Андрей Дмитраков - Когда приходят ангелы

Прошло около двух недель. С каждым днем мне становилось лучше и лучше. Я начал есть, засыпать без снотворного, давно поборол «этический запор» и почувствовал, что полностью восстановился и готов к выписке. Родные привезли мою одежду и томик Бунина. Потянуло на лирику:

«Я выдернул волосы светлых иллюзий

Из черепа постных зацикленных дней.

Я их намотал на блесну и забросил

В пучину желаний русалки моей».

И это явный признак того, что я вновь на крыльях вдохновенья, а значит, пора.

В день отбытия домой, меня провожали всем отделением. Медсестры, на прощание попросили купить им клей.

– Дмитраков, у тебя деньги есть? – спросила одна из них.

– Есть немного.

– Купи нам пожалуйста тюбик канцелярского клея, в ларьке у ворот. А то документы нечем склеивать.

Я пошел, купил им три тюбика.

– Какой хороший парень, и не жадный, не поддавай и не попадай сюда больше…

Мужички крепко пожимали руку, наивно просили остаться. Смотрели на меня преданными глазами, желали удачи. Парадоксально, но я и сам испытывал некую грусть из-за того, что уезжаю. Хоть покидал я такое место, куда попадать никто не хочет и откуда, едва оклемавшись, бегут галопом. Если есть куда бежать, конечно. Но мне не хотелось. Всё дело в людях. Ведь там повстречались по настоящему искренние мужики, общаться с которыми было действительно трогательно, с которыми никогда не возникало ощущения упертого в спину дула. Ведь, по сути, абсолютно неважно кто перед тобой, банкир или бомж, работяга или бездельник, богатый или бедный. Лишь бы в душу не лез не сняв обуви и тем более не плевал туда, по поводу и без. И это положение определяет многое. Это определяет все. И сердцу было грустно с ними расставаться. Саня прикатил мой секретный авиа-чемодан на колесах.

– Держи, – протянул я плату за пальтишко.

– Спасибо, – ответил санитар, явно просчитывая про себя, сколько он сможет купить пачек чая. Я поблагодарил медсестер, врачей за то, что поставили на ноги, пожелал всего хорошего. Саня проводил меня до выхода.

– Ну, будь здоров, спасибо и осторожней с «чаепитием», – пожелал я ему.

– Носи на здоровье и не волнуйся, – сказал он на прощание.

Я легкой поступью последовал на автобусную остановку, доехал до метро, нырнул под землю, всплыл на железнодорожном вокзале, купил билет на электричку и вернулся домой. Принял душ, смыл с себя запах больницы, переоделся, пообедал, вынул обновку, пробежался по ней щеткой и направился на прогулку по осеннему городу. Щедрая осень обильно усыпала землю золотыми листьями. Теплый, нежный ветер не спеша разносил тонкие обрывки паутины своим случайным адресатам. Широкий птичий клин высоко в чистом небе устремился на «юга», а я гулял, наслаждаясь прекрасным погожим деньком, радуясь своему возвращению к жизни, возрожденной надежде. Три девочки, школьницы завидев меня издалека, остановились. Я шел по аллее им навстречу в новом пальто из «психушки», в солнцезащитных очках из Домбая, в бейсболке из Японии, с логотипом фирмы производящей мощные бензопилы.

– А можно автограф… – смеясь, попросили они всерьез. Видимо, приняли меня за американскую рок-звезду.

– Не сегодня девочки, не сегодня, – улыбнулся я и поспешил на почту, чтобы отправить Сане-санитару обещанный диск со своими песнями.

Мальчика с мячиком звали Дениска, и было ему, как оказалось, двадцать четыре года. Над ним многие издевались, пугали, отбирали мячик, били его. Родители у него — алкоголики. Его беда — следствие их пагубной страсти. Он мучается из-за них, ни за что. И сколько таких Денисок лежит по больницам, диспансерам, хосписам…

Ему никогда не пойти, куда вздумается, не прочитать хорошую книгу, не порадоваться солнечному дню, не прокатиться на велосипеде перед сном, не съездить на рыбалку, не выгулять любимого пса, не сходить в кинотеатр, не увидеть закат на море, не влюбиться в однокурсницу, не жениться, не загадать желание в момент падения заветной звезды, не поговорить о планах на лето, не быть другом, никому не помочь. Дениске никогда не прозреть в этом мире. Пока он здесь, на земле, все, что касается его, действительно, жалкого существования, начинается со злокачественной частицы «не». Остается лишь верить, что однажды там, за чертой, он откроет глаза, придет в себя и улыбнется. Просто улыбнется.

