Анатолий Гладилин - Вечная командировка

— Приходите к нам на завод, если вас пропустят.

На следующий день, как ни странно, я пришел к нему на завод. Потом он узнал, кто я. Потом мы целый вечер провели вместе. Я не жалею о «потерянном» времени.

…Литейный цех. Молочно-белая струя пламени льется в форму. Вспыхивают фонтанчики огней — через отверстия в окнах уходит газ. Красочное зрелище — все, кто свободен, бегут смотреть его в сотый раз.

А неподалеку перемазанные землей и маслом рабочие, на корточках, трамбуя молоточками, а то и просто руками, делают ту самую форму коленвала, куда так эффектно вливают металл.

И самый скромный и работящий из этих рабочих — Олег, бригадир бригады коммунистического труда, прогремевшей на всю Украину.

Бывший колхозник и потом курсант, а потом лейтенант, уйдя в запас, он не счел для себя зазорным вернуться к земле, к формовочной земле.

Он сформировал не только сотни валов. Он сформировал новых людей, рабочих своей бригады. И когда операторы, чуть не вываливаясь из кабины крана, крутили киноленты; художники, жмурясь от летящих брызг земли с пескомета, мазали тушью листы альбома; комитет комсомола наклеивал фотографии формовщиков Олега на доску, обитую красным ситцем, — Олег выдержал самое тяжелое испытание, испытание славой.

Олег — это тот же Валентин. Пока таких людей тысячи, а будут — миллионы.

Всему бывает предел. Есть даже усталость металла. В этот вечер я заехал на почтамт и убедился, что Ира мне так и не пришлет письма.

Ночью мне показалось, что я схожу с ума.

…Между двух параллельно натянутых веревок просунули палку и закручивают их. Только это не веревки, а твои нервы. И весь ты перекручен, а палка все продолжает тебя стягивать. И потом ее отпускают. Ты раскручиваешься, перед твоими глазами дикая карусель, ты задыхаешься…

А между тем ты спокойно лежишь на кровати и знаешь, что на столе горит лампа перед раскрытой книгой.

Утром я связался с Москвой, сказал, что кончил дела, и попросил немедленно отпуск. Его мне тут же дали.

Потом я позвонил на работу Ире. И сказал, что я приезжаю.

— Что это значит?

— Ничего. Мне на все плевать. Я не могу без тебя. Я хочу быть с тобой, и все.

— Приезжай.

Заканчивая свои дела, связанные с золотом (выявление цепочки, по которой золото уходило на Запад, — одно из таких звеньев было в Харькове), Краминов параллельно занимается расследованием зверств фашистов во время оккупации. Готовятся материалы о деятельности военных преступников, многие из которых занимают военные посты в ФРГ.

Смерть велосипедиста позволяет группе Краминова раскрыть «законсервированную» явку, оставшуюся еще с войны.

ГЛАВА II

Соло скрипки. Впечатление, будто скрипка выбежала на опушку и начинает бешено вертеться, дергаться, пытаясь поймать себя за хвост. Лес оркестра выжидательно молчит.

Дирижер застыл, расставив руки, как милиционер, ожидающий в узком коридоре бегущего навстречу нарушителя.

А меня больше интересует тот чопорный интеллигентный юноша в очках с так называемой золотой оправой. На него никто не смотрит. А ведь это, вероятно, большая честь играть в лучшем оркестре нашей страны. Наверно, был лучшим контрабасистом выпуска. И на двух своих ближайших коллег по контрабасу (они пожилые и плешивые) юноша глядит свысока. А какие они на самом деле, его коллеги по контрабасу?

Привыкли интересоваться только солистами, дирижерами и первыми скрипками. Слава богу, перерыв. Все радостно откашливаются.

Надо срочно приготовиться сказать свое мнение. Ведь Ира по наивности все еще считает меня человеком, понимающим музыку. Итак, Мендельсон звучал несколько интимно. (Между прочим, когда хорошая мелодия — слушается любое грамотное исполнение. А если она неинтересная — никакой виртуоз не поможет… Я вроде стал оригинально мыслить. Только это уже где-то было. По-моему, во втором томе букваря.)

В перерыве мы фланируем в густой колонне (похоже на демонстрацию) публики. У Иры и здесь много знакомых. А это кто? Называет фамилию известного поэта. Я помню его стихи. В основном пишет о стежках-дорожках, тоскует по яблоням, березам и запаху сена.

— Ира, если он все время тоскует по родному краю, то кто же его туда не пускает? Почему он цепляется за московскую прописку?

Ледяной взгляд мне в ответ.

— Армейское остроумие.

Ну, не будем ссориться. У меня удивительно веселое настроение.

Второе отделение. Люди чинно сидят и смотрят, как вдалеке на эстраде женщина в черном (лица и рук я не вижу, запоминается лишь длинная шея) играет на рояле.

