Николай Шипилов - Остров Инобыль. Роман-катастрофа
«Совет первый: заложников можно выставлять в окно. Сдуру противник начнет палить в них, думая, что это ты, и влетит на бабки. А это приятно. Тем более, что ты сможешь засечь его огневую позицию и сектор обстрела. То есть демаскировать противника.
Совет второй: можно немножко поранить заложников несколькими выстрелами из пистолета и всюду таскать их за собой. Для чего? А для того, что первый удар гранаты они примут на себя, а ты снова опускаешь врага на бабки. Плюс выигрываешь время, чтобы среагировать.
Совет третий: таскай просто так одного заложничка за собой — это твой задний щит. Он примет на себя весь свинец от разъяренного врага.
Совет четвертый: в случае ведения затяжного боя с применением огнестрельного оружия рекомендую использовать заложника как живой щит. Прыгай вокруг него и постреливай, прыгай и постреливай. Точность и скорострельность выстрелов противника будет на порядок ниже, так как ему, чай, не хочется продырявить заложника.
Совет пятый: подводи заложника близко к двери и оставляй его там, каунтеры не смогут открыть дверь, так как ее подпирает заложник. Возможно, что они сдуру начнут пулять и убьют заложника».
«Не могли же они дознаться? Нет, разумеется. Игра есть игра и не надо забывать, Юз: ты — жертва стечения обстоятельств», — думал он. Но от воспоминаний о своих советах любителям электронных игр он все же постарался внутренне отгородиться.
Потом он пытался вспомнить лицо той русской бабы, которая у выведенной из строя машины, в кустах, цитировала ему из «Онегина» строки, которых он ранее не знал, но, как ни странно, запомнил по причине их полной ясности и своего старинного знакомства с ритмом онегинской строфы.
Имея ввиду эту свалку как государство, баба читала о том, «как государство богатеет, и чем живет, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет…»
Этого простого грудничкового продукта Юз имел нынче полные исподники. Продукт этот очень мешал ему чувствовать себя представителем элиты. Но, несмотря на неудобства, усталый Юз прилег на какое-то невидимое во тьме тряпье и под шум дождя уснул, ушел в инобытие…
Юз оказался на каменистом острове. Он шел в гору, к деревне, вместе с корейцами-луководами, и сам, будто бы, был корейцем.
На горе стояли конные, и один из них, унтер-офицер Морисита Ясуо, указывал на корейцев саблей:
— Они идут! Это разведчики русских. Они осмелели, эти продажные желтые собаки!
Сосед его, Хосокава, словно бы жалуясь на что-то, сказал:
— Это наш остров! Давайте же выпьем, господа!
Всем разлили по рюмочке разбавленного спирта.
Все выпили.
Ясуо приказал:
— Пошли! — и, когда сблизились с корейцами-луководами, спросил Тена: — Ты кто? Почему идешь сюда, в японскую деревню?
— Хотел спросить у вас, господин: где находится дом Кимуры Такео? Мы идем сватать его дочь Миеко. Сам-то Кимура в марте умер…
— Умри и ты! — крикнул офицер и рубанул с потягом. Упавшая в пыль голова корейца Тена, словно еще надеясь на что-то, пучила глаза и шевелила губами. Тело же еще только падало на прибрежный галечник.
— Ты кто? — спрошено было и луковода Цоя.
Цой поднял руки, закрывая голову, но Морисита ловко отсек одну из этих работящих рук, оскалился, и, не ссаживаясь с коня, воткнул саблю в скудный песчаный островок.
Это был знак остальным. Они добили луковода. Юз же Нацукава восхотел оттолкнуться от этой чужой земли и улететь на родную российскую свалку, но, как восковой огарок, плавился в углистом пламени японских глаз. «С этими не договоришься!» — понял он и заговорил жарко:
— Я не кореец! Я не кореец! Я ваш, я — Япончик! Моим прадедушкой был знаменитый одесский Япончик!
Офицер натянул на кулак тонкую перчатку, приподнял живую и сообразительную голову Юза за подбородок, посмотрел в глаза.
— Пойдешь с нами желтопузиков резать? Говори!
— Да за милую душу! — обрадовался Юз. — Достали уже своим луком!
Позади, за спиной, где росли молодые лиственницы, послышался цокот лошадиных копыт и крик:
— Все собирайтесь на войну с русскими! Быстрее собирайтесь! Из-за сопок летят русские самолеты!
Все услышали рев двигателей на форсаже.
«Убегу под шумок! — радовался Юз. — Наши летят, русские!»
Рванула бомба.
Юз проснулся и услышал, что к шуму дождя добавился и вой ветра.
23
Цыганка Раиса Крянгэ размышляла.
