Анатолий Гладилин - Вечная командировка

Началась словесная перепалка и шутки. А мне понравился этот художник. И насколько я понимаю, он не трепач. О таких вещах в компании четверых за маленьким столиком в кафе так просто не говорят. Видимо, и у него наболело.

Кстати, я не знаю, прав ли он в отношении Риты, но насчет гражданской войны он безусловно ошибается. Гражданская война давно кончилась. Но я понимаю, что он хотел сказать. Он имеет в виду борьбу с мещанством. Гражданская война тут ни при чем, однако примем этот термин как «художественный образ».

Но есть и скрытые контры.

В восемнадцатом году было ясно, кто с нами и кто против. А теперь наши враги маскируются. Они против нас — и именно поэтому орут, что они за нас, орут очень громко.

Все гораздо сложнее, все переплелось. Растет человек. Все в институт — и он. Все на производство — и он. И живет тихо, не скандалит с женой, аккуратно платит профсоюзные взносы и вместе со всеми поднимает руку на собрании. А если, не дай бог, будет война, тяжелое испытание для страны? Не лопнет ли, как мыльный пузырь, его патриотизм, не бросится ли он спасать свою шкуру, то есть, применяя термин художника, на какую баррикаду он пойдет?

Бывает, что и сейчас он все отлично знает и тихо действует. Я с такими людьми постоянно сталкиваюсь. Не будь их, давно бы закрыли управление, в котором я работаю.

Краминов, а может, ты пошлешь к черту свои мысли? Люди что-то говорят, шутят, а ты сидишь как самый умный, размышляешь.

Обрывок разговора:

Р и т а.  Наступает момент, и говоришь себе: хватит! Побесилась. Кончилось детство. Пора начинать настоящую жизнь!

(Перевод: я другая, поверьте.)

И р а.  Наши любимые мужчины подчиняют все идее. Ради высоких идей. Ах, красное зарево! Мы на фронтах революции. Остальные все мещане. Это им очень удобно.

(Перевод: пеленки ты оставляешь мне.)

Х у д о ж н и к.  Ну, нельзя понимать все в буквальном смысле. Я не нападаю на тебя. В бальном платье танцует балерина. Но на проверку она наша, в ситцевом платочке. Она диким трудом к этому пришла.

(Перевод: мы — люди искусства, тоже работяги. И пускай Иркин муж не думает, что мы — вольные художники-бездельники. А то он сидит и как на допросе нас оценивает.)

Р и т а.  Мне не важно, чем она добилась успеха. Важно, что она сейчас доставляет людям удовольствие.

(Перевод: я повторяю то, что сказала ранее. Талантливым людям и красивым девушкам надо многое прощать.)

Х у д о ж н и к.  Ну не всем безразлично, чем она добилась успеха. Правда, Алексей?

(Перевод (для Риты): я догадываюсь, что и ты не безгрешна, но зачем афишировать. Тем более, муж Иры человек иного склада, чем мы с тобой.)

И р а.  Насколько я понимаю, для Алексея цель оправдывает средства.

(Перевод: или ты изменишься и останешься со мной, или — к черту! Извини, милый, что все время тебя дергаю, но, сам понимаешь, какое и у меня состояние. Неопределенность надоела.)

Я  (перевод даю сразу: а) надо перевести разговор. Не время пикироваться; б) наверное, художнику я начинаю представляться чиновником или просто дураком; в) отвечаю Рите).

— Но об успехе можно говорить объективно и субъективно. На меня балет не действует. Ведь в общем-то, все па очень однообразны. Или колоратурное сопрано — ревет тонко и громко: «Ля-ля!»

Причем, чем выше задрана нога и чем громче пищит певица это «ля-ля», тем, считается, она тоньше и лучше выразила свое чувство. По-моему, любая условность должна идти от жизни. Однако, когда Ира сказала, что тоже любит меня, она не болтала ногами, не прыгала с разбегу, сложив руки и закинув голову, мне в объятия. И я уверен, что Рита, если она уже и сказала вам: «люблю» — то сделала это очень тихо, шепотом, а не вопила громко, на всю лестницу в подъезде, где вы стояли: «Ля-ля!» Впрочем, может, это и было. Я не видел.

В общем-то я добился своего. Не люблю, когда долго ведутся умные разговоры да еще на дежурную тему: об искусстве. Художник мне хитро подмигнул и любезно предложил еще налить. Правда, Рита не успокоилась и начала меня убеждать, что балет — это хорошо (по учебнику восьмого класса).

Я проснулся от того, что кошка (чем-то похожая на Риту) забралась в форточку и сидела на раме. Я приподнялся и махнул рукой. Кошка сощурилась, но не шевельнулась.

Потом она бесшумно спрыгнула во двор.

Ира спала и во сне улыбалась. Может быть, мне, может быть, своим знакомым, которых я не знал.

