Эли Бар-Яалом - Нора

Эли Бар-Яалом

Нора

Майе —

художественному редактору

этой книги

и всех остальных художеств

моей жизни

Тетрадь первая

1. Что, Где, Когда

Нора была не Норой, нo об этом никто не знал. Ни мама, ни мамина сестра тетя Таня с мужьями, ни папин брат, веселый Василек, неуклонно с годами спивающийся в угрюмого дядю Васю, ни туманные дальние бабушки. Знал один папа, и то оттого, что пocлe инфаркта в семьдесят восьмом году он знал все.

В школе она была Элеонора Бахтерева, то-есть как бы тоже Нора, нo по-взрослому требовательно и с романтической тенью премудрого лекаря Бахтияра Кербелийского, пуще жизни полюбившего купеческую дочь Елисавету и навеки вмерзшего в ледяное пространство славянского именослова.

Положение вещей, при котором никто не знает, что она не Нора, было для Норы настолько привычным, что когда Володя Киршфельд сказал ей об этом, она даже не поняла, о чем речь.

Это был, кажется, школьный экспериментальный чемпионат не то по «Что, Где, Когда?», не то по чему-то настолько же дивно щемящему и свеже пахнущему, чего немало было в этом году, а год стоял девяностый. Все в перерыве горячо испускали эмоции, пили газированное, ели сдобное, а Нора стояла и смотрела, пока Володя Киршфельд не подошел к ней сзади и не сказал: «знаешь, ведь ты на самом деле не Нора».

То-есть он подошел сзади, предложил сдобное с газированным, поболтал с ней пять минут о всяком разном животрепещущем, а затем выдал эту фразу, на которую Нора отреагировала, как последняя дура, а именно «у тебя все дома или где? Я — Нора. Кем ты хочешь, чтобы я была?». В ответ Володя по-капитански осмотрел ее, покачал ушастой головой и произнес: «неважно, кем я хочу, важно, что, по-моему, ты не Нора». И прикрутив гайки диалогу, пошел на сцену за круглый стол, а она вернулась в зрительный зал, искренне не понимая, какая муха укусила обычно нормального Киршфельда.

А дома, пocлe полуночи, до нее вдруг дошло, и она всю ночь билась, как в клетке, и даже никуда не летала.

Следующий день был выходной, а вечером она утащила телефон к себе в комнату и позвонила. В трубке бубнил далекий вулкан страстей семейного скандала, и Нора парила над ним в предсмертном ужасе, пока Володин голос не перехватил ее над краем и не сказал: «значит, не Нора все-таки?». «Нет, не Нора», призналась Нора. «Тогда через полчаса oколо школы», повесил Володя трубку.

Готовясь к выходу, Нора почти убедила себя, что фантастическая завязка выльется в обычную лав-стори, которую можно будет припечатать нормальным отказом и забыть обо всем. Старательно втаптывая Володю в снег, как портрет Ипполита, она добралась до запертых школьных ворот и тут же растеряла всю колоду, когда Володя пригнулся и твердым шепотом сказал:

— Я узнал тебя. Только имени не разобрал. Я — Сурт.

— Ты… в каком смысле Сурт?

— В самом прямом. Это мое имя. Настоящее. Володя — это только для людей, родители назвали. Они у меня люди, они не виноваты, что я у них такой уродился.

Володя улыбнулся. Она вдруг заметила, что они уже несколько минут идут куда- то.

— А вот твоя мама, по-моему, не совсем человек. Правда?

— Не знаю, Володя… (она замялась. А он с улыбкой разрешил называть себя хоть горшком. И вот тогда она стала звать его Суртом). — Не знаю. Я с ней боялась всегда об этом говорить. Это было только мое… я тебе сейчас вообще первому скажу, как меня зовут, вслух…

…Кайра.

— Кайра.

Володя попробовал имя на вкус, потом совсем не по-смешному встал на одно колено в снегу и застыл перед ней в рыцарском поклоне.

2. Нездешний душой

Когда-то ей было очень важно знать, что она осознавала себя Кайрой с рождения, если не раньше. Нора настолько твердо уверила себя в этом, что теперь, рассказывая Сурту все, она с трудом отдирала декоративные обои самоубеждения с ветхих стен детских воспоминаний, и дорылась- таки.

— Мудрая ворона Кагги-Карр, — сказала она смущенно. Володя призадумался и тут же серьезно спросил:

— Ну, и как выглядит Изумрудный город с высоты?

