Борис Евсеев - Юрод
- Сказал: они боятся - я убегу. Потому и послали его предупредить: побег напрасен. Все, как на духу, рассказал. И тут же сам предложил бежать...
- Как на духу, говорите? Не нравится мне это. Ной Янович старичок милый, ученый, но, к сожалению, склонный к наушничеству и провокациям. Болезнь, что поделаешь.
Боюсь, подставляет он вас. Поможет вам бежать, вас поймают и как беглеца жестоко накажут... А из наказанных здесь веревки вьют... Да и наказывать умеют.
Впрочем... Есть вариант. Вы одежду-то у Академа возьмите... Он вам как бежать предлагал?
- Через баню... Во время помывки.
- Все правильно... Баня вечером. Ни одного поезда - даже если вы до вокзала доберетесь - вечером нет... Значит, подставка... Значит, надо думать, думать...
Я ведь страшно заинтересован в вашем побеге... Я ведь... А вот они! Мы сделаем так...
По направлению к Серову и Воротынцеву шла женщина-врач, следом за ней выступал санитар. Воротынцев, становясь на цыпочки, шептал что-то в ухо Серову, пригибая его к себе, размахивал левой свободной рукой...
- Дмитрий Евгеньевич? Калерия Львовна на конференции. Я пока ваш лечащий врач.
Насчет вас вот какое распоряжение. - Врач опустила глаза. - Инсулином вас решили подлечить. Закрепощенность все еще чувствуете? Ну, а как ваши мысли начет заговора? - Серов опустил голову вниз, помрачнел. - Ну, стало быть, сегодня и начнем. Проводите в палату.
Санитар тотчас взял Серова под руку, женщина-врач развернулась и пошла к раздаточному столику, за ней бежал маленький китаец Воротынцев и плаксиво, в пустоту вопрошал:
- А анализы? А кровь на сахар? Сорок шоков! Шутка ли? Я вас прошу сначала взять кровь у больного на сахар!..
*** Через два дня Серов, получив одежду от Академа, не дожидаясь вечерней бани, выскользнул во время мертвого часа через открытое окно инсулиновой палаты на крышу пристройки. Он сделал все так, как задумал Воротынцев: обрезал припрятанным ножичком ремни, пристегивавшие его к кровати, прихватил узелок с одеждой, воспользовавшись всегдашним почти часовым обеденным отсутствием инсулиновой медсестры, по крыше пристройки спустился в крохотный, образованный углами неплотно пригнанных друг к другу зданий и куском забора закуток. В темноватом этом закутке он переоделся и, с трудом отодрав слегка расшатанную и тоже указанную Воротынцевым доску от не имевшего соприкосновения с закрытым отделением и потому не охраняемого забора, - на автобусе поехал на вокзал. Он успел на поезд, уходивший на Москву в 13-40...
По дороге Серов время от времени вспоминал темный закуток, и ему чудилось: там, в закутке, в самом темном углу шевелится, вздувается, сонно вздрагивает, готовится проорать на всю больницу черный петух с седым оплечьем, с неестественным громадным, вощано-прозрачным клювом... "Юро, юро, юро... - клекотал ему вслед петух. - Юро, юро..." И вот теперь, выскочив из грязной, а когда-то салатной легковухи и сидя на земле, рядом с одной из подмосковных станций, Серов припоминал этот несшийся из закутка, еле сдерживаемый клекот сошедшего с ума петуха. Вспоминал петушиные утренние и вечерние крики, и ему казалось: это не он, Серов, вспоминает и вызывает в своем воображении петуха - петух, петух поселился у него в мозгу, над темечком, у виска...
Листы доктора Воротынцева Лист №30 Побег Серова удался. Пока возвратилась инсулиновая сестра, пока два часа искали Серова в больнице, пока думали-гадали сообщать Хосяку или ждать окончания поисков - листочки мои уехали... Пишу теперь просто для себя, для удовольствия.
Ну и еще, чтобы подразнить Хосяка, ежели он когда-нибудь до них доберется.
Читай, вор, читай!
Лист №31 Переполох! Побег вызвал переполох страшный. Хосяк и Калерия в тот же день вернулись с дачи. Целый вечер совещались с Глобурдой. При этом Глобурда гневался, что-то кричал. Хосяк смеялся. Калерия Глобурду о чем-то упрашивала.
"Телетеатр" на время прикрыли. Долго у себя, на втором, допрашивали Академа. Тот выскочил из кабинета в слезах, в панике кричал: "Нет! Нет! Не забирайте меня! Я все сделал как надо! Все!" Видно, Хосяк пригрозил положить Академа в больницу.
Про листки мои пока не знают. Когда вычислят, будет поздно... Чего это они так всполошились?
Лист №32 Вычислили. Вчера полдня искали листки. Сегодня Хосяк вызвал меня к себе.
Стращал, угрожал, думал - буду запираться. Но поезд уже в Москве, и листки отосланы по указанному адресу! Поэтому запираться я не стал... Сказал все. И о листках, и о лекарствах, и о театре, и об исчезающих и возвращающихся волонтерах. Хосяк потемнел, выслал меня вон...
