Бернард Маламуд - Бенефис
— Разрази меня гром, если это не Король бейсбола со Второй Южной!
Фарр, услышав старое свое прозвище, застенчиво хмыкнул:
— Не ожидал, Гас?
— Мягко сказано. Где ты пропадал столько месяцев или уже лет?
— Да по большей части дома, — ответил Фарр через силу.
Гас продолжал пристально рассматривать Фарра, отчего тот забеспокоился еще больше.
— А ты, Эдди, здорово переменился. Я всех спрашивал, куда подевался наш Король бейсбола, мне все как один говорили, что тебя нигде не видно. А парнишкой ты с улицы и не уходил.
В ответ Фарр только поморгал.
— Женился? — подмигнул Гас.
— Нет, — ответил Фарр смущенно. Он обернулся к двери. Пока на месте.
Гас продолжал кудахтать:
— Отлично помню: стою я вон там, на тротуаре, и смотрю, как ты играешь. Как левой засадишь — и пошел крученый. Правой рубанешь, и мяч как из пращи — летит над головами. Тебе тогда, Эдди, сколько годков-то было?
— Наверное, пятнадцать, — не думая, ответил Фарр.
Взгляд Гаса погрустнел.
— Да, вспоминаю. Вы с моим Марти ровесники.
У Фарра язык прилип к гортани. Говорить о мертвых было свыше его сил.
Гас очнулся от воспоминаний, вздохнул:
— Ох, Эдди, истинное свое призвание ты упустил.
— Одно пиво, — сказал Фарр и полез в карман за деньгами.
Гас налил кружку до краев.
— Убери свою мелочь. Уж друзей-то Марти я сам угощу.
Фарр отхлебнул пива, не дожидаясь, пока осядет пена. Холодное пиво только улучшило настроение. Можно и джигу сплясать, подумал он.
Гас по-прежнему не сводил с него глаз. Фарр, поняв вдруг, что пить не может, отставил кружку.
Молчание снова прервал Гас:
— А ты, Эдди, поёшь еще?
— Очень изредка.
— Сделай одолжение, спой мне что-нибудь, из старого.
Фарр оглянулся — в баре они были одни. И он запел, аккомпанируя себе на воображаемой мандолине:
— Вот, бывало, летом, вот, бывало, летом…
— Голос у тебя изменился, — сказал Гас, — но все равно приятный.
— Тайна жизни, тайна счастья наконец открылась мне… — пропел Фарр.
Гас прослезился, шмыгнул носом:
— Да и певец ты был бы неплохой.
Фарр опустил голову.
— Чем собираешься заняться, Эдди?
Вопрос его напугал. Но тут, на его счастье, в бар вошли двое мужчин. Гас шагнул к ним, и отвечать Фарру не пришлось.
Он взял кружку и жестом указал на кабинку в глубине зала.
Гас кивнул:
— Только не уходи, не попрощавшись.
Фарр кивнул в ответ.
Он сидел в кабинке и думал о Марти. Фарр часто о нем думал, даже во сне видел, но, хотя общался он с ним главным образом, когда оба были мальчишками, снился он ему мужчиной, таким, каким был в те времена, когда они, ожидая призыва в армию, целыми днями простаивали на улице. Тогда им и делать больше было нечего — только ждать, когда призовут, вот они и курили, болтали о всякой ерунде да отпускали шуточки в адрес проходивших мимо девушек. Марти — он держался на удивление вяло, а ведь в детстве был хулиганистый паренек, никогда не знаешь, что выкинет, — был блондин, собой хорош, девушки на него заглядывались, а он вечно над ними подшучивал, и над знакомыми, и над незнакомыми. Однажды сказал что-то непристойное одной проходившей мимо еврейской девушке, и она разрыдалась. Гас, который как раз стоял у окна, услышал, что сказал Марти, выбежал в шлепанцах на улицу и заехал ему по зубам. Марти сплюнул кровь. Фарра от одного звука этой оплеухи затошнило. Его потом наизнанку вывернуло. Тогда они все видели Марти в последний раз — он записался в армию и домой уже не вернулся. Однажды Гас получил телеграмму, где сообщалось, что его сын погиб в бою, — оправиться от потери он так и не смог.
Фарр шептал себе под нос что-то про Марти, а потом вдруг поднял глаза и увидел, что у его столика стоит какая-то темноволосая женщина и хитро на него поглядывает, ждет, пока он внимание на нее обратит. Он приподнялся со стула, даже шляпу не забыл снять.
— Эд, помнишь меня? Я — Хелен Мелисатос, Гас сказал, чтобы я подошла поздороваться.
Он понял, что это та самая девушка-гречанка, которая жила когда-то в том же доме, что и он, только тогда она была прехорошенькая. Однажды летней ночью они вместе отправились на крышу.
— Да, конечно, сказал Фарр. — Конечно, я вас помню.
