Гилад Ацмон - Единственная и неповторимая

Хочешь услышать самое смешное? Даже Тахкемони, эта жирная свинья, был умел с детьми. Ну, знаешь, что я имею в виду: пидор, полный человеческого тепла, он играл с ними, смешил, подбрасывал их в воздух и даже не забывал поймать. Я сильно впечатлился. Даже сказал себе очень тихо, чтобы никто не слышал: «Смотри-ка, Аврум, этот кусок дерьма, Тахкемони, пока развлекается в свое удовольствие, но пройдет несколько дней и его жирная задница будет гнить в тюрьме». Я обошелся с ним жестко, потому что он меня достал. Но дело было не в личной обиде: он поставил под угрозу важную шпионскую деятельность. Давай я тебе еще феньку подкину. Соломинка, которая сломала спину верблюду.[31] В последний вечер, всего за двадцать четыре часа до того, как мы собирались низвергнуть его в ад, он пришел ко мне и говорит: «Аврум, нам надо поговорить». «Говори», — сказал я ему, а он: «Это очень личный разговор. Давай поищем тихий уголок?»

Так мы отошли подальше и он говорит: «Мы уже несколько лет работаем вместе. У нас были взлеты и падения. У нас были отличные времена и легкие разногласия. Я знаю, как много ты сделал, чтобы помочь мне достичь успеха, и я на самом деле очень тебе благодарен…

Поверь мне, я знаю всю эту актерскую дребедень вдоль и поперек: они лижут тебе жопу самыми ласковыми словами, а как только ты расслабишься, закроешь глаза и дашь их языку волю, тут они тебе засадят дрын и потребуют денег. Все, что они хотят, — это деньги, деньги и деньги. Плевать они хотели на чистое искусство и неподдельную красоту.»

Я его сразу прервал: «Тахкемончик, прекрати нести чушь и приступай к делу, пожалуйста, расскажи, что тебя тревожит». Он опять завелся с комплиментами и жополизством. Я заорал: «ТАХ-КЕ-МО-НИ!!!» Я начал тихо и постепенно набирал обороты, как реактивный самолет на взлете. Только после этого он испугался и зачастил как из пулемета:

«Я хочу денег, ты знаешь, я сын кибуцников, у меня нет ничего, я совершенно одинок в этом мире, я хочу осесть, остепениться, я знаю, что в этом проекте есть деньги, и немалые…

Как будто я не понимал, к чему он клонит. Я перебил его: «Почему ты столько времени молчал? Человек должен говорить, Тахкемончик. Тебе сегодня повезло». Я согласился с тем, что он должен получать больше денег. Я сказал, что уже целый месяц думаю о том, как бы вручить ему кругленькую сумму на обзаведение. Можешь считать, что мы обо всем договорились. Обнял его и сказал, что все будет хоккей. Хотя я прекрасно знал, что всего лишь через двадцать четыре часа его посадят на всю оставшуюся жизнь, вот тебе и обзаведение. Секи, в этом весь Аврум, я преисполнен сострадания к ближним, поэтому и дал ему последнюю ночь надежды.

На следующий день, после обеда, мы как раз закончили возиться с детишками и персоналом и подошли к автобусу, на котором должны были вернуться в Тель-Авив, как возле нас остановилась полицейская машина. Три полицейских вышли из авто и подошли к Тахкемони. Очень вежливо попросили его проследовать за ними в участок.

Он начал немедленно визжать как вонючий обиженный попугай: «В чем дело? Это провокация! Я ни в чем не виновен!»

Тогда полицейские сказали ему, что поступило несколько жалоб на его неадекватное поведение в отношении детей, включая сексуальную эксплуатацию и принуждение к занятию содомией. Один полицейский сказал, что он имеет право хранить молчание, но вместо этого Тахкемони заорал как девчонка: «Аврум, спаси меня, это ошибка, заговор! Это все сплошная ложь!»

Я хохотал в душе. Хохотал? Да я просто рыдал от смеха. Он мне будет говорить, что все это сплошное вранье? Конечно вранье, я сам его придумал. Но я не подал виду. Я притворился, что всецело на его стороне, сцепился с полицейскими, толкал их, пытаясь вмешаться, я клялся и божился, в общем, мешал им честно выполнять свою работу. И все выглядело так, будто я полностью на стороне бедного Тахкемони. А он рыдал как баба, может, уже понимал, что ему каюк.

С утра я первым делом пошел в участок, чтобы ободрить бедного Тахкемони. Он был раздавлен. Я обнял его и пообещал, что максимум через неделю он выйдет отсюда, я все устрою. Я сказал, что поговорю с судьей, заплачу родителям и, если надо, растворю мерзких детишек в чане с кислотой. Хлопнул его по плечу и сказал, что вскоре все будет опять хоккей.

15

Дани

В двадцать минут десятого коридорный постучался в дверь и разбудил меня. Тем утром я чувствовал себя особенно паршиво, больше всего мне хотелось умереть. Тело было как один сплошной синяк. Когда я раздевался прошлой ночью, обнаружил еще множество кровоподтеков на самых нежных частях тела. Даже яйца были лиловые, представляете? Эти чокнутые дуры специально постарались. Думаю, что все это произошло после того, как я потерял сознание, не могу припомнить, чтобы меня там щипали.

