Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Война на земле Египта
Расходы на операцию
1) Сто фунтов — получение удостоверения личности на имя сына омды с фотографией дублера.
2) Сто пятьдесят фунтов — получение свидетельства о смерти дублера, датированного числом, предшествующим дню его отъезда в Александрию, а также справки об обстоятельствах его смерти.
3) Двадцать фунтов — вознаграждение служащему призывного пункта, который возьмет отпечатки пальцев дублера для удостоверения личности и призывной карточки.
4) Сорок пять фунтов — полицейскому, сопровождающему новобранцев в Александрию, поскольку он будет первым лицом, которое должно признать дублера за сына омды.
5) Шестьдесят фунтов — другу, работающему в мобилизационном управлении в Александрии, за то, что он обеспечит возможность контролировать поведение дублера и подскажет ему, как лучше себя вести, чтобы не вызвать подозрений. Он же предупредит нас в случае опасности.
6) Триста фунтов — уполномоченному по призыву который подвергается непосредственной опасности.
7) Триста фунтов — маклеру как главному организатору всей операции и лицу, связанному с омдой.
Примечания:1) В список расходов не включены суммы, которые будут выплачены самому дублеру и его родным, поскольку это выходит за рамки соглашения и принадлежит к компетенции омды.
2) Расходы на проживание сына омды вдали от деревни в течение всех лет военной службы дублера оплачивает его отец, поскольку речь идет о безопасности его сына и никому не известно, как долго будет продолжаться операция.
3) Расходы на переезды и проживание во время осуществления различных этапов операции в вышеприведенный список не включены.
Конец
Уполномоченный по призыву с самого начала сказал мне, что к операции придется привлечь многих участников. Я был несправедлив, подумав, будто он хитрит. Теперь-то я осознал подлинные масштабы дела. С уполномоченным все было улажено, и на следующий день я поехал к омде. Поехал один. Сошел с автобуса у моста и направился к нему домой. Дорогу я знал, и расспрашивать никого не пришлось. На деревенских улицах было много прохожих, в том числе молодых парней. Знакомые здоровались со мной, а я все вглядывался в лица парней и думал, кто же из них заменит сына омды?! Кого предстоит мне отослать на призывной пункт в маркяз?
Омда был у себя во дворе, занимался делами. Он с равнодушным видом пожал мне руку. Я даже удивился такому приему. Спустя некоторое время он велел одному из сторожей проводить меня в дом, что тот и сделал, выказывая мне всяческие знаки почтения. По-видимому, приглашение в дом омды считается здесь честью, которой удостаиваются немногие. Следом за мной пришел омда. Его словно подменили. Он обнял меня, прося прощения за сухость, с какой встретил во дворе, и объясняя, мол, сделал это для виду — зачем, привлекать внимание посторонних. Начался разговор о деле. Я показал омде план, подчеркнув, что сам его разработал. Омда слушал молча, а когда я кончил, долго думал, уставившись взглядом в окно. Потом покачал головой и сказал: воистину мы живем в проклятое время, если такие люди, как я, сидят без работы. Египет, — заявил он, — так и будет прозябать в отсталости, и вот причина: умнейшие его сыны — он указал на меня толстым пальцем — лишены возможности участвовать в строительстве страны. Конечно, любой начальник боится умных подчиненных, но оставить такого человека без дела — это ли не заговор против интересов страны! С планом он в основном согласен, но есть у него и возражения. Во-первых, ни к чему выдавать чеки отцу дублера. Старик получит полную гарантию того, что предоставляет сына в наше распоряжение не бесплатно. Кроме того, их — отца дублера и омду — связывают постоянные деловые интересы. Во-вторых, он, омда, считает нежелательным отъезд сына из деревни на долгое время. По этому пункту мы долго спорили и в конце концов омда откровенно признался: парня нельзя отослать надолго из дома — на это не согласится его мать. Он у нее единственный, другого не будет. Раскрыть причину этого, сказал омда, он не может — тут семейная тайна. Если сын уедет из деревни, за ним последует и мать. Пойти на такой шаг он никак не может и по материальным и по моральным соображениям. Мы долго не могли прийти к соглашению на этот счет. Я настаивал на своей точке зрения, опасаясь за успех всей операции. Возражения омда черпал, главным образом, из области сантиментов. Наконец я его убедил. Он согласился: да, сын уедет, но куда — осталось нерешенным. Уедет вместе с матерью. Омда обещал завтра же или, в крайнем случае, через день прислать ко мне дублера с его отцом. Тут мы подошли к главному вопросу — о деньгах. Оплату расходов, предложил омда, должен взять на себя я, а после завершения операции он выплатит мне всю сумму полностью. Я понял, он хочет гарантий. Вопрос этот всех волнует, каждый обычно задает вопрос, а кто мне гарантирует, что все будет в порядке? Как же это я отдам сразу все деньги? Нет, сперва заплати ты, а я потом все возмещу с лихвой. Иногда я соглашался с такой постановкой вопроса, особенно если расходы требовались небольшие. Но для подобного дела нужна огромная сумма, — очень уж много привлекалось людей, — а ведь каждый, прежде чем сделать шаг, тянет руку за мздой. Я объяснил омде ситуацию и почувствовал, что он колеблется. Пришлось сказать напрямик — мы не приступим к делу, пока не получим деньги хотя бы на первоначальные расходы. Омда заныл: я, дескать, слишком уж много насчитал, а ведь он, как-никак, и сам осуществляет важные функции. Никто не знает, чего ему будет стоить найти дублера да поселить сына вдали от деревни — ну, и тому подобное. Спор наш закончился тем, что омда потребовал два дня отсрочки. Ладно, — заявил я, — но в таком случае отложим и приход ко мне дублера, ибо без денег это не имеет никакого смысла. Я чувствовал, как в душе моей закипает злость на этого упрямого типа. Тут служанка принесла блюдо с обедом, и омда преобразился, стал радушным, любезным хозяином. Я, в который уж раз, подивился человеческой природе, особенно природе жителей египетской деревни.
