Мария Галина - Медведки
Не люблю звонков.
– Вы что, следили за мной? – спросил он, даже не сказав “здрасте”.
– Следил? Мне делать нечего, по-вашему?
– Расспрашивали знакомых? Родню? Вы же гарантировали…
Не понравилось ему? Вообще-то до сих пор у меня рекламаций не было.
– Никого я не расспрашивал. – Я из коридора видел, что Сметанкин поднял голову и прислушивается. – Я никого ни о чем не расспрашиваю. Не вступаю в контакты. Это принцип моей работы.
– Тогда откуда вы знали?
– Что я знал?
– Про то, как мы стояли у изгороди. С Катькой.
– С какой Катькой? Ничего не понимаю.
– Ну, вы написали… про то, как я… – Он запнулся. – Меня на дачу отправили, к тетке, ну и она там жила. Папаша у нее какой-то шишкой был, домработница, шофер, все такое. Она старше меня была на год. Нос передо мной задирала. Вела себя как та еще стерва. А потом… ну была там одна история, один урод пнул собаку, щенка, и я… И вот после этого мы как-то… – Он опять запнулся. – Ну, все это кончилось быстро, конечно, но я как сейчас помню, эта изгородь, знаете, как в деревне бывает, три жердины, сухие такие, серые, и мы стоим, и нам надо сказать друг другу что-то очень важное, и мы молчим, и сеном пахнет, травой скошенной, и я опускаю глаза и вижу, как по жердине рядом с трещиной ползет муравей, и тут я вижу, блин, а он вовсе и не черный, как я раньше думал, а красноватый и просвечивает даже. Я забыл об этом, а сейчас вот прочел и вспомнил… Откуда вы…
– Ниоткуда, – сказал я, – просто так надо было. Ну раз я работал над вашей историей, должен быть муравей. Я так вижу.
– Мне говорили. – Он опять запнулся. – Серый говорил.
Я покосился на Сметанкина. Тот по-прежнему застыл над коробкой с фотографиями, косясь в мою сторону.
– У меня свои методы, – я слегка расслабился, – я медитирую. Подключаюсь к общему информационному полю. Вы же в курсе, мы все находимся в общем информационном пространстве. В ноосфере. Там все наши воспоминания, так что любой тренированный человек может войти туда и взять что ему надо.
– Что-то слышал, – сказал он неуверенно.
– Про академика Вернадского что-нибудь слышали? Про Тейяра де Шардена?
– Что-то слышал, – повторил он.
Может, и не слышал, но признаваться в этом ему было неловко.
– Так вот. Я работаю с информационным полем. На основании их трудов. Разработал уникальную методику. Это конфиденциальная информация, но вам я готов пойти навстречу. Нареканий нет?
– Что вы! Там… – он опять запнулся, – все как надо.
– Я рад. Это моя работа.
Я отключился. В таких случаях лучше насильственно прервать разговор, оставив звонившего в состоянии легкой растерянности, он потом сам додумает все, что требуется, и сделает это гораздо лучше меня.
Сметанкин по-прежнему сидел на корточках у коробки, но теперь он смотрел на меня. Примерно так же, как на старые фотографии – с жадностью и надеждой.
– Я так понял, вы что-то там угадали, – сказал он.
– О, как я угадал! – Я с размаху плюхнулся в продранное кресло. – О, как я все угадал!
Он не улыбнулся, не отреагировал на цитату. Не наш человек. Тяжелое детство, деревянные игрушки.
– Что-то про заказчика? Он не говорил, а вы угадали?
– Ну… в общем, вроде да.
– Вы и правда не следили за ним?
Я напомнил себе, что Сметанкин – тоже клиент.
– Я не навожу справок. Принципиально. Это только создавало бы помехи. Мне нужна чистая, дистиллированная информация. А ее может дать только сам человек.
– В смысле? Вы его гипнотизируете, что ли?
– Я не Вольф Мессинг. Нет, конечно. Я просто с ним разговариваю.
– Вы и вправду верите в общее информационное пространство? Или заливаете для понту?
– Скажите, а у вас никогда такого не было, чтобы приснилось какое-то совершенно незнакомое место? А потом вдруг вы оказываетесь там наяву? И все совпадает?
Он задумался:
– Ну, в общем, да. Было пару раз.
– Значит, вы во сне подключились к ноосфере. Бывают такие спонтанные подключения. Можно считать там чужую память. А можно – будущее.
– Что?
– Свое собственное будущее. В ноосфере нет ни прошлого, ни будущего, сплошной массив информации.
– Все-таки вы гоните, – сказал он недоверчиво.
– Думайте как хотите. – Я пожал плечами, вернулся в прихожую и стал натягивать куртку. – Вы тут пока подберите себе остальных родственников, а завтра я приду и мы продолжим.