Она лежала на ковре и почти не вникала в действие видеофильма, который, как сорный ручей, проистекал перед ее черными глазами. Фильм не нравился ей. Ей нравились сочные фильмы Кустурицы. Возникало чувство, что его глаза и ее — одно и то же, а мир свеж, наивен и лукав, как умытое дитя нищего. Но, зная эти картины едва ли не наизусть, Раиса находила в них что-то незамеченное в прошлый раз. Сегодня шел теплый дождь, а ей было тревожно. Она и включила «видак», чтобы жужжал и отвлекал от занозистых мыслей.
Не получалось отвлечься.
Проскрипел деревянной винтовой лестницей брат — пошел перекусить на кухню. Когда старший брат в доме — он хозяин. Брат занимался перепродажей золота и автомобилей и был очень богатым цыганом.
— Пшала! Помогискир мангэ, пшала! [3]
— Мэ бокхало… Мэрав тэ хав… [4]
Раиса остановила фильм и пошла к брату.
— Со родэса ту, пшала? [5] — прислонилась она к дверному косяку.
— Да хоть йэк тахтай чяйо! [6] — ответил брат басом профундо и не глядя на нее. Он не привык сам себе подавать на стол. Но милиция еще в одном его доме арестовала жену за хранение наркотиков и теперь жена находилась в следственной тюрьме, а он с детьми жил в доме Раисы. Дети уже спали.
— На йав дылыно… Ту — ром… [7] — сказала Раиса и стала накрывать на стол. Часы пробили три раза.
— Мишто… [8] — садясь за торец стола и беря голову в зажим ладоней, сказал брат. И спросил:
— Со тукэ трэби? [9]
— На пхуч, пшала… Намишто мангэ… [10]
— Йав кэ мэ… [11] — брат указал на стул слева от себя и выпил водки. — Бравинта жужоры… — похвалил он водку и повторил: — Пхэн, со тукэ трэби? [12]
На плите подогревалось мясо кролика. Оно шипело в чугунной сковороде, шипение это мешало чисто слышать голос. И Раиса присела рядом с братом.
— Мандэ дадывос исы… [13] — начала она по-цыгански, но внезапно махнула кистью руки цвета белой луны и стала говорить по-русски. Цыганских языков было столько, что порой одна цыганская семья не понимала другую. Раиса рассказала о телефонном звонке Крутого, который просит погадать ему на картах Таро.
— Он хочет завтра с самого утра. Обещает заплатить хорошие деньги. Бут ловэ.
Она сказала брату, что не может понять причину своей тревоги, она словно лишилась сил.
— У него темная душа, — сказала она. — Но не подумай, что я боюсь его… Нет, мэ ромны… Что-то подсказывает мне, что моя дорога будет опасной…
— Э-э! — поморщился брат. — На дар… Не бойся! Кто тебя тронет, пхэнори, тому дня не прожить… Но я дам тебе Виктора Цыру… — он достал из кармана пижамного пиджака пистолет: — Лэ… И вспомни кицы сы тутэ пшала и пхэня — сколько у тебя братьев и сестер…
— Аи, пшала… Чяче… Но, думаю, обойдусь без этого, — она кивнула на пистолет. — И Виктора не тревожь…
— Мишто, — согласился брат и выпил еще водки, но пистолет не убрал — лишь покосился на него, как цыганский конь. Он ни слова не проронил о своей жене. Цыганская жена считается существом оскверненным. Если она переступала через продукты — их нельзя было есть. Она не могла сесть с мужем за один стол. Чтобы не опоганить шатер, цыганка ползала в нем на четвереньках, потому что самой поганой вещью во всем мире считалась ее юбка. Если цыган как-то сболтнет в компании мужчин о жене, просто произнесет слово «жена», то после длинно извиняется перед людьми.
Брат ел, а Раиса смотрела на него, и ей становилось покойно.
Она — вдова. Ее муж был потомственный цыганский князь. Его зарезали в кишиневском поезде три года назад. Попросили его гитару — он не дал.
Раиса еще маленькой девочкой впервые увидела его в доме отца на Мурыновке, что в Курске. До поры взросления отношение к девочкам у цыган драгоценное, алмазное, яхонтовое — сердечно-печальное. Но не дай ей Бог утратить девственность до замужества. Если отец не убьет — уходи из табора вся семья. Ей было тринадцать лет — князю тридцать, когда они поженились. Но и после женитьбы на Раисе удивительный князь Николай относился к ней, как к еще девочке. Он сам не был светски образован, а ей разрешил учиться и читать книги, будто видел перемены в цыганской жизни.
— Ах! — сказала Раиса печально. — Может быть, мы уже не цыгане?