За обедом омда называл меня своим другом и просил держать его сторону, а не тех, кто будет непосредственно выполнять операцию. И еще попросил, по мере возможности, сократить расходы, а он возместит мне каждый фунт, сэкономленный за счет других участников. Я с радостью дал ему такое обещание, ведь слова его означали, что вопрос решен.
Мы расстались, договорившись встретиться снова через два дня.
Сторож
Одна из наших деревенских пословиц гласит: «Стоит дважды ударить человека по голове и он позабудет, где лево, где право». Наверно, сложили ее в хорошие дни. Нынче не то что ударить, достаточно прикоснуться к голове — и тебе уже больше не встать. Мои собственные злоключения — лучшее тому доказательство. Но сперва, как положено, расскажу, кто я и что я. Пришел мой черед вести повествование. И начну я его с того момента, который на всю жизнь врезался мне в память. Воспоминание о нем я унесу с собой в могилу, хоть и знаю, как тесны могилы у бедняков вроде меня. Все началось со стука в дверь, обычного стука, который может раздаться в любую минуту. В домах бедняков двери закрывают сразу после захода солнца — предосторожности ради, да и кто придет к нам по делу или с просьбою. Темнело, двери закрывались. Отлучившись с подворья омды, — я охраняю его амбары, — пошел я домой ужинать. В деревне никто еще не спал. Отовсюду слышались звуки голосов, шум, в лавках и домах светились огни. В такое время человек ощущает себя в безопасности, никакой злодей еще не посмеет выйти на промысел. Сунув в рот кусок сухой лепешки, я так и не смог проглотить его — чувствую, прямо дерет горло. Сделал знак рукой: налейте, мол, стакан чаю, да побольше. Жена остановила на мне долгий, спокойный, как стоячие воды, взгляд, и я понял, в доме нет сахара. Она сходила к соседке, взяла в долг несколько кусочков до конца месяца, когда мы получим продукты по талонам. Во мне волной закипал гнев. Стук в дверь напомнил об ударах судьбы, сыпавшихся на меня в последнее время. Первым ударом, — хоть и не совсем неожиданным, но болезненным, — был выход на пенсию. Я работал сторожем и числился на государственной службе. А когда достиг пенсионного возраста, из маркяза прислали конверт, небольшой такой, размером с ладонь, а в нем две бумажки. Телефонист приложил мой палец сначала к подушечке, а потом к бумаге. Один листок забрал себе, мне отдал второй и сказал: с первого числа будущего месяца я — на пенсии. Стоя перед ним, я все старался понять, что же произошло. Такое уже случалось с моими сотоварищами в прошлые годы. Значит, не выходить мне больше на ночные дежурства. Не получать старую винтовку, — ведь я к ней так привык, — и положенный десяток патронов, не обходить по ночам деревенские улочки с винтовкой на плече зимой, когда холод леденит кровь, и летом, когда жарко, как в печи. Не отдыхать, лежа на скамьях перед домами и вслушиваясь в настораживающую тишину ночи. Кто там? Кто идет? Как знать, будут ли люди по-прежнему уважительно называть меня шейхом стражи? Раньше я вечно жаловался всем на тяготы службы. А теперь мне так горько с ними расставаться. После выхода на пенсию мои средства к существованию ужасающе сократились. Раньше я получал девять фунтов с четвертью, а сейчас — четыре без четверти. Сразу переменилась жизнь, и люди стали относиться ко мне по-другому: бакалейщик больше не дает в долг. Имелась и еще одна причина для огорчения: как раз подошла моя очередь на повышение, меня, как имеющего самую большую выслугу, должны были назначить начальником сторожей. Если бы нынешний начальник вышел на пенсию или умер, я бы занял его место. От обиды и не зная, чем заполнить образовавшуюся пустоту, я стал проводить все время в поле. Была там работа, не было, — дома мне не сиделось. Пусть от этого и набегали лишние расходы: приходилось готовить мне отдельно обед и ужин, кипятить два чайника чаю. Чтобы не тратить лишнего, я старался теперь есть только дома.