Она располнела, но лицо и волосы были вполне ничего, а темно-карие глаза по-прежнему полны напрасных ожиданий того, что она никогда не получит.
Она села, велела и ему садиться.
Что он и сделал, положив шляпу на соседний стул.
Она закурила и курила долго. Какой-то мужчина у стойки позвал ее, но она покачала головой. Он ушел один.
Губы ее жадно шевелились. Поначалу хоть он и не слышал ее голоса, но она рассказывала ему историю, которую хочешь не хочешь, а пришлось слушать. Про мальчика и девочку, тоненькую смуглую девочку с кротким взглядом, семнадцати лет, и той жаркой ночью на ней было чудное белое платьице. Они целовались. А потом она разделась и легла, обнаженная, на спину, прямо на крытую толем крышу. Он смотрел на нее, и сердце его едва не выпрыгивало из груди, и, когда она велела ему наклониться к ней, он наклонился, а потом она сказала, что здесь жарко, пусть он снимет брюки. Он хотел, чтобы они ласкали друг друга в одежде. Сняв брюки, он зажался и застыл. Ну что вы скажете о парне, который так ведет себя с девушкой, а? Что в любовных делах он не силен. Она теперь улыбалась и говорила голосом взрослой умудренной женщины:
— Ты изменился, Эд. — И добавила: — Раньше ты был поразговорчивее.
Он слушал внимательно, но не отвечал.
— А ты все еще симпатичный парень. Тебе сейчас лет-то сколько?
— Двадцать восемь, скоро двадцать девять.
— Женился?
— Нет еще, — ответил он поспешно. — А ты?
— С меня хватит, — сказала Хелен.
— А как твой брат Джордж? — Он задал этот вопрос нарочно — пусть уж лучше рассказывает о себе.
— Он теперь в Афинах живет. Они с матерью уехали туда после войны. Там мой отец умер.
Фарр надел шляпу.
— Уходишь, Эд?
— Нет. — Только о своем отце не говори, велел он себе.
Она пожала плечами.
— Выпьешь чего-нибудь? — спросил он.
Она показала на свой стакан с виски — он был наполовину полон.
— Себе заказывай.
— У меня пиво. — Он взял свою кружку и увидел, что она пуста.
— Ты все такой же рассеянный, — улыбнулась она.
— Вовсе я не рассеянный.
— Готова поспорить, ты все еще девственник.
— А я готов поспорить, что ты — нет. — Он усмехнулся, допил последний глоток пива.
— Помнишь ту ночь на крыше?
Фарр резко сказал, что говорить об этом не желает.
— После этого случая я надолго потеряла уверенность в себе, — сказала Хелен.
— Не хочу об этом говорить.
Она сидела молча, не глядя на него. Молчала она так долго, что он мало-помалу успокоился.
— А помнишь, мы у тебя дома праздновали твое шестнадцатилетие? — спросил он. — Твоя мама еще поила нас кофе по-гречески, с гущей в каждой чашечке.
Она сказала, что помнит.
— Позволь мне тебя угостить. — Фарр сунул руку в карман. Он курил и сосредоточенно пересчитывал на ощупь монеты.
Поймав взгляд Гаса, он заказал ей виски, но деньги Гас взять отказался. Тогда Фарр сунул монетку в музыкальный автомат.
— Потанцуем? — предложил он, борясь со страхом.
— Нет.
От сердца отлегло, он подошел к бару и заказал еще пива. На сей раз Гас позволил ему заплатить. Фарр положил на стойку одну из долларовых купюр.
— Старых друзей ничто не заменит, да, Эдди?
— Да, — обрадованно откликнулся Фарр. Он закурил и отнес пиво к столику. Хелен выпила еще виски, Фарр еще пива. Он постепенно привыкал к тому, как она посматривала на него поверх стакана.
Хелен спросила его, ужинал ли он.
Он вспомнил, что не ел с самого завтрака, и живот подвело от голода.
Он сказал, что не ужинал.
— Пойдем ко мне, я тебе приготовлю что-нибудь вкусненькое.
Надо пойти, шепнул себе Фарр. Обязательно надо пойти, а потом — уговорить ее подняться с ним на крышу. Может, если он сейчас ее возьмет, ему станет лучше и все, что пошло не так, пойдет как надо. Заранее ведь не угадаешь.
Лицо ее раскраснелось, и она все время как-то похабно ухмылялась.
Фарр прошептал что-то, она напрягла слух, но ничего не расслышала.
— Что ты там бормочешь?
— Так, ничего.
— Пойдем со мной, малыш, — уговаривала она. — А потом я научу тебя, как стать мужчиной.
Голова его со стуком упала на стол. Глаза его были закрыты, он не двигался.
— Как же это — такой взрослый, а еще женщины не знал, — поддразнивала его Хелен.
Он ничего не отвечал, она начала его оскорблять, и лицо ее исказила злоба. Наконец она встала, пошатываясь:
— Да пошел ты… Чтоб ты сдох!
Он сказал, что так и поступит.