Можно ходить по улице, но циркачи ходят по канату. Это называется искусством.

А по мостовой ходить удобнее.

Между прочим, эту же музыку можно услышать по радио или купить пластинку.

Опять появляется хорошая мелодия — легкий вздох по залу. Я уверен, играй солистка только эту мелодию — все бы зевали. Но когда после десятикилометрового кросса по клавишам вверх-вниз появляется простая песенка — она производит впечатление.

В этом искусство композиторов: выдумать одну мелодию и спрятать ее под хаосом звуков. Чем лучше спрячешь — тем талантливее. Не начать ли сочинять музыку?

Публика аж глаза закатила от удовольствия. У соседки в такт дергается подбородок.

А она действительно здорово играет. Наверняка ежедневно по 10 часов упражняется. Но стоит ли убивать на это всю жизнь? Ведь тысячи музыкантов это играли. Есть десятки записей лучших исполнителей. Еще одно толкование? Стоит ли оно человеческой жизни?

А Ирка сейчас унеслась в облака. Слушает эту тетку и грезит рассветом на Карпатах. Романтические розовые горы, без консервных банок и кусков бумаги на траве.

Интересно, в консерватории считается неприличным почесать ухо? Я как мальчишка. Сегодня мне хочется хулиганить. Первый вечер мы с Ирой. Между нами говоря, я тоже все понимаю. Но в другой раз. Не могу, когда рядом сидят и усиленно «переживают».

Второй день в Москве. Второй день отпуска. Гулял днем с Женькой. Она у меня не капризничает и на руки не просится. Только когда уж очень устанет. И ела у меня хорошо. Не то что у Вали.

К вечеру вышли на бульвар. Думали, встретим Иру. Но ее мы так и не дождались.

Я сидел на скамейке. Женька гуляла по аллее. Оглянется, улыбнется и идет дальше.

Шла высокая поджарая дама в черном. Остановилась. Дама долго смотрела на Женьку. А Женька задрала голову и доверчиво — на нее. Потом дама пошла. И все оглядывалась. Поравнялась со мной. Увидела около меня ведерко и совок.

— Интересное существо. Ничего не боится. Одиночества не боится.

И пошла. Оглядывалась.

Мне она ясна вплоть до разговоров у газовой плиты. Готов спорить, что в комнате у нее старое наследственное кресло-качалка с плюшевым сиденьем.

Пошли мы обратно. Интересный разговор.

— Скажи: «Па-па!»

— Дя-дя!

— Па-па!

— Дя-дя!

— Какая отсталая девочка! Ну-ка, скажи: па-па!

— Дя-дя!

— Дура! Сама тетка.

Ирку мы не дождались. Я уложил девочку спать. Вышел на кухню. Вдруг совершенно отчетливо:

— Дядя, дядя!

Прибежал. Глаза закрыты, но заснуть не может. Из обрывков популярных песен срочно замычал какую-то колыбельную.

— Мы одеваемся по-разному. Сейчас на нас остроносые ботинки и рубахи с воротником «только что из Варшавы». Завтра мы будем в ватниках и тупорылых сапогах. Как бы мы ни одевались, у нас есть одна настоящая, на нас сшитая одежда. Гражданская война продолжается.

— Она будет всегда.

— Нет, я оптимист. Лет через сто кончится. Так вот, мы оставили баррикады. Мы идем по площади, между ними. Мы не различаем, в чем мы одеты. Я люблю Риту, но я не знаю, с какой она баррикады. И много людей ходит вокруг нас, и многих мы не знаем, откуда они. Вот смотри, Алексей, вот мы сидим с Ритой и смотрим друг на друга влюбленными глазами. Еще она чего-то на тебя косится. Ну, я ж не запрещаю. Не в этом дело. И я не знаю — кто она? Может, и она тоже не знает, откуда она. Но когда вспыхнет красное зарево и труба нарушит мирный быт — мы все станем на свои места. И может, моя любимая девушка окажется на другой баррикаде в своей настоящей одежде: белое бальное платье и бриллиантовые серьги. А может, она будет с нами, в простой ситцевой косынке. Я не знаю, кто она. Что касается нас с тобой, Алеша, я не сомневаюсь, на какой баррикаде мы будем. При свете красного зарева мы увидим друг друга в сапогах, шинели и островерхом шлеме с красной звездой. Гражданская война продолжается.

— Рита, — сказала Ира, — мужчины подвыпили и зачисляют нас с тобой в классовые враги. Я думаю, мы это им припомним.

Началась словесная перепалка и шутки. А мне понравился этот художник. И насколько я понимаю, он не трепач. О таких вещах в компании четверых за маленьким столиком в кафе так просто не говорят. Видимо, и у него наболело.