Чезаре Павезе - Прекрасное лето
Теперь, когда она знала, что Гвидо такой хороший, у нее прибавилось смелости, и, положив голову ему на плечо, она сказала, что хочет всегда видеться с ним наедине, потому что с ним ей хорошо, а с другими нет.
– Вечером сюда приходит ночевать Родригес, – сказал Гвидо, – не хочешь же ты, чтобы я выставил его на улицу. Здесь работают, понимаешь?
Но Джиния сказала, что ей довольно часочка, минутки, что она тоже работает и будет забегать сюда каждый вечер в это время, но хочет заставать его одного.
– Когда ты станешь штатским, Родригес все равно будет приходить? – спросила она. – Мне очень хотелось бы посмотреть, как ты рисуешь, но чтобы никого больше не было.
Потом она сказала, что согласилась бы позировать ему, но только на этом условии. Они лежали в темноте, и Джиния не замечала, что темнеет. В этот вечер Северино пришлось уйти па работу, поужинав всухомятку, но это случалось уже не в первый раз, и он никогда не жаловался. Джиния ушла из студии, только когда пришел Родригес.
В эти последние дни перед увольнением с военной службы Гвидо по вечерам грунтовал и сушил холсты, прилаживал мольберт и все приводил в порядок. Он никуда не выходил. Как видно, было делом решенным, что Родригес и дальше будет жить с ним. Но Родригес умел только устраивать кавардак и заводить пустые разговоры, когда Гвидо было некогда. Джиния была бы так рада помочь Гвидо навести в студии чистоту и порядок, но понимала, что Родригес стал бы приставать к ним и мешаться у них под ногами. От нечего делать она опять начала гулять с Амелией. По большей части они ходили в кино, потому что обе кое-что утаивали друг от друга, и им было нелегко проводить вечера, болтая. Было ясно, что у Амелии что-то на уме и она ходит вокруг да около – недаром она то и дело острила насчет блондинов и блондинок. Но Джиния уже привязалась к ней и была неспособна скрывать свои чувства. Однажды вечером, когда они возвращались домой, она спросила, договорилась ли Амелия с той художницей. Амелия сделала большие глаза и сказала, что об этом нечего говорить.
– Почему же, – сказала Джиния, – я никогда не позировала, но мне неприятно, если ты из-за меня потеряла эту работу.
– Перестань, пожалуйста, – сказала Амелия. – Ты нашла любовника и плюешь на всех. Правильно делаешь. Но на твоем месте я бы поостереглась.
– Почему? – спросила Джиния.
– Что говорит Северино? Нравится ему зять? – со смехом сказала Амелия.
– Почему я должна остерегаться? – спросила Джиния.
– Ты отбиваешь у меня моего прекрасного художника и еще спрашиваешь?
У Джинни екнуло сердце. С минуту она шла молча, чувствуя на себе взгляд Амелии, потом спросила:
– Ты позировала Гвидо?
Амелия взяла ее под руку и промолвила:
– Я пошутила.
Потом, помолчав, сказала:
– Разве не лучше нам гулять вдвоем, как женщина с женщиной, чем портить себе кровь, путаясь с хамами, которые ничего не понимают в девушках и ухлестывают за первой попавшейся?
– Но ты ведь крутишь с Родригесом, – сказала Джиния. Амелия пожала плечами и фыркнула. Потом проговорила:
– Скажи мне одну вещь. Гвидо по крайней мере осторожен?
– Не знаю, – сказала Джиния.
Амелия задержала ее и взяла за подбородок.
– Посмотри мне в лицо, – сказала она.
Джиния не стала сопротивляться, потому что речь шла о Гвидо. Они остановились в тени подъезда, и Амелия быстро поцеловала ее в губы.
XI
Они пошли дальше, и испуганная Джиния натянуто улыбалась под взглядом Амелии.
– Сотри помаду, – сказала Амелия спокойным голосом.
Джиния, не останавливаясь, достала зеркальце и смотрелась в него не отрываясь, пока они не дошли до следующего фонаря – все разглядывала глаза и поправляла волосы.
– Ты, наверное, думаешь, что я выпила? – сказала Амелия, когда они миновали фонарь.
Джиния спрятала зеркальце и, не отвечая, пошла дальше. Стук их каблуков по тротуару отдавался в ушах. На углу Амелия хотела было остановиться, но Джиния сказала:
– Нам сюда.
Они завернули за угол, и, когда подошли к подъезду, Амелия сказала:
– Ну, пока.
– Пока, – сказала Джиния и пошла дальше одна.
На следующий день, когда она вошла в студию, Гвидо зажег свет, потому что на улице стоял туман и, заволакивая огромные стекла, казалось, окутывал и их самих.
– Почему ты не разожжешь керосинку? – спросила Джиния.
– Керосинка горит, – сказал Гвидо, который на этот раз был в куртке. – Не бойся, зимой будем топить камин.