За окном вставало тощее, щуплое, дребезжащее утро. Серая стена соседнего дома уже четко отделилась от сумрачного света, то есть она уже не сливалась с ним. Было видно, что дом — это дом, а рассвет — это рассвет. И только одно окно светилось морковным цветом (как тлеющая головешка) .

В Ленинграде уже осень. И сегодня, наверно, опять моросящий дождь повиснет над городом.

Удивительная погода. На меня она действует как яркий весенний день. Такое уж настроение.

Я вспоминаю ночной разговор.

— Я хочу счастья, хочу, чтоб ты был со мной. Разве я не имею на это права? Больше мне ничего не надо. Ты должен многое изменить. Ты должен быть со мной. Каждый день, каждую ночь.

— Ирка, не надо сейчас ни о чем говорить. Я не хочу ни о чем думать. Я сейчас с тобой, и мне тоже ничего не надо. Я очень устал.

— Знаешь, наверно, мужчины очень любят быть усталыми. И говорить это своим женам. Ну, а обо мне ты не думаешь? Как я устала? Я никуда тебя больше не отпущу. С меня хватит.

Долгий, однообразный, бессмысленный разговор. Если его слушать со стороны. А для нас…

Прошла наша первая ленинградская ночь. Комнату нам нашел на неделю художник. В огромной квартире с кучей соседей. (Анну Ефимовну к телефону. Так это вы Анна Ефимовна? Теперь буду знать, как вас зовут.)

Форточка холодной рукой залезает под одеяло.

Ирка, не просыпаясь, жмется ко мне.

ГЛАВА III

Эрмитаж. Залы античного искусства. Мы бродим по ним и обмениваемся впечатлениями. Словами и без слов, взглядами. Я в своем репертуаре. Получается приблизительно так.

И р а.  О, великие греки! А ведь прошло несколько тысячелетий!

Я.  Похоже на кладбище. Статуи как надгробные памятники.

И р а.  Смотри на эту скульптуру. Вдумайся. Три тысячи лет тому назад выходили на скалистый берег девушки в одних туниках. Смотрели вдаль и мечтали о счастье. И к скалам подходили расписные неуклюжие корабли. Смуглые, горбоносые моряки сходили на берег. Они говорили на незнакомом языке, предлагали товар или похищали девушек и увозили их в неведомые страны.

Я.  Что за мода была три тысячи лет тому назад изображать философов без головы? Впрочем, наверно, так и надо.

И р а.  Древние своими богами выбирали женщин. Представляешь, красивая гордая девушка могла одним взглядом заставить мощного нахального сатира, визжа, удрать в лес.

Я сажусь и смотрю ей в глаза. Идет удивительно логичный разговор:

— Что?

— Так просто.

— Перестань, здесь же люди.

— Ну и что? Я тебя не видел три тысячи лет. С тех пор, как ты вышла в тунике на скалистый берег.

— А откуда ты знаешь Риту?

— Кто тебе сказал?

— Не хитри, я же тебя насквозь вижу.

— Редкая проницательность. Может, взять тебя ко мне в отдел?

— Ну? Так где вы познакомились?

— А какая она, по-твоему?

— А какая я, по-твоему?

— Ничего, для меня сойдешь.

— Хорошо, но ты будешь со мной?

— Хорошо.

— И мы через неделю поедем в Ригу. Туда, где ты ждал моих писем, ждал меня.

— Я в каждом городе ждал твоих писем.

— И будем ходить по пустынному пляжу и вдыхать запах моря и сосен.

— Можно.

— А потом мы поедем в Таллин. Ты был в Таллине?

— Да, но поедем в Таллин.

— И мы будем ходить по узким древним улицам и сидеть в крошечных кафе. Как они называются?

— «Гном», «Москва», «Таллин». Но это уже большие.

— А потом поедем в Черновицы. Ты был в Черновицах?

— Я тогда еще не знал тебя.

— Мы будем ходить по паркам этого города, по аллеям, засыпанным желтыми листьями каштанов.

— Там есть улица Кобылянской. Это вроде бульвара. По ней не ездят машины.

— А потом мы вернемся в Москву. И ты никуда не уедешь. Ты каждый вечер будешь приходить домой. Ты перейдешь в другой отдел. Ты будешь работать. До шести. И ночью ты мой. И я никуда тебя не пущу! Понимаешь?

— Ну раз в год в командировку?

— Торгуешься? Ты же везде был, ты же все видел. Дело не в поездках, дело в твоем отношении к работе, ко мне. Работа — все, я — ничто. Я же хочу, чтоб ты отдавал себя и мне. Ты меня любишь?

— Как тебе сказать…

— А по носу хочешь?

— Нет.

— Любишь?

— Наверно.

— Сейчас получишь.

— Ладно, признаюсь.

— Ты никуда от меня не уйдешь. Я не хочу быть вдовой при живом муже. У меня идут лучшие годы. Лет через двадцать, когда ты успокоишься, зачем я тебе буду нужна? Тогда ты захочешь пожить.