигарету.
Она сказала мне: «Кроме меня, Вы здесь, кажется, единственный, кто не толкается у шлюпок».
Мы с ней уже встречались и обменивались любезностями; один раз я даже ангажировал ее на танец. Мы и не могли не познакомиться — поляк на американском корабле редкая птица, а два поляка и подавно.
«Я не выношу очередей», с легким налетом стыда признался я ей. «Всякое место, где люди толпятся за каким-нибудь благом, вызывает вo мне неодолимое отвращение. Я либо ухожу из такого места, либо пропускаю всех вперед, пока не остаюсь последним».
«Но разве всегда к тому времени что-то еще остается?», возразила Паулина. Она была чертовски красива в белом платье и жемчужном ожерелье на мраморной шее.
«Почти никогда», подтвердил я, уперев взгляд в перламутровую брошь над ее левой грудью.
«И вы не боитесь, что не достанется и на этот раз?»
«Естественно, боюсь», отвечал я. «Но мой страх похож характером на меня самого, и пропускает другие чувства вперед». Я и в самом деле, отчего-то, страха уже не чувствовал совершенно. «А Вы, сударыня, почему еще не в шлюпке?».
Паулина деликатно потупила глаза. «Я не считаю этичным занимать чужое место и отнимать у кого-то шанс на спасение».
«А почему, скажите на милость, Вы считаете это место чужим?»
Слегка покраснев, она отвечала: «Дело в том, что те несчастные, которым предназначено место в лодках, суть человеки; а я не человек, нo ангел».
Я попытался обратить нелепую ее фразу в шуточный комплимент: «Ваша красота, пани Паулина, действительно небесна…» — нo она оборвала мой игривый тон, столь же неуместный на тонущем корабле, как и до сих пор играющий оркестр.
«Я говорю Вам правду, пан Коледа. Я настоящий ангел, и зовут меня Назриил; только по документам я Паулина Домб. Ангелам билеты не продают».
«Ангел с подложными документами?», усомнился я.
«Разумеется! Легче легкого», ответила Паулина, или ангел, как мне надлежало называть ее впредь. «В раю даже фальшивомонетчиков полным-полно, пожалуй, что каждый третий».
«Но скажите, пани ангел» — я смутился, ибо мне никогда еще не приходилось обращаться к небожителям вo втором лице — «зачем было направлять Вас на это судно? Ведь наверняка на небесах знали, что оно обречено?»
Она радостно улыбнулась. «Как вы проницательны, пан Коледа! Именно ради этого меня сюда и направили!»
«Я охотно приму Ваш комплимент», поклонился я, «но сознаюсь, что пока еще ничего не понял».
«Не волнуйтесь», сказала она, одарив меня очередной ослепительной улыбкой. «Я все сейчас объясню в подробностях. В обязанности хора ангелов входит ежедневная молитва пред троном Всевышнего за человеческий род. Меня лишь недавно выбрали в хор, взамен собрата, возведенного до архангельского чина».
«Что же, это был подарочный круиз?», спросил я, краем глаза наблюдая последние наполняющиеся шлюпки.
«Экий Вы нетерпеливый, пан Коледа! В самом деле, какой здесь может быть круиз? Все намного серьезнее. Никто не может молиться перед троном Всевышнего и надеяться быть услышанным, не будучи по-настоящему причастным к предмету молитвы. Когда Вы молитесь о благоволении в человецех, вы с трудом понимаете, о чем идет речь, и зачастую комкаете слова и позволяете Вашему мозгу обдумывать план рабочего дня, пока язык и челюсти борются с установленным текстом. А когда молитва возносится за Ваших родителей, отношение к ней совершенно иное, не так ли?»
Я кивнул. «Мои родители давно пребывают в Вашем обществе, но, в принципе, я Вас понимаю».
Палубу под нашими ногами уже заливала ледяная вода. Оркестр все играл.
«Итак», продолжила моя собеседница, зажигая новую сигарету от догорающего окурка, «мне необходимо было срочно причаститься к судьбе людского рода. Обычно все поющие в хоре получают не менее одной инкарнации в человечьем теле; нo для такого мероприятия недоставало времени, и мне пришлось избрать иной способ».
«Вы считаете», произнес я пocлe минуты молчания, «что, пробыв на утопающем судне, Вы вполне ознакомились с человеческой болью?»
«Отчего же нет? Ведь я остаюсь до самого конца! А, впрочем, вот и он», сказала Паулина, притушив сигарету о морскую волну.