Как-то перед обедом, за день до моей выписки, он вцепился мне в руку, будто не хотел отпускать, словно я его близкий человек. Точно почувствовал, что я люблю его. Я ощутил металлический привкус во рту и повел его за руку в столовую. С тех пор я молюсь за него…

Твоя волна

Погода в те весёлые, праздные дни стояла отличная. Солнце не жгло, ласково щадя наши плечи, спины и радостные лица. Прохладный свежий ветер, вдоволь нагулявшись по морским просторам звёздной южной ночи, залетал в открытое окно съёмной квартиры. Точно взбалмошный бродяга приятель, прокутивший ночь до утра, ветер врывался в сонные комнаты, будил, бодрил, вдохновлял, и мы, едва проснувшись, всей компанией спешили на пляж.

Чем ближе к морю, тем гуще чувственный трепет поднимается в груди. И ты, предвкушая встречу с прекрасным, зажмуришь глаза на мгновение и почувствуешь, как спокойная волна с убаюкивающим шумом и клокотанием коснётся твоих, уже слегка загорелых ног и покорно отступит, изменив сложную мозаику камешек, ракушек, округлившихся осколков бутылочного стекла. Выбросит на берег быстрого краба, откинет на сушу нерасторопную, кисельную медузу.

Из каких же далей и времён спешила волна к этим берегам? Сколько неба впитала она в себя? Сколько дельфинов благословило её на долгий путь к твоим ногам? И эта волна никогда не похожа на предыдущую, и она никогда не станет следующей. Она неповторима. Лишь одно незыблемо — она всегда твоя.

Я помню первую сознательную встречу с морем. Летней ночью далекого детства мы с отцом ехали в поезде, и я не мог уснуть. В купе было душно, а на душе неспокойно и тревожно без всякой причины. Мне двенадцать лет. Колёса с уже привычным лязгом отстукивали последние километры нашего пути. В вагоне все спали. Рано утром мы должны были прибыть в город с громким названием — Адлер. Я поднялся со своего места и прошёл к открытому окну, что напротив купе проводницы. Вскарабкался на выступ у печки и выглянул наружу, в нежный август. И вдруг впервые в жизни увидел, услышал и почувствовал море. Ошеломлённо вдохнул его неповторимый незабываемый аромат, ощутил могучую силу его и великую тайну. Я испугался этого необъятного, тёмного, неспокойного пространства, этого неслыханного ранее шума, плавного, но мощного наката волны. С каким-то нелепым страхом я осознал, что оно живое. В панике спрыгнул с выступа, ударился подбородком, ушиб колено. Прихрамывая, побежал в своё купе, запер дверь изнутри, и с головой укрылся одеялом. Затаил дыхание, замер. Но страх потихоньку таял, подогреваемый жаром любопытства, и я осторожно вышел из купе, на цыпочках подкрался к окну, всматриваясь и вслушиваясь в манящую, зыбкую даль, и простоял, не в силах оторваться от окна, до утра. Я видел, как всходит солнце, и золотистая сверкающая бирюза разливается по бескрайней глади. Широко открыв глаза, я наблюдал за рождением невероятного утра. Сонные чайки купались в лучах небесного светила, и где-то там, я не мог понять — далеко это или близко, чуть уловимая глазом, линия горизонта едва разделяла глубокую синь бездонного неба и голубую бесконечность сияющего моря. Небо и море сливались в один Божественный, грандиозный, неповторимый пейзаж. Мне больше не было страшно. Я был уже влюблён. Это чувство живёт во мне и сейчас. Много лет прошло с тех пор, и я снова и снова приезжал на побережье…

По пути на пляж мы с друзьями купили арбуз. Расположились у самого «коридора жизни», у береговой линии, где встречаются вода, небо и суша, где любят гулять босоногие влюблённые и обожают барахтаться дети. Наспех сбросив с себя одежду, мы исполнили нами же придуманный, шуточный ритуал, под названием «Хабыдыш». Это когда ты, выжидая волну повыше, разгонишься и со всего маху бросишься в неё, закинув ноги, технично, словно прыгая через планку. И тебя накроет и закрутит в солёной круговерти, закупорит уши, сорвёт плавки, и ты захохочешь-забулькаешь под водой, ощущая всю прелесть и радость жизни. Это и есть, настоящий «Хабыдыш».

По вечерам мы выходили в город, заболевший разгульной бессонницей, как минимум до октября, подхвативший ангину от холодного пива, накрытый таинственными тенями ночных парков и разноцветными зонтиками уличных кафе. Мы гуляли по его лунным аллеям, посещая бары и ресторанчики, почти до рассвета. У нас не было повода быть счастливыми, а отсутствие его — явный признак счастья. Мы были молоды, здоровы, и не задумывались о многом в те прекрасные, млечные ночи, а просто мечтали и смотрели на звезды.