Амели Нотомб - Антихриста
«Ты заметила? Друзья твоих родителей от меня без ума», – говорила она.
Или:
«Гости думают, что хозяйская дочка я, а на тебя и не смотрят».
Я глотала все эти гадости молча.
Однако терпению моему пришел конец, когда однажды Христа выдала следующее:
– Твои родители весь вечер не закрывают рта! А мне и словечка не дают вставить. Они меня используют, чтобы привлечь к себе внимание!
Я онемела и лишь минуту спустя нашлась что сказать:
– Возмутительно! Ну ты скажи им, чтоб они помолчали.
– Не придуривайся, Бланш! Сама знаешь, я не могу этого сделать из вежливости. Но будь твои предки поделикатнее, они бы сами поняли, тебе не кажется?
Я не ответила.
Как у нее язык повернулся сказать мне такую гнусность? И как она не побоялась, что я расскажу маме или папе? Впрочем, они бы мне не поверили, и Христе это было известно.
Итак, Христа презирала своих благодетелей. Я могла бы догадаться об этом и раньше, но ничего не замечала, пока не услышала этих слов. Это открытие прорвало плотину, и моя ненависть выплеснулась наружу.
До сих пор я старалась подавить ее и даже испытывала некоторые угрызения совести. «Все, кроме меня, дружно обожали Христу, так, может, – думала я, – причина этой неприязни во мне самой? Меня гложет зависть, или я плохо разбираюсь в человеческих отношениях, а будь у меня побольше опыта в общении с людьми, меня бы, вероятно, не коробили ее манеры. Просто надо быть терпимее».
Но теперь сомнений не оставалось: Антихриста – редкостная дрянь!
Несмотря ни на что я любила родителей. Они хорошие люди, и привязанность к Христе только доказывала это. Пусть она не стоила их любви, пусть этому чувству сопутствовало множество человеческих слабостей, но все же это была настоящая любовь. А кто любит, тот спасен.
Христа же спасения не заслуживала. Любила ли она вообще хоть кого-нибудь? Обо мне не стоило и говорить. Долгое время я думала, что она любит моих родителей, но выяснилось, что это вранье. Оставался Детлеф, но, судя по тому, с какой легкостью она обходилась без него, великой страсти она к нему не питала. Толпа университетских приятелей, которых она называла друзьями? Скорее всего, и они были нужны ей, лишь чтобы обеспечивать культ собственной личности.
Было только одно существо, которое она совершенно точно любила: это она сама. И выражала свою любовь весьма откровенно. Уму непостижимо, как она себя расхваливала, причем заводила эту тему некстати, без всякого повода. Например, однажды, когда никто и не думал беседовать о ботанике, она меня спросила:
– Тебе нравятся гортензии?
Я замешкалась от неожиданности, но, подумав и представив себе эти довольно приятные цветы, похожие на красующиеся посреди сада купальные шапочки, ответила:
– Да.
– Я так и знала! – возликовала Христа. – Грубые натуры всегда любят гортензии. А я вот их терпеть не могу! Мне нравится все изящное, утонченное, потому что я сама очень утонченная. У меня буквально аллергия на все неизящное. Из цветов я переношу только орхидеи и каменные розы… Да что я! Ты же наверняка никогда не слыхала о каменных розах!
– Почему же, слыхала…
– Да? Странно. Этот цветок не дается художникам, он как я. Если бы какой-нибудь художник захотел меня нарисовать, он бы тоже пришел в отчаяние – так трудно передать мою утонченность. Это мой любимый цветок.
Как же может быть иначе, драгоценная Христа, ты же у себя самая любименькая!
Такого нарочно не придумаешь. Чтоб кто-нибудь буквально сам себя забрасывал цветами! Кстати говоря, если она и похожа на какой-нибудь цветок, так это на нарцисс, символ самолюбования.
Каждый раз, когда Христа произносила эти монологи – по сути, к ним сводился каждый разговор, – я еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Она же была абсолютно серьезна – ни тени шутки, ни намека на иронию. Какие шутки, когда речь идет о самом сокровенном, о предмете благоговейной страсти, нежной любви – о мадемуазель Христе Билдунг.
В начале знакомства все это казалось мне смешным и не больше; Я еще верила, что наша барышня хоть кого-то на свете любит. А если человек способен любить других, то в нарциссизме нет особого греха. Но теперь я увидела, что область любви для Антихристы ограничена зеркалом, ее любовь подобна стреле, которую стрелок пускает в самого себя. Стрелия, дальность полета, – меньше некуда. Как можно жить на таком пятачке?
Но это уж Христина забота. У меня была другая – открыть глаза родителям. Затронута их честь: раз у Христы хватает совести говорить о них такие гадости при мне, то как она распоясывается, когда меня рядом нет? Допустить, чтобы мама и папа расточали внимание и ласку девчонке, которая их ни в грош не ставит, я не могла.
