Мелвин Берджес - Сучка по прозвищу Леди
— Просто я знаю секрет, как с ними обращаться, правда, девочка? — улыбнулся Терри.
Теперь, когда он понял, что я не злюсь, у него мгновенно изменилось настроение. Он улыбался и потирал руки, словно нашел кучу денег. И вдруг встал со скамейки.
— Мне пора, — сказал он.
— Куда это пора? А, ну конечно, — произнес сосед. — Биржа ждет.
Терри кивнул с отсутствующим видом и сделал несколько шагов. Я последовала за ним. Мы прошли немного по улице и свернули за угол, скрывшись с глаз старика и вообще прохожих, после чего Терри взял меня за загривок и легонько потряс мою голову.
— Я не нарочно, ты ведь понимаешь. Но, знаешь, ты стала прелестной собачкой, и это о чем-то говорит. Я часто смотрел, как ты гуляешь с друзьями. О, ты была великолепна, правда-правда. И теперь ты великолепна. Да-да, так оно и есть!
Он умолк и внимательно поглядел на меня, словно хотел убедиться в том, что я — это я. Потом опустился на корточки и взял мою морду в ладони.
— Это ты? Правда ты? Дай мне левую лапу, если понимаешь, о чем я говорю. Я дала ему левую лапу.
— Теперь правую.
Я дала ему правую лапу.
— Так и знал, что это ты! А говорить ты не разучилась?
Я попыталась произнести: «Стараюсь практиковаться», — однако получилось нечто нечленораздельное. Терри засмеялся.
— Голодная?
— Да-а-а!
— Что? Я не понимаю. Кивни головой. Я кивнула. Глаза Терри налились слезами, и он принялся гладить и похлопывать меня.
— Ах, ты великолепна. Правда, ты великолепна, тебе это известно? Великолепна. Великолепна! Ну, не чудо ли ты, не прелесть? Ах, я люблю тебя, хорошая ты собака, хорошая ты девочка, хорошая, хорошая, хорошая девочка!
Прошло какое-то время, он вздохнул, поднялся и повел меня дальше, чтобы купить мне мясо. Что-что, а заботился Терри обо мне от всей души. Стоило мне проголодаться, и ему тоже становилось не по себе. Вот только выпивка у него была важнее меня, но она была важнее всего на свете, даже важнее его самого. Ох и ревновала же я.
Однако в тот первый день мы оба были до смерти рады, что обрели друг друга. Мы вернулись на Уитингтон-стрит, где был мясной магазин, и Терри купил мне собачьей еды, да еще мозговую косточку — вкуснотище! Потом в «Сомерфилде» он купил пару рогаликов, и я их тоже проглотила под его пристальным взглядом. А он теребил в руках свою банку с пивом и смеялся. Проходившие мимо люди смотрели на него с умилением — нищий кормит свою собаку дорогой едой, тогда как самому хватает денег лишь на пиво. Какая-то женщина остановилась и дала ему фунт.
— Потрать его на себя, — сказала она.
— Спасибо, мэм, — вежливо отозвался Терри. — Теперь я смогу купить себе еще пива, — сказал он мне, когда она ушла. Я подвинула ему носом рогалик, но он потряс в воздухе банкой. — Вот что мне сейчас надо, еще слишком рано для завтрака. — С этими словами он наклонился, чтобы погладить меня. — Могу я хотя бы накормить тебя, бедная девочка. Одному господу ведомо, с какой радостью я бы поменялся с тобой местами, если бы мог!
Купив себе еще пива, Терри направился к кафе и попросил воды. Хозяин кафе поставил для меня старую пластиковую миску, отчего бедняга Терри пришел в восторг и долго благодарил его, доставив ему такое удовольствие, что он даже покраснел.
— Если бы этого было достаточно для счастья человечества, до чего же легко нам всем жилось бы в этом мире, — сказал он.
— Ты прав, вот только продолжалось бы это долго, — заметила женщина, стоявшая за его ной в темной кухне.
А я нюхала и не могла нанюхаться — бекон, сало, яичница, вареная фасоль, подмышки, женские духи, подгоревшее масло — боже мой! В течение первой недели случалось, что я едва не тонула в запахах человеческого мира, которые вновь и вновь забивали мне нос.
После того как я попила, мы устроились на тротуаре. У Терри было старое одеяло, которое мы разделили, как с тех пор делили все. Он завернул меня в мою половину, подоткнул одеяло под подбородком — наверно, я была похожа на бабушку — и смачно поцеловал меня в нос, что меня развеселило, и я, гавкнув, облизала его лицо.
— Подожди, у тебя скоро будет собственное одеяло. Может быть, нас выручит благотворительный базар.