Его я тоже оставил в некотором недоумении. Тот же принцип. Пускай сам гадает что к чему. Он в конце концов такого наворотит, до чего бы сам я сроду не додумался.
Ну и потом, я и правда устал. Спускаясь по широкой выщербленной мраморной лестнице (наверное, тут когда-то был доходный дом) к бледному, маячившему внизу пятну света, я думал о тех странных случаях, когда вранье становится правдой, а правда – враньем. Этот муравей, эта девушка с ее прекрасным высокомерием – были ли они на самом деле? Или оно проявилось под моей рукой в его памяти, как когда-то в детстве проявлялись под моей рукой цветные картинки на пустых страницах, если проведешь по ним мокрой ваткой? Так или иначе, оно у него теперь есть, прекрасное лето, лето взросления, и никто уже никогда это лето у него не отнимет.
Я уже давно думаю, что говорящие головы в телевизоре – подделка. Фэйк. Смоделированы на компьютере. Кто их вне ящика видел? Машины с правительственными номерами, тонированными стеклами, которые проносятся мимо в окружении мотоциклетного эскорта? Мало ли кто сидит за тонированными стеклами? И сидит ли вообще?
Один раз смоделировать говорящую голову выгодней, чем содержать несколько сотен бездельников в реале. Вдобавок живые могут и учудить что-то непредсказуемое, тогда как эти всегда делают и говорят именно то, что от них требуется.
Отец, напротив, относится к говорящим головам с полной серьезностью. Он вообще верит средствам массовой информации. И в климатическую бомбу, и в страшную подземную машину, вызывающую землетрясения, и в честных политиков. Мне он не верит ни на копейку. Я заведомо не могу сказать ничего умного.
– Папа, этот препарат не сертифицирован. Видишь, на нем написано “биодобавка”. Ну зачем он тебе понадобился? Совершенно бесполезная вещь. И дорогущая к тому же.
– В газете писали, – сказал папа.
– Мало ли что в газетах пишут!
Там наверняка было написано “на правах рекламы”, но папа из принципа не читает мелкие буквы. Он считает, что редакторы специально используют петит, чтобы издеваться над пожилыми людьми. И еще он в глубине души верит, что старость можно вылечить. Нужно только подобрать правильный препарат. И правильную диету.
– Тетя Лиза заходила?
– Заходила. И спрашивала про тебя. Что я ей могу сказать? Мне стыдно.
Я тоже в детстве думал, что это не мои родители. Что меня перепутали в роддоме. Пока не сообразил, что у меня три соска. Как у папы. А три соска – достаточно редкая аномалия. Я папин сын, тут ничего не поделаешь. Странно, что сообразил я это только годам к десяти; наверное, до этого думал, что у всех мужчин три соска…
– Пойди посмотри, как там молоко…
Он так самоутверждается. Приказывает, а я выполняю. Все как раньше. Он большой и сильный.
Молоко в духовке стояло уже бог знает сколько времени, на медленном огне. Он его топит. Топленое молоко приобретает коричневатый оттенок, и еще на нем появляется толстая, в палец, пенка, которую отец считает особенно вкусной. Когда я был маленьким, он попробовал поделиться этим удовольствием со мной. Меня вырвало, а он обиделся.
Вокруг конфорок слой гари, а я, между прочим, приплачиваю тете Лизе, хотя отцу этого не говорю. Он думает, что она заботится о нем по доброте душевной.
Я плеснул на плиту розовую моющую жидкость и потер грязной мочалкой. Ссохшаяся корка грязи отдиралась неохотно, мочалка оставляла на плите коричневые разводы.
– Что ты там возишься? – Отцу пришлось повысить голос, я заметил, что голос у него стал почти женским – перестал вырабатываться тестостерон. – Зачем? Там все чисто. Тетя Лиза мыла. Я мыл.
Похоже, он видит только то, что хочет, – идеально чистую кухню, заботливую родственницу. И непутевого сына.
Я обтер руки липким полотенцем и вернулся в гостиную.
– Молоко стопилось, – ответил я на его молчаливый вопрос. – Или утопилось. В общем, готово.
– Ты будешь?
Не то чтобы он не помнит, что я терпеть не могу топленого молока. Просто до сих пор не способен поверить.
– Ты все еще не нашел работу?
– Я работаю, папа.
– Редактор – не профессия для здорового мужчины. Тем более у тебя нет соответствующего образования. Ты всю жизнь так и будешь на подхвате.
У него была профессия. Его ценили. У него есть грамоты. Какие-то записи в трудовой книжке. На пенсию его отправляли с большой помпой, цветы, банкет… Потом не позвонила ни одна сволочь. После этого он начал стариться очень быстро. И отказался выходить на улицу. Наверное, не хочет встречаться лицом к лицу со своими сослуживцами.
