Нил Шустерман - Бездна Челленджера
Сегодня море похоже на американские горки, разве что без петель и разворотов, и воронье гнездо раскачивается вместе с мачтой из стороны в сторону, как метроном. Как бы я ни старался держать коктейль покрепче, он плещется в стакане, изредка капая на пол и исчезая в щелях между досками.
— Знаешь, он ведь живой, — говорит артиллерист — ответственный за корабельную пушку обветренный матрос, чьи руки испещрены отвратительными татуировками. — Он живой и хочет есть. — Тут я понимаю, что голос исходит не изо рта матроса, а от одного из черепов на его руке. Того, что с игральными костями вместо глаз.
— Кто живой? — обращаюсь я к татуировке. — Корабль?
Череп качает головой:
— Деготь, на котором все держится.
— Им же просто конопатят щели! — удивляюсь я, и все черепа хохочут.
— Давай, успокаивай себя, — произносит обладатель игральных костей. — Но если ты как-нибудь с утра недосчитаешься пары пальцев на ноге, имей в виду: он попробовал тебя на вкус.
42. Дух битвы
Посреди ночи я пробираюсь на бушприт, стараясь не встретиться с несущими вахту матросами. На этот раз я специально соскальзываю с хорошо отполированного бруса, и прекрасная дева — корабельная статуя — ловит меня, как я и ожидал. Сначала она держит меня за запястья, потом подтягивает повыше и обнимает своими деревянными руками. Хотя ничто, кроме ее объятий, не отделяет меня от пучины морской, почему-то здесь мне гораздо спокойнее, чем на борту.
Сегодня море спокойно. Только редкая зыбь окутывает нас легким солоноватым туманом. Статуя обнимает меня, и я рассказываю ей все, что узнал:
— Капитан верит, что ты приносишь удачу и способна очаровать морских чудищ.
— Удачу? — фыркает она. — Я не очень-то удачлива, раз торчу на носу и сношу все удары, которые море на меня обрушивает! А чудовищ может очаровать только их собственное туго набитое брюхо, уж поверь мне.
— Я просто передаю тебе его слова.
Мы оседлали волну: корабль взмывает вверх и опадает. Дева сжимает меня так крепко, что мне не приходится держаться самому. Я провожу рукой по ее волосам из тикового дерева.
— У тебя есть имя? — спрашиваю я.
— Каллиопа. В честь музы поэзии. Мы не встречались, но, говорят, она прекрасна.
— Как и ты.
— Будь осторожен, — предостерегает статуя с легчайшим намеком на улыбку. — Лесть может заставить меня разжать руки — и что с тобой станет?
— Намочу штаны. И не только, — ухмыляюсь я в ответ.
— А у тебя имя есть? — спрашивает она.
— Кейден.
— Красивое имя.
— Обозначает «дух битвы», — замечаю я.
— А на каком языке?
— Понятия не имею.
Она смеется, я тоже. Кажется, сам океан улыбается, причем ни капельки не насмешливо.
— Согрей меня, Кейден, — шепчет Каллиопа. Ее голос похож на нежный скрип тоненькой веточки. — У меня нет собственного тепла, разве что от солнца — а солнце за полмира отсюда. Согрей меня.
Я зажмуриваюсь и источаю тепло. Мне так хорошо, что даже плевать на занозы.
43. Кабуки
— Ты знаешь, зачем тебя сюда вызвали? — спрашивает школьный психолог, мисс Сиссель. Все ученики обожают называть ее по фамилии, потому что она забавно звучит.
Я пожимаю плечами:
— Поговорить с вами?
Она вздыхает, понимая, что разговор будет долгим:
— Да, но ты понимаешь, почему тебе надо со мной поговорить?
Я храню молчание: чем меньше я скажу, тем больше у меня контроля над ситуацией. Хотя у меня так дергаются колени, что говорить о контроле просто смешно.
— Ты здесь из-за контрольной по естествознанию.
— А, это… — Я опускаю взгляд и тут же понимаю, что психологу нужно всегда смотреть в глаза, а то она найдет в этом какой-нибудь застарелый комплекс. Я снова гляжу ей в лицо.
Психолог открывает папку с моим именем. Откуда она в кабинете психолога? А у кого еще заведена на меня папка? Кто решает, что туда дописывать и что убирать? Как это отражается на моем личном деле? Что вообще такое — личное дело? До каких пор оно останется со мной? Не будет ли его призрак стоять за моей спиной до самой смерти?
Мисс Сиссель (да, мне тоже нравится, как это звучит) достает из папки мой бланк ответов, в котором закрашено гораздо больше кружочков, чем нужно.
— Очень… творческий подход, — замечает психолог.
— Спасибо.
— Можешь сказать, зачем ты это сделал?
В этой ситуации ответить можно только так:
— Мне показалось, что будет забавно.