Он поставил перед нами миску и вытащил из кармана грязный листок бумаги, на которой синей шариковой ручкой было написано: «Пожалуйста, помогите». Отыскав в другом кармане ручку, он добавил внизу: «Мы с собакой голодные». Потом стал устраиваться рядом со мной.
— Собака — это ответственность, — сказал он. — Тебя надо кормить и поить. Придется позаботиться о прививках. На улице полно болезней, которыми ты можешь заразиться. Но благотворительность нас не подведет. Собачьих благотворителей никак не меньше, чем человеческих. — Он почесал мне уши. — Собака — это много работы. А я не так уж много могу. Ты была такой прелестной девочкой, а теперь стала прелестной собачкой. Знаешь, девочка, ты будешь присматривать за мной, а я — за тобой. Договорились? Так и будем жить, а? И я буду звать тебя Леди. Хорошо?
Я сказала:
— Другого способа стать леди у меня никогда не было.
Терри рассмеялся, хотя не думаю, чтобы он понял. Я же была счастлива тем, что он со мной разговаривал, хотя уже не очень хорошо понимала его, так как отдельные слова начали сливаться в моем сознании в непрерывную череду звуков. Вскоре я спала отличным собачьим сном.
В тот день мы с Терри наслаждались жизнью под непрерывный звон падающих в мою миску монет. Терри пил пиво и сиял от счастья, отчего я тоже чувствовала себя счастливой. Он обещал любить меня, и я обещала любить его. Он плакал, и я, несчастная сука, не имея больше слез, слизывала слезы с его лица, скулила, подавала ему лапу и поворачивалась на спину, чтобы он мог погладить мой живот.
— Прости меня, — шептал он.
А я была благодарна ему за то, что он жаждал моего прощения, и прощала его — в одну секунду простила его за то, что он отнял у меня мою жизнь. Проходивших мимо людей очень трогали наши ласки, и деньги текли рекой — на мой взгляд, их было слишком много. Бедняга Терри не привык иметь деньги и не переставая пил пиво. Ближе к вечеру он был уже настолько пьян, что не мог говорить, и его хватило только на то, чтобы доковылять до темного местечка, подальше от людских глаз, позади дешевого отеля на Палатин-роуд. Там он проспал пару часов, а я сторожила его и гордилась, как солдат, своей службой. У меня хватило бы смелости загрызть любого, кто посмел бы подойти к нам слишком близко.
Оглядываясь назад, я никак не могу понять, почему вдруг прониклась такой благодарностью к Терри за сущие крохи его доброты. Но не я первая потеряла голову от любви к человеку, который разрушил мою жизнь. Собственно, он был все, что у меня оставалось в человеческом мире, последняя живая связь с моей человеческой сущностью. Все, что я делала для него, он принимал как бы из одолжения.
Когда совсем стемнело, Терри проснулся.
— Господи Иисусе, — пробормотал он, стараясь разглядеть меня в темноте. Я же подняла уши, чтобы выглядеть посимпатичнее, и завиляла хвостом. — Праздник продолжается, да? — прохрипел он.
Ничего нового он не придумал, были все те же рогалики, ломтик свинины, вода для меня и четыре банки пива для него. Мне хотелось погулять, поиграть, поохотиться — не знаю сама, чего я хотела! Например, побегать за палками! — однако для Терри день закончился. Ему требовалось побыстрее отключиться. Поэтому, взяв пиво, он повел меня обратно в свое убежище, состоявшее из куска гофрированного пластика, за отелем, чтобы, не произнеся ни слова, выпить там пиво, бам-бам-бам-бам. После этого он отошел в сторонку, чтобы помочиться, завернулся в одеяло, оставив для меня уголок, и заснул до утра.
Я подумала: вот, значит, как! Один день из жизни алкоголика. Но я сделала первый шаг. Может быть, если он полюбит меня сильнее, то сможет вернуть мне человеческий облик. На что еще мне было надеяться? Я мерила шагами сад, но далеко не уходила. Мое дело — защищать его. Если с моим Терри что-нибудь случится, мне придется навсегда забыть о возвращении в мир людей. В конце концов скука сменилась усталостью, и я, свернувшись калачиком, легла спиной к Терри и попыталась заснуть.
У меня гудела голова. Ночь предстояла долгая. Весь день я была занята, но как только дала себе волю, тотчас полезли всякие мысли и воспоминания о том, что я потеряла. Моя семья — как на них подействовало мое исчезновение? Может быть, они думают, что меня убили или изнасиловали? Скорее всего, считают, что я убежала. Что ж, на меня похоже — позволить им много лет любить себя и лелеять, а потом, чуть стало похуже, свалить. В последний год мне часто приходило в голову, что пора бежать из дома — я даже говорила об этом. Всего неделю назад, или около того, поругавшись с матерью, я сказала, что остаюсь дома только потому, что мне больше некуда податься. Она кричала и плакала, а меня это не трогало.