В феврале нас на неделю распустили, и Христа поехала домой «попользоваться снежком» – выражение вполне в ее духе, даже из снега ей нужно было извлечь пользу.
Случай был подходящий, я решила действовать.
Как только Христа уехала, я сказала родителям, что иду на весь следующий день заниматься к друзьям и вернусь только к вечеру, а сама с утра пораньше отправилась на вокзал и купила билет до Мальмеди.
Христиного адреса у меня не было. Но я собиралась отыскать бар, в котором она работала вместе с Детлефом. Уж наверное, в городке с десятком тысяч жителей баров не так уж много. Я захватила с собой одноразовый фотоаппарат.
Чем ближе подъезжал поезд к восточным кантонам, тем больше меня лихорадило. Это путешествие было для меня грандиозным, почти метафизическим событием. Впервые в жизни я по собственному почину отправлялась так далеко, в незнакомое место. Зачарованно разглядывая билет, я вдруг заметила, что последние буквы в слове «Мальмеди» отпечатались бледнее, первые же складывались в зловещее «Маль». Пусть доморощенные психоаналитики думают что хотят, но я не могла не увидеть в этом «Маль» корень латинского слова «малум», зло. Я ехала в город зла.
Никакого удовольствия то, что я задумала, мне не доставляло. Но сделать это было необходимо. Положение стало просто нестерпимым, пора было навести хоть какие-то справки об Антихристе.
Мальмеди не Брюссель – тут лежал снег. С пьянящей легкостью в душе я пошла от вокзала по городу куда глаза глядят.
Из метафизической моя экспедиция становилась эксцентрической. Я заходила во все питейные заведения, которые попадались мне на пути, подходила к стойке и важно осведомлялась:
– Детлеф не здесь работает?
И каждый раз на меня удивленно таращились и отвечали, что даже имени такого никогда не слыхали.
Сначала меня это даже обнадеживало. Если имя такое редкое, тем больше шансов безошибочно найти его обладателя. Но, протаскавшись по забегаловкам часа два, я приуныла: может, никакого Детлефа и вовсе нету? Может, Христа его выдумала?
Я вспомнила, как мама пыталась узнать телефон Билдунгов по справочной, – ей ответили, что в этом районе таких абонентов не значится. Мы тогда решили, что у них просто нет телефона, по бедности.
А что если Христа и фамилию свою тоже выдумала?
Нет, этого не могло быть! При поступлении в университет надо ведь предъявлять удостоверение личности, аттестат. Ее фамилия Билдунг, это точно. Если, конечно, она не подделала документы.
Постепенно снег на улочках типично немецкого городка превращался в черную грязь. Я уже не понимала, зачем меня сюда понесло. Мне было холодно, я чувствовала себя отброшенной за сотни световых лет от дома.
Одна улица, другая… Я совалась во все бары, кафе и т. п. Их оказалось куда больше, чем я думала. Наверно, у людей, живущих в местечке с таким зловещим названием, часто возникает потребность как-то развеяться.
Вот еще одна забегаловка. На двери табличка: «Открывается в 17 часов». Слишком долго ждать, это меня не устраивало. Уж больно захудалый вид, вряд ли это то, что я ищу. Все же для очистки совести я решила зайти.
Нажала на звонок. Тишина. Но я не отпускала кнопку и наконец вызвонила какого-то упитанного белобрысого парнишку, похожего на гладенького подсвинка.
– Простите, я ищу Детлефа.
– Это я.
Я еле устояла на ногах.
– Вы – Детлеф? Вы уверены?
– Вполне!
– А Христа здесь?
– Нет, она у себя.
Значит, правда он. Просто смех! Мне стоило большого труда сохранить серьезный вид.
– Вы не могли бы дать мне ее адрес? Я ее подруга, хочу к ней зайти.
Ничего не подозревая, юный свин принес клочок бумажки. Пока он записывал на нем адрес, я достала аппарат и несколько раз щелкнула эту легендарную личность. Да, этакого Дэвида Боуи из восточных кантонов стоило поискать! Он так же похож на знаменитого певца с разноцветными глазами, как я на Спящую Красавицу.
– Вы меня фотографируете? – удивился он.
– Хочу сделать сюрприз Христе.
Добродушно улыбаясь, он протянул мне листок. Довольно приятный тип. Я шла и думала, что он-то Христу, конечно, любит. А вот она его… если она так про него наврала, значит, она его стыдится, значит, не любит. Будь у него внешность получше, Антихриста использовала бы его, чтобы поднять свой престиж. Но поскольку он вот такой, толстый и неказистый, она сочла за лучшее не демонстрировать его, а вместо этого наплела с три короба. Жалкая игра.