Джиния, обойдя комнату, приподняла прибитый к стене кусок материи и увидела маленький камин, заполненный стопками книг и всяким хламом.
– Как хорошо. И тот, кто позирует, встает сюда?
– Если позирует голым, – сказал Гвидо.
Потом он вытащил из-под кровати чемодан, в котором оказалась его штатская одежда.
– У тебя были натурщицы? – спросила Джиния. – Покажи мне папки с рисунками.
Гвидо взял ее за руку повыше локтя.
– Я вижу, ты много чего знаешь про художников. Скажи-ка, ты знакома с кем-нибудь из нашей братии?
Джиния шутливо приложила палец к губам и попыталась вырваться.
– Лучше покажи мне папки. Вы с Амелией говорили, что сюда приходило много девушек.
– Попятное дело, – сказал Гвидо, – такая у меня профессия. – Потом, чтобы она не вырывалась, поцеловал ее. – Так кого же ты знаешь?
– Да никого, – сказала Джиния, обнимая его. – Я хотела бы знать одного тебя и чтобы никто больше сюда не приходил.
– Мы соскучились бы, – сказал Гвидо.
В этот вечер Джиния хотела подмести пол, но половой щетки не нашлось, и она решила хотя бы перестелить постель за портьерой, грязную, точно звериное логово.
– Ты будешь спать здесь? – спросила она.
Гвидо сказал, что любит ночью смотреть на звезды и будет спать на тахте.
– Тогда я не стану перестилать постель, – сказала Джиния. На следующий день она пришла со свертком в сумочке. Это был галстук для Гвидо. Гвидо, шутя примерил его на свою серо-зеленую гимнастерку.
– Когда ты будешь в штатском, он тебе пойдет, – сказала Джиния.
Потом они ушли за портьеру и сплелись в объятиях на неубранной постели, натянув на себя одеяло, потому что было холодно. Гвидо сказал, что это ему полагается делать ей подарки, и Джиния, состроив гримаску, попросила у него половую щетку для студии.
Эти дни, когда они виделись вот так, урывками, были самые лучшие, только у них никогда не было времени спокойно, не торопясь поговорить, потому что с минуты па минуту мог прийти Родригес, а Джиния не хотела, чтобы он застал ее неодетой. Но в один из последних дней Гвидо сказал, что чувствует себя перед ней в долгу, и они договорились пойти куда-нибудь после ужина.
– Пойдем в кино, – сказал Гвидо.
– Зачем? Лучше погуляем, так хорошо побродить вдвоем.
– Да ведь холодно, – сказал Гвидо.
– Можно пойти в кафе или в танцзал.
– Я не люблю танцевать, – сказал Гвидо.
Вечером они встретились, и Джинии было как-то странно, что она идет по улице с сержантом, но она говорила себе, что это Гвидо и что он все тот же. Сперва Гвидо держал ее за руку, как девочку, но ему то и дело приходилось отдавать честь офицерам, и Джиния перешла на другую сторону и сама уцепилась за его руку. Так они шли, и Джинии даже улица казалась другой.
«Что, если бы мы встретили Амелию?» – думала она и рассказывала Гвидо про синьору Биче, стараясь удержаться от смеха. Гвидо шутил и приговаривал:
– Через три дня я перестану отдавать честь этим образинам. Посмотри только, что за рожи – так и просят кирпича.
– Амелия тоже любит потешаться над прохожими, – сказала Джиния. – Остановится и смеется им в лицо.
– Амелия иногда перебарщивает. Ты давно ее знаешь?
– Мы соседки, – сказала Джиния. – А ты?
Тогда Гвидо рассказал ей про тот год, когда он снял студию и к нему приходили его друзья студенты, один из которых потом стал монахом. Амелия тогда еще не была натурщицей, но любила повеселиться, и они приходили и днем и вечером, и смеялись, и пили, а он тем временем пытался работать. Как именно он познакомился с Амелией, Гвидо не помнил. Потом один из его друзей ушел в армию, другой сдал экзамены, третий женился, и веселое время кончилось.
– Ты жалеешь об этом? – сказала Джиния, заглядывая в глаза Гвидо.
– Больше всего я жалею о монахе, который иногда пишет мне и спрашивает, как я работаю и вижусь ли с кем-нибудь из старых друзей.
– Yо ведь и другие тоже могут тебе писать?
– К чему мне это, я же не в тюрьме, – сказал Гвидо. – Тот, который постригся в монахи, был единственный, кому нравились мои картины. Ты бы видела его: рослый, дюжий мужчина вроде меня, а глаза девичьи. Жаль, он все понимал.
– А ты не станешь монахом, Гвидо?
– Такой опасности нет.
– Родригесу не нравятся твои картины. Вот он действительно смахивает на священника.
Но Гвидо вступился за Родригеса и сказал, что он замечательный художник, но, прежде чем рисовать, все обдумывает и ничего не делает случайно, и его работам не хватает только цвета.