Изумрудный город казался ей с высоты приторно-пряничным, как изумрудный торт тети Тани с зеленым марципаном. Ей больше нравилось парить над песчаной степью Канзаса, любоваться караванами крытых повозок и высматривать среди стад и дюн домик старого фермера. Ну и что, что она не могла говорить, покинув Волшебную страну? Летать-то ей никто не запретил! Ее дальняя родственница, работавшая старой вороной в сказке Каверина, рассказывала, что Кощей подрезал крылья всем птицам своей страны. Вот это было бы страшно, нo Страшила Мудрый никогда бы такого не сделал. Норе было лет пять, может, даже четыре, и она спешила за девочкой Элли, простирая над землей черноперые крылья.

Сурт слушал, изредка кивая. Если перебивал, тo только по делу.

После шести книг Волкова на полке появился сборник шотландских сказок, а вместе с ним — печальная судьба Тома из Эрсилдурна, первой Нориной любви. Она была не самой Королевой страны фей, а ее помощницей (отсутствие женского рода для слова «рыцарь» угнетало ее физически, нo она все-таки придумала озорное «рыца»): леди Карра Черное Крыло, птица-оборотень, лесная фея. Затем были два Грина: Роджер, автор «Рыцарей круглого стола», и Александр — от него остались только соленый запах моря и мелодичный перезвон имен, пocлe которого история была слегка подправлена и леди Карра стала леди Кайрой.

В Камелот же путь из Эрсилдурна оказался прям и прост. Подговорив королеву фей одарить Томаса-Рифмача яблоком правды, и даже под его действием так и не дождавшись признания в любви, Кайра расправила крылья и полезла с головой в ратные подвиги искателей Грааля. Именно она отвратила злые чары Морганы от Персиваля Уэльского и привела его к прекрасной Бланчефлер. Именно она залечила раны доброго сэра Герейнта и вынула меч Экскалибур из вспотевшей руки сэра Дамона, когда тот чуть не заколол им короля Артура. И светлая любовь Галахада с лихвой вознаградила ее за неразделенные страдания по рифмачу из Шотландии.

— Предку Лермонтова, — вставил Сурт.

— Правда? А, верно, Томас Лермонт…

Его глаза вдруг зажглись:

Последний потомок отважных бойцовувядает средь чуждых снегов;Я здесь был рожден, нo нездешний душой…О, зачем я не ворон степной…

— …Ты не понимаешь: это он тебя запомнил! Вороньи крылья! И потомку своему передал.

И пocлe паузы:

— Я серьезно, Норка. Кайра, я действительно. Ты вглядись, вслушайся: «я здесь был рожден, нo нездешний душой…» — какая к черту Шотландия, это о нас с тобой, о нашей двойной жизни…

Вроде бы правильно все сказал, нo Норе захотелось повредничать:

— Ну что ты из всего делаешь такую трагедию? Расслабься и получи кайф! А тo еще будешь, как Силантьева, ходить пришибленный и жаловаться, что в астрале напряжение. «Ой, перед этой контрольной по физике у меня все чакры закрылись», — протянула она голосом Ани Силантьевой. Сурт продекламировал с выражением скороговорку:

Я сидел на муладхаре,упражнялся на ситаре.Дзэн-буддильник зазвонил,я очнулся и вскочил.Укусил за харю Кришну,пнул ногой под мышку Вишну,вдарил Кали между глаз,потому что я ракшас! —

за что получил по голове подушкой. В ответ на это Нора была молниеносно укутана в собственное одеяло по самые уши. Сурт водрузил на безгласное тело свою ногу:

— Кто победил?

Тогда она легким, идеально рассчитанным движением вытекла из свертка, как зубная паста. Вскочила на ноги, подошла к ошеломленному победителю и заявила:

— Я.

А потом вдруг поцеловала его прямо в ушастую морду, потому что поняла, что именно это и надо было сделать.

3. Несть эллина и иудея

Эллином был футбольный бог Гена Пентекосто, прирожденный плут с телом Аполлона и ногами Антея, легко одолевавший любые ворота, кромe ворот Храма Науки. Много позже он так и не досдаст химию, научится крутить нунчаками и умрет от ножевых ран в девяносто третьем, подравшись не то за демократию, не то против нее.

Иудейство бесповоротно оккупировал Хайчик Рахамимов, смуглокожий сын хирурга из Махачкалы, двадцать лет назад получившего прописку и ставку в районной больнице. Хайчик был круглым отличником и обладателем резинки, футболки и рюкзака (а злые языки говорили — и трусов) с бело-голубым знаменем Государства Израиль; зато у него начисто отсутствовали чувство юмора и все остальные чувства, кромe чувства национальной гордости. Одноклассников-неевреев он искренне жалел, а на своих единоплеменников смотрел критически-высокомерно, называя их не иначе, как ашкиназы, что на древнем тайном наречии обозначало «вроде как и не евреи вовсе». К ашкиназам были отнесены Миша Левкомайский, Яна Шпеер, левая половина Ани Силантьевой и Володя.