Я оглянулся. За увлекательным разговором я не придавал особого значения толчкам, которые чувствовал все это время. Оказалось, что большая часть корабля уже скрылась под водой. Все лодки отошли. Десятка два беспомощных, тщетно пытающихся плыть, виднелись неподалеку. Не более дюжины человек метались по палубе. Кое-кто стоял одиноко и молился. Некоторые прислушивались к вальсу Иоганна Штрауса; несколько пар танцевали. Когда я повернулся к Паулине, за ее спиной уже сияла пара белоснежных крыл.
«Будьте здоровы, пан Коледа, мой срок истек», промолвила она, пожимая мне руку. «Я обещаю, что буду молиться за Вас». С этими словами она распростерла крылья и вскоре исчезла в ясном звездном небе.
Часа через два я утонул, нo потом еще долго сердился на этого ангела.
— Конец приложенного текста: TITANIC.TXT-До следующего письма.
Марек.10. Воспоминания безымянного очевидца
По прошествии веков наше мероприятие кажется, наверное, тоскливым и жутким — плывет деревянный гроб по грязной бесконечной пенящейся воде, а сверху льет и льет, будто повернули кран в ванной на полную мощность, а потом ушли и забыли выключить; а под грязной водой пропадают стены новостроек, вспаханные поля, рыбные лотки, а из них свежие щуки, некупленные караси и окуни всплывают в неожиданный океан; и тела, миллионы тел, миллионы трупов. Над океаном трупов деревянный гроб с живыми людьми плывет неизвестно куда, и так сорок дней и сорок ночей.
А все было по-другому, радостно и ясно. Было Жилище, и в нем были Свои. Позвали в Жилище Всех, нo пришли одни Свои. Звали и Чужих, нo Чужие не пришли. У Чужих были свои Чужие дела: Чужим нравилось продавать друг дружку, Своих и самих себя, и громко, со вкусом, подсчитывать выручку. Они не смотрели на небо и не увидели тучи, хотя она надвигалась медленно и долго висела над их головами. Это старый Нух первый увидел тучу и долго говорил с ней. От тучи он и узнал, что может произойти. Тогда он построил Жилище и позвал туда всех — Своих, Чужих и Других. Свои пришли — так они и узнали, что они — Свои. Другие поблагодарили, нo отказались — они уже поняли, что умеют летать. Чужие не пришли.
Потом, когда все собрались, затворили за собой двери и прикрыли ставнями окна комнат, стихли наконец в Жилище шум и злоба огромного, Чужого мира. Тогда, наконец, мы смогли забыть о его шумных и злобных правилах и спокойно, не стесняясь, побыть Своими; а там, снаружи — хоть потоп.
Сколько было нас? Сто, сто пятьдесят человек? Пусть не врут ученые, что не могло хватить на всех места. Вместилось бы гораздо больше. И нашим домашним зверям и птицам, нашим книгам и рукописям, нашим альбомам и смешным плакатам, умным стихам и грустным песенкам, фамильным медальонам и резным креслам, вдоволь хватило бы места, будь нас и пятьсот в Жилище. По всем комнатам, по всем этажам-палубам, носился старый Нух, наш неназначенный капитан. Это потом назовут его Девкалионом, Утнапиштом и сотней других имен, а тогда не было ни одного, кто не улыбался бы при виде его гигантской бородатой фигуры с мамонтовой шкурой на плечах, при звуках его громового баса. Не было ни одного, кто бы не смеялся над его шутками: они были короткими и кололи небольно, как иголки кактуса. Легко и спокойно, на ходу, он придумывал, как лучше сделать, и все делали именно так, не чувствуя в этом унижения для себя. Все благоговели перед Хозяйкой, третьей женой Нуха — даже две старшие жены, тоже откликнувшиеся на зов.
Работы было невпроворот. Готовить, стирать, подметать, убирать, ухаживать за зверьем. Петь. Вечером все собирались в центральном зале: Шимм, старший сын Нуха, со своим старшим сыном Арпаксадом — два лучших тенора — запевали, гениальный ударник Хам в бешеном темпе колотил в барабаны и литавры, включался струнный квартет — Йапет с женами. А когда белокурая Каат, наследная принцесса Иерихонская и четвертая жена Хама, пускалась в пляс, обнажая длинные стройные ноги, веселье захлестывало всех Своих. Поющие голоса пробивались сквозь стены и потолок Жилища, и уходили далеко вверх, где им вторили голоса Других, парящих над землей. Там, наверное, Нидгалот, дочь праотца Адама и праматери Лилит, танцевала на облаке, переливаясь радугой, а ее исполинский брат Ерах, отец Каат, обращал свой полный лик к земле и улыбался; нo на земле, как всегда, не видели и не слышали ничего, а мы видели только деревянный потолок Жилища с хрустальными светильниками.