Я крикнул коридорному: «Проваливай!» но он упорствовал: «Простите за беспокойство, г-н Зильбер, но я принес вам очень важное личное письмо».

Я сразу понял, что письмо имеет отношение к ней. Я вскочил с кровати и поспешил к двери. За дверью стоял прыщавый английский парнишка в дурацкой викторианской форме. Он держал поднос с полным английским завтраком. Поблагодарив его, я добавил, что чашки кофе было бы более чем достаточно. Взял три утренние газеты и запечатанный конверт на мое имя. По дороге обратно в постель я успел отметить, что все три газеты отдали первые полосы моему вчерашнему хождению по головам. Я скользнул в постель, отгородился толстым одеялом от всего мира и вскрыл конверт. Внутри было коротенькое письмо, написанное на стандартной гостиничной бумаге. Должно быть, его написали ранним утром в холле отеля. Вот оно; с тех самых пор я вожу его с собой. Вот здесь, в футляре от трубы:

Дорогой мой Дани,

мне очень стыдно за вчерашние события. Я знаю, что с нашей встречи во Франкфурте, 18 месяцев назад, ты беспомощно ищешь глазами в толпе. Только вчера я поняла, что ты ищешь меня. Я должна признаться, что часто посещаю твои концерты, но, даже когда меня там нет, — пожалуйста, поверь мне, — мысленно я нахожусь с тобой. Я хочу, чтобы ты знал: я боготворю тебя и преклоняюсь перед твоей музыкой. Твоя музыка позволяет поверить, что в этом мире еще остались добро и сострадание. Позволь признаться. Я тебя люблю. Я хочу быть с тобой. Я хочу быть твоей женщиной, но, к несчастью, сейчас это невозможно. Я занимаюсь любовью с твоей трубой, снова и снова проигрывая твой последний альбом.

Когда я слушаю «Тягу тоски» я приближаюсь к пониманию сути вещей. Я плачу часы напролет. Ты мне нужен. Каждую ночь я молю Бога о том, чтобы ты был готов, когда придет время.

Я не мог понять смысл письма, поскольку, как я уже говорил, мой английский в те времена оставлял желать лучшего. Я уловил только, что ей понравилась «Тяга тоски», на сочинение которой меня вдохновило ее краткое явление в моей жизни.

Я позвонил в номер Аврума. Он ответил проснувшимся деловым голосом. Ему пришлось отменить и отложить концерты на ближайшие две недели. Мы, естественно, не могли выступать, пока мое лицо не придет в свою обычную форму или хотя бы пока губы не перестанут кровоточить и уменьшатся до натуральных размеров. Можете догадаться, что отмена концертов влекла за собой заметные финансовые убытки. Речь идет об отелях и полетах, концертных залах и зарплате техническому персоналу, аренде звукоаппаратуры ну и так далее… Я все это понимал, но тем не менее попросил Аврума срочно зайти ко мне в номер. К моему величайшему изумлению, он явился немедленно, раньше, чем я успел положить трубку на рычаг телефона. Выглядел он еще озабоченнее, чем обычно, и вплотную подошел к кровати, чтобы лучше понять мое состояние. Я молча протянул письмо. Он сразу отреагировал: «Где ты его взял?»

Я сказал, что его принес посыльный вместе с завтраком.

«Эти кретины англичане мало того, что они водят машину по другой стороне, так они еще полые идиоты, глупсы, и языку них дурацкий. Я же им сказал вчера на прекрасном английском, черным по белому, чтобы все письма и звонки переводились к Авруму в двести второй номер!»

Он подошел к маленькому столику у окна и набрал номер консьержа:

«Привет, это регистрация?.. Ты, сраный ублюдок, ты хочешь свести меня с ума. Сейчас я приду и накостыляю по твоей худой вонючей белой жопе. У меня мозги закипают от злости. Что ты говоришь?.. Не морочь мне голову!!! Я же ясно сказал: все письма для Дани идут Авруму, номер двести два, так какого черта он получает с утра письмо с посыльным? Ты вонючий остолоп, стой, где стоишь, я спускаюсь вниз, чтобы напиться твоей крови!»

Аврум замолчал на пару секунд. Наверное, он позволил консьержу сказать что-то в свое оправдание. Я уловил, что Аврум не очень врубается в то, что ему ответили. Вскоре, он совсем потерял нить разговора. Он стал часто моргать, лицо вытянулось и рука потянулась вверх, за голову. Я уже видел такое. Медленно он выставлял ногу вперед и начинал раскачиваться, как заправский боксер, выбрасывая смертельные хуки в лицо воображаемого противника. Когда стало совершенно ясно, что еще секунда — и он пошлет противника в глубокий нокаут, он заорал в трубку: «Кус март абук[32] ибн ослиная жопа, долбанный английский дрозофил!»