Может, я переборщил? Не надо было так сразу... Но за одну минуту страха, разлившегося по длинному холеному лицу Хосяка, за одну тайную судорогу, продернувшую тело этого мерзавца я, пожалуй, отдал бы и жизнь! Но, кажется, и отдавать не придется. Есть кое-какие мыслишки, есть...
Лист №34 Этот лист уничтожу сразу же, как сделаю запись. Делаю ее только для систематизации мыслей.
Итак. Если разобраться, война сумасшедших и юродов у нас подготовляется. Из скорбного дома (и не только, видимо, из нашего) выпускают параноиков, шизофреников, психастеников для того, чтобы уничтожать нормальных, "чистых сердцем". Т.е. "идиотов" - в том смысле, который придавал этому слову Достоевский. Выпускают, чтобы сделать все наше время сумасшедшим! Внести в него бред "присвоения" и бред "высокого происхождения", бред "отрицания" и бред "преследования", бред "антагонистический", бред депрессивный, бред "ущербности"!
Сумасшедшие эти и те, кто ими управляет, хотят уничтожить все святое, пристойное, честное! Хотят уничтожить саму чистоту мысли, чистоту слова, чистоту помысла! В частности, и юродство уничтожить хотят...
Кстати. Нужно отметить. Юрод - категория моральная, а вовсе не медицинская, как утверждает Хосяк. Юродство - вовсе не "клоунизм" из учебника психиатрии!
Имморализм юрода - теснит ханжескую, мелочную и уродскую "моральность". Попирает стяжательство и гордыню, ростовщичество и наглую рекламу, его выхваляющую...
Лист №34-а Хосяк что-то готовит. Меня опять взяли в инсулинную! После первого же введения инсулина я впал в коматозное состояние, в шок. Видимо, доза была очень большой.
И это как назло тогда, когда я понял окончательно, кого и зачем посылает Хосяк за стены больницы и с чем эти люди возвращаются.
Лист №34-б Бесы - это люди, прошедшие спец. мед. обработку.
Лист №35 Вчера и сегодня - снова два шока, две комы.
Лист №36 Еще три шока. В один день... Неслыханно! Странно, но сердце выдержало. Вечером приходил Хосяк. Мило поговорили. Чего я вообще к нему привязался? Он, похоже, кое в чем раскаивается. А больные... Так ведь все неизведанное не без крови, не без боли дается. И им, больным. И нам, медикам...
Лист №37,8 Сегодня сахару дали мало. Скоты! Надо есть, есть, есть! Углеводы снабжают мозг.
Нилыч обещал втайне от медсестер подарить коробочку рафинаду. Лапушка! Сегодня неожиданно заболел доктор Глобурда. Говорят - инсульт. Странно. Я всегда думал, что он без головы. Дисморфофобия? Боязнь уродства тела? У него? У меня?
Лист №39,9 Конечно же, у меня острый галлюциноз! Больные никуда не исчезали, по ночам с пятнами крови на подбородке не являлись. Никакие они не "волонтеры смерти".
Просто бред... Петух - вполне нормальный. Ну, делирий в крайнем случае у него.
Споили больные петьку... Так и Нилыч говорит. Цыпа... Цыпа... Сахару... Са...
Лист 400 Афанасий Нилыч... Калерия Львовна... Душечки!.. Сахарку принесли! Славно...
Лист №40000,01 Аф. Нил. куда-то собирается уезжать. Двадцатая кома. Сахару ем от пуза! Афнил - мировой парень, больница - рай! Дома жить больному старому человеку - глупость!
Трется Академ здесь. Шиш ему, шиш! А рядом еще кто-то. Кыш отсюда, хвостатый!
Лист просто Вокруг сад райский! Петушки-курочки курлычут, квохчут. Гузки повыставили! Детки малые ходят, тоже попками сверкают. Пузанчики! Ко мне! Ко мне! Вот опять пришли, сахарку принесли. Цып-цыпа-цып...
Лист больничный Чай с сиропом: пью, пью, пью... И вмещается. Куда? Неясно. Но все одно: рай, рай... Блаженство... Благо... Бла...
*** Пошатывающийся, отяжелевший от сахарного сиропа и инсулина, беспечный и дурашливо-веселый, вышел маленький китаец Воротынцев на крыльцо 3-го медикаментозного.
Домой его отпустили нежданно-негаданно. Отпустили, не дожидаясь даже контрольного тридцатого шока. Но и незачем было действия остальных шоков ожидать! Маленький китаец изменился бесповоротно. Прекратил он сетовать на судьбу, перестал думать о лекарствах и их воздействии, Хосяка называл и про себя и вслух не иначе как Афанасий Нилыч, вором его более не считал, за медицинскую безграмотность не упрекал вовсе... О Серове, вывезшем дней десять назад в Москву исписанные мелко листки, Воротынцев старался не вспоминать совсем, о юродстве и прочей чуши - забыл, о причинах собственного грубо и подозрительно оборванного леченья - думать не думал...