Мисс Сиссель знала, что я это скажу, я знал, что она это знает, и она знала, что я знаю. Так что это было своего рода ритуалом. Вроде японского театра Кабуки. Мне уже жаль психолога за то, что ей приходится все это проговаривать.
— Мистер Гатри не единственный, кто за тебя беспокоится, — продолжает она самым заботливым тоном, на который способна. — Ты прогуливаешь уроки и не пытаешься сосредоточиться на задании. Тебе это не свойственно.
«Не свойственно»? Я что, животное, чтобы изучать мои повадки? Может, где-то пишут тесты обо мне? Интересно, за это ставят оценки или только зачет-незачет?
— Мы беспокоимся и хотим тебе помочь, если ты нам позволишь.
Теперь моя очередь тяжело вздыхать. Не выдержу я этого Кабуки.
— Давайте напрямик. Вы думаете, что я употребляю наркотики.
— Я этого не говорила.
— И я не говорил.
Психолог закрывает и откладывает папку — может быть, чтобы показать, что наша беседа будет конфиденциальной. Я не ведусь. Она подается вперед, хотя стол все равно разделяет нас, словно огромный пустырь, и произносит:
— Кейден, я знаю только, что что-то не так. Проблема может быть в чем угодно, в том числе и в наркотиках, но не обязательно в них. Я бы хотела услышать, что происходит, от тебя самого.
«Что происходит?! Я в последнем вагончике американских горок, поезд забрался на самую верхотуру, и передние вагончики уже рухнули вниз. Я слышу вопли их пассажиров и понимаю, что через пару секунд буду вопить точно так же. Я застрял в том мгновении, когда самолет приземляется с жутким скрежетом и здравый смысл еще не успевает убедить тебя, что так и должно быть. Я прыгаю с обрыва и понимаю, что могу летать… но некуда приземлиться, даже если лететь целую вечность. Вот что происходит!»
— Значит, ты не хочешь ничего говорить? — уточняет мисс Сиссель.
Я крепко прижимаю колени руками, чтобы они перестали ходить ходуном, и смотрю прямо в глаза психологу:
— Послушайте, у меня просто был тяжелый день, вот я и решил отыграться на контрольной. Я знаю, что это глупо, но мистер Гатри все равно не выставит мне двойку, так что это даже не отразится на моей успеваемости.
Мисс Сиссель откидывается на стуле и пытается крыть самодовольное выражение лица:
— Ты вспомнил об этом до или после того, как сдал контрольную?
Я никогда не играл в покер, но сейчас блефую, как заправский игрок:
— Да ладно, вы серьезно думаете, что я бы по доброй воле ухудшил себе успеваемость? Такая глупость мне не свойственна.
Психолог не до конца мне верит, но понимает, что допытываться дальше бесполезно.
— Спасибо за откровенность, — произносит она, но я знаю, что откровенностью тут и не пахнет.
44. Ключ босса
Потребность бродить снедает меня все сильнее. Я меряю комнату шагами, вместо того чтобы делать уроки. Я шатаюсь по гостиной, хотя пришел посмотреть телевизор.
Вместо обычных дневных передач идет прямая трансляция злоключений какого-то канзасского мальчика, свалившегося в заброшенный колодец. Показывают его рыдающих родителей, пожарных, спасателей и экспертов по колодцам (да-да, в наши дни есть эксперты вообще по всему). Изображение периодически переключается на съемку с вертолета, как будто идет автомобильная погоня, хотя парня в колодце никто не угонял.
Я брожу по гостиной, не в силах ни оторваться от новостей, ни спокойно посидеть.
— Кейден, если хочешь смотреть телевизор, сядь, — просит мама, похлопывая по дивану рядом с собой.
— Я весь день сидел в школе, — огрызаюсь я. — Могу я хоть дома расслабиться?
Чтобы ей не мешать, я отправляюсь в свою комнату и целых десять секунд лежу на кровати, потом поднимаюсь и иду в ванную, хотя мне туда не надо, затем спускаюсь на кухню попить воды, хотя пить мне не хочется, и снова поднимаюсь.
— Кейден, прекрати! — кричит Маккензи, когда я прохожу мимо примерно в десятый раз. — Ты меня нервируешь!
Маккензи плотно засела за видеоигру и не оторвется от нее, пока не дойдет до конца, что случится часов через сорок-пятьдесят игрового времени. Я в нее уже играл, но сейчас у меня не хватило бы на это терпения.
— Можешь помочь? — просит сестра. Я смотрю на экран. В клетке заперт большой сундук с сокровищами, и совершенно непонятно, как к нему подступиться. Сундук светится красно-золотым — значит, он непростой. Иногда приходится всю голову сломать, чтобы обнаружить в итоге пару вонючих рупий, но в красно-золотых сундуках хранятся настоящие сокровища. — В сундуке ключ босса, — продолжает Маккензи. — Я убила чертов час, чтобы его открыть, а теперь мне дотуда не добраться. — Забавно, что один ключ нужен, чтобы достать другой.
